У Совенка бешено забилось сердце - сильнее, чем в ту минуту, когда раздался свисток скорого поезда у входа в туннель, где он поджидал со спущенными штанами, сильнее, чем в тот вечер, когда мать с насмешкой спросила у отца, держат ли они герцога как почетного гостя. Сегодня происходило нечто более волнующее и значительное. Он протиснулся между Навозником и Паршивым и увидел, как дон Моисес, слегка наклонив корпус и держа руки за спиной, останавливается перед Сарой, подмигивает ей одним глазом и улыбается левым уголком рта, чуть не налезающим на ухо. Сара с изумлением глядела на него и наконец, смущенная этими полуулыбками и подмигиванием, пролепетала:
- Добрый вечер, дон Моисес, что хорошего скажете?
Тогда он сел возле нее на каменную скамью и проделал новую серию гримас, выказывая таким образом свое удовольствие.
Сара с удивлением наблюдала за ним.
- Вот и я, детка, - сказал он. - Я не опоздал, правда? Об остальном не скажу ни слова. Не беспокойся.
Дон Моисес говорил очень хорошо. В селении существовали разногласия насчет того, кто первый златоуст, однако только трое могли претендовать на это звание: дон Хосе, священник, дон Моисес, учитель, и дон Рамон, алькальд.
Медовый голос Пешки и его туманные намеки озадачили Сару.
- С вами что-нибудь случилось, дон Моисес? - спросила она.
Он, не отвечая, опять начал подмигивать ей с понимающим и сообщническим видом.
Наверху, у оконца, Навозник шепнул на ухо Совенку:
- Чертов болтун. Говорит, чего не надо.
- Тсс!
Пешка наклонился к Саре и смело взял ее руку.
- Больше всего меня восхищает в женщинах искренность, Сара, - сказал он. - Спасибо. Нам с тобой ни к чему обиняки и притворство.
Сара так покраснела, что померкли даже ее рыжие волосы. К ним приближалась Курносая с кувшином воды, и Сара высвободила руку.
- Пустите, ради бога, дон Моисес! - прошептала она, испытывая тайное удовольствие. - Нас могут увидеть!
Наверху, у оконца, Роке-Навозник, Даниэль-Совенок и Герман-Паршивый глупо улыбались, наблюдая эту сцену.
Когда Курносая завернула за угол, Пешка опять принялся за свое.
- Хочешь, я помогу тебе шить? - сказал он.
Теперь он старался завладеть обеими руками Сары. Между ними началась возня. Сара инстинктивным движением спрятала шитье за спину, пунцовая от стыда.
- Не давайте рукам волю, дон Моисес, - проговорила она.
Наверху Навозник тихонько захихикал и сказал:
- Это она себе штаны шьет.
Совенок и Паршивый тоже засмеялись. Смущение и мнимая досада Сары не могли скрыть ее упоения. Поэтому Пешка начал без передышки говорить ей комплименты насчет ее глаз, губ, волос, и было видно за версту, что сердце Сары, за которой еще никто не ухаживал, тает как лед на солнце. После всех этих любезностей учитель уставился на Сару и сказал:
- Интересно, знаешь ли ты, детка, какие у тебя глаза?
Она с глупым видом засмеялась и проговорила:
- Что это с вами, дон Моисес!
Но он повторил свой вопрос. Можно было заметить, что Сара избегает говорить, чтобы своими простецкими выражениями не разочаровать Пешку, который был одним из самых красноречивых людей в селении. Без сомнения, Саре хотелось вспомнить что-нибудь красивое из того, что она читала, что-нибудь возвышенное и поэтическое, но ей прежде всего пришло в голову то, что она чаще всего повторяла:
- Ну… глаза… глаза у меня, дон Моисес… остекленевшие и выкатившиеся из орбит, - сказала она и опять засмеялась коротким, нервным смешком.
