С учёбой, конечно же, были осложнения, но в целом мы справлялись. Благосостояние росло, мы зарабатывали иногда по десять рублей за вечер на танцах, и по двадцать на свадьбах с юбилеями. И чем быстрее росло наше благосостояние, тем быстрее росли противоречия в нашем творческом коллективе. Я был за совершенствование и рост, мои коллеги были за радость жизни, которая заключалась в неограниченном потреблении веселящих напитков, вкуснейшим из которых был, конечно же, "Агдам". Это противоречие, в конце концов, и привело к тому, что, закончив школу, мы расстались. Пирог поступил в Лесотехническую академию и почти сразу же нашёл себе место ритм-гитариста в факультетском ансамбле. Я несколько раз видел его "в деле" и мне понравилось. Вадик меня обманул и ноты так никогда и не выучил. Бестолковый и совершенно никчемный был парень, ничего не умел и учиться не хотел, ушёл в армию и "стёрся". Коля долго тосковал, лишившись ударной установки и самой возможности "стучать", но ему повезло. На первом курсе ЛЭТИ – института, куда я поступил после школы, я попал на репетицию институтского ансамбля "Мельники", обратил внимание, что ударник "не очень" и предложил попробовать их руководителю моего парня. Они попробовали и безоговорочно взяли Колю к себе, где он и поднялся до профессионального уровня. Сам я несколько раз порывался вернуться в музыку, но сложности первого года обучения в институте, тренировки за сборную факультета по гимнастике, а затем увлечение стройотрядами поставили крест на моей музыкальной карьере. Но воспоминания о двух годах тесной дружбы с гитарой, выступлениях, многочисленных поклонницах, конечно же греют до сих пор, заставляют улыбаться и грустить одновременно. Иногда в компании за столом меня просят что-нибудь "сбацать". Я беру гитару и пою что-нибудь из Битлз или Элвиса Пресли, вхожу в образ и представляю, что я опять стою на сцене в каком-нибудь техникуме или ресторане. Народу нравится!
Коста-Рика. 31.01.15
Барахолка
Весна 1967 года, я заканчивал девятый класс. Девчонка парикмахерша, случайно "задевшая" ножницами моё ухо до крови, в попытке реабилитироваться рассказала, откуда у неё такие красивые клеёнчатые сапожки. Сапоги привёз из Гродно её брат – дальнобойщик. Он купил их на Гродненской толкучке в километре от границы с Польшей. Каждое воскресенье на границе, якобы, вводился упрощённый режим её пересечения со стороны Польши, и поляки везли на толкучку новомодные разноцветные перламутрово-клеёнчатые сапожки, кофточки и польские джинсы.
Приняв на веру информацию, полученную от парикмахерши, я стал думать, как её использовать. Этажом ниже в моём подъезде жил дядя Боря. Всем своим видом и белозубой улыбкой он олицетворял успех. Прекрасно одевался, на работу на такси, с работы на такси, обед в чебуречной на проспекте Смирнова или в "Околице" на Приморском шоссе. Ему было двадцать девять лет. Тётя Элла, его жена, была занята тем, что отслеживала его перемещения и встречи, постоянно ловила в "неправильных" местах не с теми и не того пола. После удачной "охоты" по вечерам на восьмом этаже разворачивалась Сталинградская битва, из которой победителем всегда выходила тётя Элла. Я дядю Борю любил и восхищался образом жизни, которую он вёл вопреки проискам тёти Эллы. Я, конечно, ничего не знал о его делах, но догадывался, что финская рубашка, английские ботинки и роскошный плащ "Болонья" куплены им не на зарплату инженера, потому что цены на хорошую импортную одежду и обувь я знал уже тогда.
Мне хотелось показать дяде Боре, что я тоже кое-что понимаю в этой жизни, и я рассказал ему про гродненскую барахолку. Выслушав мой рассказ, дядя Боря оживился и предложил смотаться в Гродно вместе. Я, чтоб было не скучно, предложил поехать с нами моему приятелю и однокласснику Коле, а дядя Боря прихватил за компанию друга Марика, которого я до этого не знал. С Варшавского вокзала в Ленинграде мы уехали в пятницу вечером, а приехали на барахолку в Гродно в воскресенье утром.
