Да и вряд ли наши чиновники обладают каким-то великим государственным мышлением, если даже от меня они не могут скрыть, что никаким государственным мышлением они не обладают…
…Совсем недавно мне пришлось разговаривать с одним пристолично-областным заместителем министра, и он, вместо того чтобы поговорить о погоде или футболе, завел разговор о том, что нужно сделать для того, чтобы люди были счастливы.
А если учесть место, где происходил разговор, то нельзя было не признать, что рассуждать о счастье других людей удобнее всего сидя на балконе собственного особняка. Да еще и под заявление:
– Я знаю Россию! И знаю, что нужно для того, чтобы россияне были счастливы!
И, наверное, не его вина была в том, что так уж у нас все время выходит – если у человека "Мерседес", то России без "мерседесов" он не знает.
Впрочем, как и я, честно говоря, не знаю России в "Мерседесах".
Видимо, потому я, как обычный проживатель Московской области, довольно долго слушал заместителя министра, пытаясь вникнуть в сложность вопросов, поднимаемых им.
А потом сказал просто:
– Люди счастливы, когда им не мешают быть счастливыми.
Спросите об этом у любого психотерапевта, и он скажет вам то же самое.
Только за деньги.
– Вы совсем не верите в добродетели власти, Петр? – областной замминистра был упорен настолько, что имел все шансы стать министром.
А его самоупоение наводило на мысль о том, что эти шансы весьма велики.
– Добродетели – во множественном числе? – переспросил я. – Мне всегда казалось, что у власти должна быть одна-единственная добродетель.
– Какая же, если не секрет? – съерничал будущий возможный министр. А мне стало грустно от того, что представитель власти даже о единственной властной добродетели не имеет понятия.
Я вздохнул:
– Справедливость.
– А я хочу вам сказать, что у власти в нашей стране стоят достойные люди.
Это я вам как политик говорю.
В ответ на эти слова замминистра я промолчал, потому что уверен в том, что для того, чтобы рассуждать о достоинствах власти, в ней нужно как минимум не состоять.
– И уверяю вас, люди, стоящие у власти, прежде всего очень любят Родину, – неуемничал замминистра передо мной, как перед телекамерой.
И все бы ничего, но мы оба понимали, что он лжет, играя в демократничество.
А ложь – это далеко не самая удачная попытка поуправлять правдой.
В ответ я опять промолчал, подумав: вот как чиновник, так непременно про любовь к Отечеству.
И смех не разбирает.
Поневоле задумаешься: а нельзя ли назначение на чиновничью должность сопровождать усекновением языка?
Впрочем, этот политик, как и все наши политики, был смешон только до тех пор, пока не сталкиваешься с ним близко.
Если сталкиваешься – становится не до смеха, потому что наш современный чиновник – это человек, чью совесть хочется постирать.
– Вы разделяете мою точку зрения? – обвопросил меня замминистра, видимо, ощущая, что я хоть и собеседник, но какой-то неполный. Вроде рабочего дня перед праздником.
– Нет, – честно признался я. Но тут же навел на свое утверждение макияж:
– Но в этом нет ничего страшного.
Я и свою точку зрения не всегда разделяю…
– …Так, – сказал я Ларисе, присевшей на край стола с чашкой уже остывшего чая в руках, – завтра у нас еще один большой гость.
Просили приготовиться.
– И как мы будем готовиться? – Лариса смотрела на меня.
– Не знаю. Ты – президент…
– Давай думать – одна голова хорошо, а две лучше.
– Ага, – переведя дух, согласился я, – особенно если одна из них отсутствует.
– Ладно, – вздохнула Лариса, – Бог поможет.
– Оставь Бога в покое, милая, и Он сам найдет, чем ему заняться.
– Ты так думаешь?
– Да, Лариса.
Ведь у Бога – мы не единственный шанс сделать что-то хорошее.
Не то чтобы я собирался корректировать Бога. Просто что Бог, что человек, по-моему, определяется не тем, что он сделал, а тем, что он сделал хорошего.