Сара похвалила сама себя. Она была девушка недалекая и, считая, что эти эпитеты, уже по одному тому, что они взяты из молитвенника, применимы скорее к ангелам, чем к людям, осталась очень довольна своей находчивостью. Удивление, изобразившееся на лице учителя, она истолковала в выгодном для себя смысле, как признак того, что для него приятный сюрприз, что она не такая серая и неотесанная, как он думал. Зато Навозник заподозрил что-то неладное.
- Кажется, Сара сморозила глупость, а?
Совенок кивнул и пояснил:
- Выкатившиеся из орбит и остекленевшие глаза бывают у мертвецов.
Навозник готов был запустить кирпичом в голову сестры. Однако Пешка, оправившись от мимолетного изумления, улыбнулся, скосив рот к правому уху. Видно, ему уж очень нужна была жена, раз он и на это ничего не сказал. Он с новым пылом принялся улещать Сару и через четверть часа совсем вскружил ей голову. Она слушала его как завороженная, с пылающими щеками и устремленным в пустоту, лунатическим взглядом. Пешка захотел удостовериться, что ему обеспечена жена, которая была ему так нужна:
- Я люблю тебя, Сара, понимаешь? И буду любить тебя до скончания века. Я каждый день буду приходить к тебе в это же время. Скажи мне, а ты, - он опять взял ее за руку, изображая пылкую страсть, - а ты всегда будешь любить меня?
Сара посмотрела на него, словно в забытьи, и заговорила. Слова приходили ей на язык со странной легкостью; они текли, будто их произносила не она, будто кто-то другой сидел в ней и говорил за нее.
- Я буду любить вас, дон Моисес, до той минуты, когда чувства перестанут служить мне, и мир сокроется от меня, и я буду стенать в предсмертной агонии.
- Да будет так! - с воодушевлением сказал учитель и сжал ее руки, и два раза подмигнул ей, и четыре раза скривил рот до уха, и, наконец, ушел, но, прежде чем дойти до угла, несколько раз обернулся, судорожно улыбаясь Саре.
Так Сара и Пешка стали женихом и невестой. Даниэлю-Совенку они, однако, не оказали того внимания, на которое он был вправе рассчитывать, если учесть роль, которую он сыграл в их помолвке. Она были женихом и невестой полтора года, а теперь, когда ему надо было поступать в коллеж и начинать выбиваться в люди, им вздумалось назначить свадьбу на второе ноября, день поминовения усопших. Андрес, "человек, которого сбоку не видно", тоже не одобрил этого и напрямик высказал свое мнение:
- Те, кто ищет себе жену, женятся весной, а те, кто ищет судомойку, - осенью. Тут никогда не бывает ошибки.
В сочельник Сара была в прекрасном настроении. С тех пор, как она сделалась невестой Пешки, характер у нее стал гораздо мягче. Настолько, что за это время она всего два раза запирала Навозника на сеновале и читала ему моления грешной души. Это было уже кое-что. Вдобавок Навозник стал получать в школе неплохие отметки, и ему больше ни разу не пришлось держать над головой Священную историю, в которой сто с лишним цветных гравюр.
А вот Даниэль-Совенок мало что выиграл. Иногда он жалел, что вмешался в это дело, потому что держать над головой Священную историю, когда рядом Навозник делает то же самое, было все-таки не так тягостно, как подвергаться этому наказанию в одиночестве.
Итак, в сочельник Сара была в прекрасном настроении и, поворачивая цыпленка, который жарился в очаге, спросила у Навозника:
- Скажи мне, Роке, это ты написал учителю письмо, в котором говорилось, что я его люблю?
- Нет, Сара, - сказал Навозник.
- Правда?
- Клянусь тебе, Сара.
Она пососала палец, который обожгла, а вынув его изо рта, сказала:
- Так я и думала. Ты в жизни не сделал ни одного доброго дела. Ступай. Убирайся отсюда, мошенник.