Это был обыкновенный колхозный рынок, но помимо картошки и огурцов народ действительно приторговывал тряпками. Любыми тряпками, но не клеёнчатыми сапогами. Я полчаса бегал по рынку, но так ничего и не нашёл. Вязаные носки – пожалуйста, заячьи шапочки – не вопрос, любого размера! Сапоги?.. Нет такого товара на гродненской барахолке. "Таак" – думаю – "мало того, что ухо мне чуть не отстригла, так ещё и про барахолку наврала. Хорошая девочка!.. Бл. ь". Подошёл дядя Боря и спросил: "Как ты думаешь, как называют баламутов, которые взрослых и очень серьёзных людей напичкивают небылицами?" Мне не оставалось ничего кроме, как… сказать, что знаю. И перечислил возможные варианты: баран, гавнюк, трепло, брехло и подобное этому. "Нет" – сказал он – "Не так всё просто – ты пи. дюк!" И больше не обижался. А тут как раз, подбежал Марик с двумя парами именно тех сапожек – розовых, перламутровых, клеёнчатых и очень красивых. Он купил их по тридцать рублей пара. Больше сапожек на толкучке не было. Они-то хотели купить не две, а двадцать пар сапог, но судьба распорядилась по своему, и через час бесплодного времяпрепровождения дядя Боря смог достать только ещё одни, кремового цвета сапожки для жены – тёти Эллы. Купил дорого, за сорок, и толком не рассмотрев. Позже, уже по дороге на вокзал, оказалось, что оба сапога – левые! И у меня, к уже полученному от дяди Бори прозвищу "пи. дюк", добавилась приставка. Теперь я был "выдающийся пи. дюк".
Мы с Колей сапогами не разжились, но купили очень дёшево по паре польских джинсов, что тоже было не так уж плохо. Теперь надо было возвращаться домой в Ленинград, а поезд только завтра, но зато нам удалось узнать, что сегодня на Ленинград идёт поезд из Бреста, а туда можно успеть доехать на автобусе. В автобусе, помимо нас, ехала шумная цыганская семья, и в одной из цыганок дядя Боря узнал ту, которая ему продала на толкучке два левых сапога. Выяснив, кто у цыган главный, он с ним тут же договорился, и цыгане всего за пятнадцать рублей сапоги забрали назад, чтобы опять за сорок продать следующему лоху. На радости, что удалось вернуть часть потерянных денег, дядя Боря предложил это отметить и достал из портфеля бутылку "Варцихе". Тогда я впервые попробовал этот чудесный напиток, с тех пор он надолго стал главным в галерее коньяков, которые в те годы в изобилии заполняли полки винно-водочных магазинов.
На поезд мы успели. Дядя Боря с Мариком прямо на вокзале взяли себе в дорогу разнообразной "огненной воды", мы с Колей накупили пива. Поезд тронулся в путь, мы открыли пиво, а в соседнем купе весёлая компания, с которой мы все быстро перезнакомились, организовала "пулю" в ленинградку. Наступила очередь моего соседа! Преферанс был не только любимой игрой дяди Бори, но и одной из составляющих его благополучия, о чём никто из нас не знал. Буквально через пару часов с ним уже никто играть не хотел, но рублей пятьдесят он к этому времени у них уже отобрал. Марику было скучно ехать и ничего не делать, тогда дядя Боря предложил ему поиграть, Марик тут же согласился. Зачем он это сделал? Его друг выиграл у него две пары перламутровых сапог ровно за пятнадцать минут. Марик в течение часа пытался отыграть сапоги обратно, чем ещё больше усугубил своё положение, оставшись без плаща и кожаного пиджака. Правда, друг плащ ему позже вернул – размер не тот! Да и поношенный изрядно. Потеряв интерес к игре, наши старшие товарищи, допив до половины уже вторую бутылку хорошей белорусской водки, стали, проявлять интерес к молоденькой проводнице, которая оказалась намного красивее, чем до того, как выпили водки. Та позвала подружку из соседнего вагона, тоже "красивую" и вскоре они вчетвером спрятались в служебном купе.