– Так что мы будем делать?
– Не знаю, – честно ответил я; потом взглянул на Ларисину чашку с чаем, поставленную на край стола:
– Впрочем, если придет большой чиновник…
Думаю, на всякий случай серебряные ложки лучше попрятать…
10
До прихода вечернего классика времени оставалось много, и мы с Ларисой могли заниматься чем угодно.
И что угодно – оказалось телефонными звонками.
На свою голову трубку взял я, и первого звонившего выслушивать пришлось мне:
– Клуб "Белая лошадь"? – я не стал уточнять, что не "лошадь", а "конь". Иногда, умножая подробности, теряешь суть, и ответил:
– Да.
– Современного творчества?
– Да.
– Значит, я попал туда, куда надо, – сказала трубка, и я искренне признался в ответ:
– Такое и со мной тоже иногда случается.
– Надеюсь, вы понимаете, что сейчас необходимо искусство, способное декларировать национальную идею? – трубка говорила голосом человека, привыкшего даже самые простые вещи превращать в митинг.
И что-то в этом голосе вызывало у меня подозрение, хотя я и не мог сразу понять – в чем дело.
Наверное, это можно было назвать интуицией.
Я доверял своей интуиции, и она не раз подводила меня.
Впрочем, интуиция подводила и всех остальных людей на свете.
Почти всегда.
Интуиция подводит людей уже тем, что она заставляет себе доверять.
Митинговать мне не хотелось, и, чтобы как-то заполнить паузу, я сказал:
– Искусство должно быть… – я притормозил фразу лишь на мгновение, подыскивая подходящее слово, – качественным.
А что ему захочется декларировать – оно само скажет.
Видимо, произнесенное мной оказалось слишком сложным для любителя митингов, потому что в трубке раздалось молчание, которое, впрочем, довольно быстро превратилось в размыслину.
Причем не от себя лично, а от всего человечества оптом:
– Н-да… Боюсь, человечеству будет сложно судить по вам – художникам, о том, что происходит в России.
– Вполне возможно.
Впрочем, это большой вопрос – что хуже: если обо мне будут судить по тому, что происходит в России, или о России будут судить по тому, что происходит во мне?
– Вы идете не в ногу с нашим временем! – осудила меня трубка от имени эпохи. И мне ничего не оставалось сделать в ответ, как осудить эпоху от своего имени: – Да. Но моя походка мне иногда нравится больше.
– Да вы что, не хотите, чтобы наша самобытная страна стала великой державой?! – спросила трубка заунывным голосом.
И я не ответил на этот вопрос.
Просто потому, что понимал, что великую страну хотят строить те, кто не желает, чтобы страна была нормальной.
Вместо этого я вспомнил одно маленькое Ларисино стихотворение:
Ни к каким берегам не прибытные,
Суверенно-маниакальные…
Может, хватит нам быть самобытными?
Не пора ли нам стать нормальными?..
…Я не знаю, какая из моей страны может получиться держава, может быть, потому, что прекрасно вижу – какая из моей державы получилась страна.
– Ладно… Мы приглашаем вас на конгресс русских сил, как порядочного человека, – проверещал голос. Правда, в этом верещании слышалось вполне обоснованное сомнение.
У меня иногда вызывает раздражение то, что кто ни попадя называет меня порядочным:
– А откуда вы знаете, что я – порядочный человек?
Может, я только что у соседской бабки последние три рубля украл?
– Это не важно, – констатировала трубка. – Главное, чтобы вы евреев и хачиков не любили.
После этого я повесил трубку – не стал продолжать разговор с человеком, существование которого можно было оправдать только перебоем в выпуске презервативов.
Хотя ответ у меня был:
– У России от дураков так много бед, что ни на каждую беду, ни на каждого дурака – никаких евреев не хватит.
Вот бывает так – поговоришь с человеком, и отчего-то хочется перейти с цензурного языка на общепринятый. И еще почему-то мне захотелось помыть руки.