XVI
Священник дон Хосе, настоящий святой, говоря с амвона, использовал всевозможные средства убеждения: сжимал кулаки, вопиял, гремел, отирал пот со лба и шеи, рвал свои редкие седые волосы, обводил скамьи указующим перстом, а как-то раз во время одной из самых страстных и патетических проповедей, которые навсегда останутся в истории долины, даже разодрал на себе сутану. Однако на прихожан, особенно на мужчин, все это не производило большого впечатления. Против мессы они ничего не имели, но, когда начиналась проповедь, мрачнели и хмурились. Завет божий не повелевал слушать проповеди каждое воскресенье и каждый праздник. А значит, дон Хосе, священник, выходил за пределы своих пастырских обязанностей. О нем говорили, что он хочет быть большим католиком, чем папа, и что это нехорошо, в особенности для священника, а тем более для такого священника, как дон Хосе, обычно кроткого и снисходительного к человеческим слабостям.
Жители долины были люди довольно жестокосердые, гневливые и неблагодарные. Однако чисто спортивный дух сообщал им известную человечность. Те, кто хулил дона Хосе, священника, как оратора, утверждали, что нельзя считать красноречивым человека, который через каждые два слова говорит "собственно говоря". У него действительно была такая привычка. И все же можно быть красноречивым человеком и через каждые два слова говорить "собственно говора". По мнению Даниэля-Совенка, это были вещи вполне совместимые. Но некоторые думали иначе и если присутствовали на проповеди дона Хосе, то только для того, чтобы играть на деньги в чет и нечет, подсчитывая, сколько раз дон Хосе произнесет с амвона "собственно говоря". Перечница-старшая уверяла, что дон Хосе говорит "собственно говоря" нарочно и что он уже знает о том, что мужчины имеют обыкновение во время проповеди играть на деньги в чет и нечет, но смотрит на это сквозь пальцы, потому что так они хотя бы слушают и между одним "собственно говоря" и другим "собственно говоря" до них доходит что-то существенное. А иначе, пока он говорит, они думали бы о сенокосе, о дожде, о кукурузе или о коровах, и это было бы уже непоправимое зло.
Люди в долине были закоренелые индивидуалисты. Дон Рамон, алькальд, не лгал, когда говорил, что у них в селении каждый скорее умрет, чем пошевелит пальцем ради другого. Люди жили уединенно и думали только о себе. И если правду сказать, этот крайний индивидуализм преодолевался только в воскресные вечера, на закате. Тогда парни и девушки парочками исчезала в лугах и в лесах, а старики собирались в тавернах покурить и выпить. То-то и беда: люди отказывались от индивидуализма только для того, чтобы удовлетворять свои самые низменные инстинкты.
Дон Хосе, настоящий святой, однажды обрушился с амвона на парочки, которые по воскресеньям, когда стемнеет, уходят в луга и в леса; на тех, кто прижимается друг к другу во время танцев; на тех, кто пьянствует и играет в кости в таверне Чано, спуская все до последней нитки; и наконец, на тех, кто в божьи праздники косит сено, копает картошку или обрабатывает кукурузное поле. Как раз в этот день дон Хосе, священник, войдя в раж, сверху донизу разодрал на себе сутану. В общем, священник разгромил всех и вся, поскольку в долине можно было по пальцам перечесть тех, кто по праздникам не уходил парочками в луга и в леса, не прижимался друг к другу во время танцев, не косил сено, не копал картошку и не обрабатывал кукурузное поле. Дон Хосе объявил, что, "собственно говоря, если нынешние нравы не изменятся коренным образом, мало кто из нашего селения в день Страшного суда окажется одесную Господа".
После мессы к священнику в ризницу явилась делегация во главе с Перечницей-старшей.
- Скажите нам, господин священник, в наших ли силах изменить столь испорченные нравы? - спросила Перечница.
Старый священник заперхал, застигнутый врасплох. Он не ожидал столь быстрого отклика на свою проповедь. Обведя пристальным взглядом лица этих избранниц божьих, он опять прокашлялся, стараясь выиграть время.
- Дочери мои, - сказал он наконец, - если вы этого твердо хотите, это в ваших силах.