Вечером следующего дня мы вернулись в Ленинград. С дядей Борей отношения после поездки стали намного теплее – у меня был на него тяжёлый компромат для тёти Эллы и это работало! Марика я больше никогда не видел, а с Колей мы вспоминаем эту поездку уже почти пятьдесят лет при каждой встрече.
Коста-Рика. 9.02.15
Сочинение
Я всегда неплохо справлялся с диктантами, изложениями, сочинениями. Особенно "хорош" я был в сочинениях. Однажды в девятом классе, мои фантазии на тему то ли "Ленин на броневике в апреле читает апрельские тезисы", то ли "Ленин в шалаше в Разливе пишет революционный памфлет", послали на какой-то конкурс и я получил грамоту. Часто дурачась, я писал стишки-эпиграммы, разные дразнилки. По русскому у меня всегда была твёрдая и бескомпромиссная пятерка, за что я очень благодарен моим учителям русского языка Анатолию Соломоновичу Йоффе и Борису Моисеевичу Гельфельду. Евреям, эрудитам и блестящим знатокам великого русского языка. Я с удовольствием и выражением наизусть читал в классе "Бородино" на уроке литературы в пятом классе, больше не для того, чтобы получить пятёрку – она и так была моя, а для того, чтобы услышать от Анатолия Соломоновича: "Владимир, Вы сегодня превзошли самого себя. Чувствуется, что Лермонтов Вам по зубам, мой юный друг!" Юный друг был очень маленького роста, на физкультуре стоял последним, а перед ним весь остальной класс и девчонки. Ему было одиннадцать лет.
Однажды, забегавшись на перемене, я не успел включить тормоза и продолжал прыгать с парты на парту, когда в класс вошёл Анатолий Соломонович и, выдержав паузу, сказал: "Владимир, Вы сегодня не похожи на себя, Вы не солидны и мне это до крайности удивительно!". На "Вы" мой первый настоящий учитель называл только двух учеников в классе, и одним из них был я!
Борис Моисеевич был полной противоположностью первому учителю. Будучи по совместительству ещё и директором школы, он пользовался, а лучше сказать, использовал свой авторитет, чтобы вбить, заставить, внушить любовь к своему родному языку – Русскому, хотя, на самом деле, родными языками для него были Иврит и Идиш. Он был крупным, весёлым, жизнерадостным и однажды в праздник Победы пришёл в школу, одев свой "иконостас". Конечно, парадный мундир Брежнева смотрелся круче, но Борис Моисеевич свой "заработал", командуя полковой разведкой, а второй был простым политруком! Еврей – командир полковой разведки! Это был не риск. Это был смертельный риск. Каждый день, четыре года подряд! Что бы с ним немцы сделали, попади он в плен?.. Он прощал нам многое, и мне тоже. Ту грамоту за сочинение я получил благодаря ему. Это он послал сочинение про Ленина на конкурс.