Может, потому, что когда я общаюсь с русскими антисемитами, мне обидно и стыдно не за евреев, а за русских.
Не то чтобы я был "против" национализма. Я просто не могу понять тех, кто "за". Нелюбить людей нациями, по-моему, так же глупо, как нелюбить людей подъездами…
…Видя мое выражение лица, Лариса спросила:
– Что-то неприятное? – и мне пришлось подумать, перед тем как ответить ей:
– Понимаешь, Лариса, чтобы победить сильного, нужно стать сильнее его. Чтобы выиграть спор у умного – нужно стать умнее, чем тот, с кем споришь.
А вот против быдла порядочные, интеллигентные, культурные люди бессильны.
– Почему?
– Потому, что культурный человек не может стать быдлее быдла.
– Да не расстраивайся ты.
– Я и не расстраиваюсь.
Потому что среди некоторых людей хорошим человеком быть не сложно.
Среди негодяев годяем быть легко…
…Возможно, мне пришлось бы сказать еще что-то на эту неприятную мне тему, но тут позвонил мой друг, художник Гриша Керчин, и теперь трубку взяла Лариса:
– Привет, Григорий…
– Здравствуй, Лариса. Во сколько у вас мероприятие с… – он назвал фамилию нашего вечернего гостя.
– В шесть часов, Гриша. Приходи обязательно.
– Приду. А классик точно придет?
– Обещал. Ты что, сомневаешься?
– Нет. Но я слышал, что его так започитали, что от него ничего не осталось.
– Вот и посмотрим.
– А Петр где? – спросил Григорий.
Я в это время гладил колени Ларисы, сидевшей на краю стола.
Лариса и раньше иногда присаживалась на край стола в своем кабинете, но раньше она одергивала юбку.
Теперь она перестала это делать.
– Гриша, Петр подойти не может.
Он занят со своей любовницей.
– Да… А кто у него сейчас любовница?
– Как – кто? Я, конечно.
Слушая их разговор, я начал смеяться:
– Лариска, если не замолчишь, я тебя изнасилую, – и тут Ларисин голос стал серьезным:
– Тогда я не замолчу точно.
Мы с Ларисой еще поболтали бы и не только.
Перед обедом.
Но, похоже, обедать нам была не судьба, до самого ужина.
Дело в том, что клуб, как, скажем, банк или фонд, политическая партия или госкорпорация, организуется не только для тех, кто его организует. Организация клуба постепенно перетекает во взаимоотношения с самыми разными людьми. И многое начинает зависеть не только от организаторов, но и от людей, которые считают организацию нужной себе.
И в этих условиях ждать единственно плохого не только безнравственно, но и просто глупо…
11
…Вышло так, что после дамы с патриотизмом к нам зашла женщина со своей внучкой.
Они обе были такими милыми, что я улыбнулся.
Женщина улыбнулась в ответ и спросила:
– Что вы улыбаетесь?
Может, мы зашли не туда?
– Если вы пришли туда, где улыбаются, – ответил я, – значит, вы пришли правильно.
– Вот… Внучку вам привела, – проговорила женщина, продолжая улыбаться. При этом ее улыбка стала немного застенчивой.
– Меня зовут Петр Александрович, – я посмотрел в любопытные глаза девочки, которая мне сразу понравилась, потом на своего президента:
– А это – Лариса Павловна.
Как видите, мы такие взрослые, что когда-то у наших детей скоро могут появиться свои дети.
Так что, возможно, мы будем учиться друг у друга: вы у нас, а мы – у вас.
Девочка обошла меня, подошла к Ларисе и, улыбаясь, но молча стала смотреть в ее глаза.
Видимо, Лариса ей понравилась.
И я понял, почему эта маленькая девочка сразу понравилась мне – нам с ребенком нравилось одно и то же.
– А мы будем рисовать? – заинтересовалась девочка.