Тем временем на паперти Антонио-Брюхан отдавал две песеты сапожнику Андресу, потому что дон Хосе произнес "собственно говоря" сорок два раза, а Брюхан сделал ставку на нечет.
Дон Хосе, священник, прибавил:
- Мы можем организовать центр, где молодежь развлекалась бы, не оскорбляя бога. Это нетрудно, была бы добрая воля. Я имею в виду большой зал с оборудованием для всякого рода увеселений. По воскресеньям и в праздники, часов в шесть, мы могли бы показывать кино. Конечно, отбирая только нравственные, истинно католические картины.
Перечница-старшая захлопала в ладоши.
- Под помещение подошла бы конюшня Панчо. У него уже нет лошадей, и он хочет ее продать. Мы могли бы взять ее в аренду, дон Хосе, - сказала она с энтузиазмом.
- Безбожник не сдаст нам конюшню, сеньор священник, - вмешалась Каталина-Зайчиха. - Ведь этот прощелыга неверующий. Он скорее умрет, чем уступит нам конюшню для такой святой цели.
Даниэль-Совенок, который в этот день прислуживал священнику, с открытым ртом слушал разговор дона Хосе с женщинами. Он хотел уйти, но, поняв, что в селении собираются устроить кино, остался.
Дон Хосе, священник, успокоил Каталину-Зайчиху:
- Не суди о людях неосмотрительно, дочь моя. Панчо в сущности неплохой человек.
Перечница-старшая вскочила как ужаленная.
- Отец мой, разве можно быть хорошим человеком, если не веришь в бога? - сказала она.
Камила, другая Зайчиха, выпятила свою пышную грудь и отрезала:
- Панчо, чтобы заработать песету, способен продать душу дьяволу. Уж я это знаю.
Тут вне себя от возбуждения вмешалась Рита-Дуреха, жена сапожника:
- Душу этот прощелыга уже продал. Дьяволу не придется заплатить за нее и двух реалов. Мы все это знаем.
В конце концов дон Хосе, священник, решил вопрос своей властью. Он назначил комиссию во главе с Перечницей-старшей, которой поручалось договориться с Панчо-Безбожником и съездить в город, чтобы приобрести кинопроектор. Все нашли это решение превосходным. В заключение дон Хосе объявил, что церковные сборы в течение ближайших двух месяцев пойдут на приобретение новой сутаны для священника. Все похвалили эту мысль, и Перечница, считая, что ее обязывает к этому положение, первой внесла дуро.
Три месяца спустя в конюшне Панчо, которую заново побелили и в которой проделали дезинфекцию, на радость всей долине открылось кино. Первый сеанс имел огромный успех. Едва ли нашлась хоть одна строптивая парочка, оставшаяся в лугах и лесах. Но через две недели возникла новая проблема. Больше не имелось "истинно католических" картин. Пришлось слегка поступиться взыскательностью и допустить на экран кое-какие фривольности. Дон Хосе, священник, успокаивал свою совесть, цепляясь, как утопающий за соломинку, за теорию наименьшего зла.
- Все-таки лучше, чтобы они собирались здесь, чем тискали друг друга в лугах, - говорил он.
Прошел еще месяц, и фривольность лент, которые присылали из города, еще возросла. С другой стороны, парочки, которые раньше в сумерках уходили в луга и в леса, теперь, пользуясь полутьмой, без стеснения любезничали в зале.
Однажды посреди сеанса зажегся свет, и Паскуалон с мельницы попался с поличным: невеста сидела у него на коленях. Дело оборачивалось плохо, и в начале октября дон Хосе, настоящий святой, собрал у себя дома комиссию.
- Надо принять срочные меры. По правде сказать, и картины уже не назовешь нравственными, и зрители не ведут себя в зале как подобает. Мы скатились к тому самому, против чего боролись, - сказал он.
- Давайте не будем выключать свет в зале и установим строгую цензуру над картинами, - предложила Перечница-Старшая.
После долгого обсуждения это предложение было принято. В цензурный комитет вошли дон Хосе, священник, Перечница-старшая и Трино, ризничий. Они собирались по субботам в конюшне Панчо и просматривали картину, которую предполагалось показывать на следующий день.