Три экзамена позади, двенадцать баллов – проходной рубеж, я поступил!!! Оставалась чистая формальность – сочинение! Завтра я вам такое напишу! Будете читать и перечитывать! Завтра наступило, я взял свободную тему, чистая ерунда: "Интересное вокруг нас!". Впереди три часа, а написать надо одну страничку, чтобы зачли. Ловлю себя на мысли, что, на самом деле, вокруг меня лично интересного нет ни-че-го! Нет, так нет – сейчас придумаю. Но так ничего и не придумал! Как ни старался, как ни мучился. Ничего, ну ничего не получалось! "Сдавайте работы"! – прозвучал голос, и я понял, что небеса сейчас рухнут. И это после физики, после письменной и устной математики, из которой еле "выплыл", а что я Борису Моисеевичу скажу?.. Сжал зубы, закрыл глаза и понеслось… "Проснулся – интересно! Встал – интересно! Пошёл на кухню – очень интересно!". А она уже идёт по рядам, работы собирает, перебегаю за последнюю парту и продолжаю писать. "Посмотрел в окно – до умопомрачительности невероятно интересно! Вышел на балкон, а там не просто интересно, там сногсшибательно интересно…", и в это время прямо из под пера мой листок с недописанным интере… ложится в стопку работ других абитуриентов. Страница получилась! Я писал увеличенным в пять раз по высоте и ширине букв почерком. Вышел на улицу Профессора Попова, купил в ларьке сразу два больших пива и тяжело вздохнул. Видели бы Вы меня сейчас, дорогой Анатолий Соломонович. Интересно, что бы Вы сказали? Наверное, что-то, типа: "Владимир, Вы не оправдали ни моих надежд, ни Михаила Юрьевича! Вы чрезвычайно не солидны!". Живу с этим чувством стыда перед ними обоими уже почти сорок семь лет! Утром следующего дня подхожу к доске со списками. Моя фамилия есть, вместо "да" или "нет" (за сочинение оценку не ставили) – приписочка: "Зайдите в приёмную комиссию". С дрожью захожу и объясняю суть проблемы, а они хохотать. "Посмотреть на тебя хотели, а так – ДА!".
Всю жизнь я мечтал писать и даже пробовал, но тут же это безобразие прекращал, в очередной раз давая себе слово, что больше никогда! Получалось коряво и косноязычно, хотя и без ошибок. То сочинение про Ленина на броневике в апреле в девятом классе было, наверное, тоже корявым – там идею отметили грамотой! Сорок семь лет меня мучил писательский "запор". И только один человек "болел", верил и просил: "Попробуй ещё – у тебя получится!". Моя жена! Всё, что мне удастся написать за тот срок, что мне остался, я буду посвящать ей! А ещё – Анатолию Соломоновичу и Борису Моисеевичу!
Коста-Рика. 22.11.14
Солнце, море, ракушки
Как же давно это было! Даже страшно подумать. Мне было 17, а сейчас почти 64! По паспорту! Хотя в душе ну никак не больше 25-ти. И помню всё, как будто это было вчера. Как странно, всё-таки, устроена голова человека – что сказала жена пять минут назад, хоть убей, пытай – не помню! А 47 лет назад – помню до мелочей! (Идея: на войну в разведку и в партизаны надо брать здоровых и сильных, но не моложе 65-ти, а, для надёжности, 68-ми. На особо важные задания – от 70-ти и старше! В плен взяли, допрашивают, а ты напрягайся – не напрягайся, ни хрена не помнишь! А им какой смысл даже пытаться тебя пытать – всё равно ни хрена, только время потеряли. Иди, говорят, дедуля и больше не балуй!)
Не знаю, как в вузах это сейчас делается, но в моё юное время, если ты хороший спортсмен, то пожалуйста – специальный спортивный набор! На месяц раньше – для мускулистых и только потом – для умных и отличников. А я и мускулистый гимнаст-перворазрядник, и умный, и почти отличник – только пение, география и физкультура подкачали. С физкультурой и пением – две отдельные истории. Короче, хоть и с приключениями (а со мной иначе и не бывает), но поступил достаточно легко! День этот хорошо помню – 7 июля 1968 года! Они дохлые, очкастые отличники, ещё только готовиться начинают, все хотят в институт поступить, а я уже Там и завтра в Алупку на Чёрное море отдыхать, потому что устал! Мама (как же я её любил!) выполнила обещанное и 200 рублей мне выдала за поступление, а у меня ещё и личные накопления 100. Итого 300! По тем временам совсем неплохо – три зарплаты инженера! Родная тётя жила в Венгрии, и одет я был по тем временам даже для Ленинграда очень неплохо, а уж для Алупки вообще круто! И я улетел в Крым, один и с 300 рублями. Почему в Алупку? Да потому, что у мамы была астма, и мы последние три года всегда туда ездили, там маме дышалось! А у меня там были друзья.