Однажды вечером они остановили просмотр на сомнительной сцене.
- По-моему, у этой беспутницы слишком короткая юбка, дон Хосе, - сказала Перечница.
- Мне тоже так показалось, - сказал дон Хосе. И, повернувшись к Трино, ризничему, который, не моргая, с открытым ртом глазел на женщину, застывшую на экране, пригрозил ему: - Перестань так пялить глаза, Трино, не то я исключу тебя из цензурного комитета.
Трино был плюгавый человечек, недалекий и бесхарактерный. Глаза у него были кроткие и водянистые, а борода не росла, и это придавало его лицу придурковатое выражение. Вдобавок он был очень неуклюж, и это особенно бросалось в глаза, когда он шел, - казалось, ему при каждом шаге приходится делать усилие, чтобы вытеснить своим телом соответствующий объем воздуха. Словом, не человек, а несчастье. Правда, даже самый убогий на что-нибудь годится, и Трино, ризничий, можно сказать, виртуозно играл на фисгармонии.
Выслушав замечание священника, Трино смущенно потупил глаза и глупо улыбнулся. Священник был прав, но, черт возьми, у этой женщины на экране были восхитительные ножки - такие не часто встречаются.
Дон Хосе, священник, видел, что трудности возрастают с каждым днем. Даже Трино, цензор и ризничий, в помышлениях своих грешил с этими бабами на экране, которые с величайшим бесстыдством показывали ноги. Нелегким делом было бороться с вожделениями всей долины, а дон Хосе чувствовал себя уже очень старым и усталым.
Нововведение в виде лампочек, горящих во время сеанса, зрители встретили с неумеренной враждебностью. В первый день они подняли свист, во второй - перебили лампочки картошками. Комиссия снова собралась. Обыкновенные лампочки, при свете которых на экране все бледнело и расплывалось, заменили красными. Но тогда публика набросилась на купюры. Коллективный протест выразил Паскуалон с мельницы:
- Вот что, донья Лола, я человек прямой и скажу вам начистоту: по-моему, если из кино убрать ножки и поцелуи, на нем можно поставить крест.
Другие парни поддержали его:
- Или пусть нам показывают картины без купюр, или мы опять начнем уходить в лес.
Снова собралась комиссия. Дон Хосе, священник, был в крайнем волнении.
- Пропади пропадом и кино, и вся эта музыка, - сказал он. - Предлагаю комиссии сбыть киноаппарат одному из окрестных муниципалитетов.
Перечница завизжала:
- Но тем самым мы введем в соблазн других, дон Хосе.
Священник понурил голову. Перечница была права, на этот раз она была совершенно права. Продать киноаппарат значило толкнуть других на грех ради собственной выгоды.
- Тогда мы сожжем его, - мрачно сказал он.
И на следующий день в присутствии членов комиссии, собравшихся во дворе священника, кинопроектор был предан сожжению. У его пепла Перечница-старшая в инквизиторском пылу провозгласила свою верность нравственности и свою непоколебимую решимость не успокаиваться до тех пор, пока она не воцарится в долине.
- Дон Хосе, - сказала она на прощанье священнику, - я по-прежнему буду бороться против безнравственности. Не сомневайтесь. Я знаю, что делать.
И в следующее воскресенье, когда стемнело, она взяла фонарь и отправилась одна рыскать по лугам и горам. Среди зарослей ежевики или в каком-нибудь другом укромном местечке она находила воркующих влюбленных и направляла на их смущенные лица яркий свет фонаря.
- Паскуалон, Элена, вы совершаете смертный грех, - говорила она и, не прибавив ни слова, удалялась.
Так она неустанно обходила окрестности, повторяя свое грозное предостережение:
- Такой-то, такая-то, вы совершаете смертный грех.
"Поскольку у парней и девушек в нашем селении совесть спит, я заменю ее голос", - говорила она себе. На ее долю выпала трудная, но не лишенная привлекательности задача.