Симферополь, жара, курортников – море! Троллейбус на Ялту переполнен, и, как минимум, три ближайших будут переполнены – перспектива не соответствует моему настрою, а тут подходит дядька и предлагает скинуться на такси втроём-четвером и получается только чуть-чуть дороже троллейбуса. Немедленно соглашаюсь. Вообще, первую треть своей жизни я, как правило, сначала делал, потом думал. Вот и сейчас тоже. Поехали, но не на такси, а на частнике. Да какая разница! 15 минут едем – полёт нормальный, 25 минут – нормально. Полчаса едем и дядька предлагает убить время в дурачка, на просто так. Идёт, играем… А потом в какую – то другую игру, но по копеечке. Играем… Сюжет известен – ещё немного и меня без единой копейки дядьки высаживают на полдороги в Ялту. И как они, суки, узнали, что у меня было 300 рублей?! Дальше на перекладных кое-как добрался до Алупки. Сарайчик мне хозяйка сдала без вопросов – не первый год знакомы. Но поесть с дороги не предложила, а так хотелось! И я пошёл к друзьям на студенческую базу Ленинградской Академии Художеств. Как же мы друг другу обрадовались! Они думали, раз я только что приехал, значит, сейчас будет много всякой закуски, пива, вина или даже водки. Так, в общем-то, и планировалось, но обстоятельства помешали. Я же рассчитывал, что у них хоть что-то после вчерашнего осталось. НИ-ЧЕ-ГО! Продать часы в этот день не удалось, и спать я лёг голодный. А уже завтра жизнь опять сделала крутой поворот.
В шесть утра, голодный, я был на пляже и быстро насобирал мидий, ныряя почти на пятиметровую глубину. В шесть тридцать я уже не был голодным, я поджарил мидии на куске железа и тут же их съел, много! Подтянулись ребята из Академии и тоже захотели мидий. Я предложил натуральный обмен: 15 мидий за стакан (7 копеек) белого молодого вина, которое из бочек, похожих на квасные бочки в Ленинграде, разливали прямо на пляже. Вино и мидии задали правильное утреннее настроение, и задолго до обеда я сгенерировал несколько идей, которые будущие заслуженные и народные художники великой страны немедленно принялись претворять в жизнь.
Идея номер 1: любой ценой достаём 74 копейки и трёхлитровую банку с крышкой. Крышка должна очень крепко прилегать. Покупаем 12 стаканов вина по 7 копеек, переливаем в банку, закрываем крышкой, потом я ныряю и прячу банку в гроте на дне. Там холодное течение. В полдень бочка с вином уезжает с пляжа и больше не возвращается, а на её месте воткнута палка с табличкой "Холодное вино 20 копеек стакан". Далее понятно. Идея работала неплохо, но не долго – сохранить вино до полудня удавалось редко, точнее, ни разу! Зато мы научились доставать то по 60, а то и по 80 копеек по утрам: кто пустую бутылку принесет, и мы её тут же сдаём, кто у сберкассы десять копеек выпросит или на дне моря… Курортники бросают, уезжая. Я не помню, чтобы кто-то из нас к обеду оставался на ногах – уж больно сильно это молодое белое раскачивало. Плохо только, что питались однообразно – одни мидии!
Идея номер 2: ищем и находим плоские овальные камешки и заслуженные с народными их быстренько-быстренько разрисовывают: "Привет из Крыма!" и кипарисик, "Привет из Алупки!" и два кипарисика, и всё в таком же духе. Особенно преуспевал Модильяни – я уже почему-то не помню как его в действительности звали, но он успевал размалевать больше всех камешков, а потом требовал из нашего скудного "общака" больше вина, чем выдавали другим. Но его творчество, конечно же, уступало и по форме, и по содержанию работам в будущем очень известной художницы Танечки Ч. У неё кипарисики были поизящней и "Привет из…" поаккуратней. Пока будущие творили я, бегая вокруг Воронцовского дворца и прячась от дружинников, эти произведения искусства "реализовывал" многочисленным курортникам. Так как с сувенирами в ту пору в Крыму было не особенно, товар "шёл" хорошо и рубли текли рекой, а мы перестали питаться мидиями. Потом случилось главное!