– Конечно, – улыбнулась Лариса, присаживаясь перед ребенком на корточки. – Тем более что дядя Петр – художник.
Он у нас по рисункам – авторитет.
– Амталитет, – повторила за моей поэтессой малышка и при этом внимательно посмотрела на меня.
– Да.
А кроме того, дядя Петр пишет книжки и поможет нам придумать историю о нас.
– Понятно, – сказала девочка, продолжая внимательно смотреть на меня, о чем-то раздумывая при этом.
И, подумав немного, поделилась с нами результатами своего обдумывания:
– Понятно.
Дядя Петр – два амталитета…
…Лариса взяла девочку за руки и сказала:
– Пусть Петр Александрович поразговаривает с бабушкой, а мы с тобой поговорим о том, что тебе интересно.
И когда они вышли, я предложил женщине сесть, а она сказала, продолжая улыбаться:
– Интересно, о чем они будут говорить?
Наверное, о чем-то серьезном? – И я ответил женщине:
– Мой опыт подсказывает, что когда собираются деловые мужчины, они всегда говорят о своих дамах.
Пусть сейчас наши дамы поговорят о своих делах.
– Петр Александрович, я к вам привела свою внучку, чтобы выяснить – какие у нее есть таланты?
Чтобы не зарывать их в землю.
– Иногда зарывание талантов в землю напоминает сеянье разумного, доброго вечного.
Но, думаю, это – не ваш случай.
Вы поступили правильно, приведя внучку к нам.
– На будущий год нам в школу, в подготовительный класс, – вздохнула женщина. – Там будут такие нагрузки.
– Ничего страшного.
Творчество не помеха никакому делу.
– И все-таки…
– Любое занятие творчеством в детстве – потом, независимо от того, чем будет заниматься человек, повзрослев, принесет свою пользу.
Я не успел договорить. Из коридора донесся какой-то визг. И когда мы с женщиной вышли из кабинета – увидели девочку и президента ползающими по ковру:
При этом обе перекладывали какие-то штуковины, явно взятые Ларисой из театрального реквизита в кладовой:
– Лиза, я тебе сказала, чтобы ты выбрала предметы, которыми пользуется писатель! А ты – все время ставишь на книжку яблоко!
Это неправильно! Лизочка…
– Да, тетя Ларисочка! Я собираю штуки для писателя, который пишет книжку о том, что яблоки вкусные! – Обе были так увлечены своим спором, что не обратили внимания на нас.
"Девочку зовут Лиза. Лариса это уже успела выяснить, а я, разговаривая с бабушкой, даже не спросил, как ее зовут", – подумал я, ощущая неловкость и оглядываясь на женщину.
– Меня зовут Тамара, – словно поняв, о чем я подумал, просто сказала бабушка Лизы, и я так же просто ответил ей:
– У вашей внучки таланты есть.
Я взял Тамару под руку:
– Пойдемте… Не будем им мешать.
– Пойдемте. Петр Александрович.
А знаете, я впервые встречаюсь с настоящим художником.
– Все на свете когда-то бывает впервые, – разговаривать с Тамарой было комфортно. Притом что эта женщина вызывала мое доверие, явно не прикладывая к этому никаких заметных с виду усилий.
– Времена меняются, – Тамара перестала улыбаться и теперь смотрела на меня серьезно:
– Петр, у вас есть дети?
– Да.
– Вы не боитесь времени, которое им досталось?
– Нет, не боюсь.
Их время намного сложней, чем то время, которое досталось большей части моей жизни.
Но их время намного интересней.
– А вы уверены в том, что наши дети сумеют в нем сориентироваться?
– Надеюсь.
Ведь время – это всего лишь движение от того, что было, к тому, как есть.
– Это и плохо, Петр.
– Почему? – я внимательно посмотрел в глаза Тамары.
– Потому, что времени надлежит быть движением от того, что было, к тому, как должно быть…
…Сколькие люди, встречавшиеся мне в этой жизни, при первом же упоминании о политике говорили: "Политика меня не интересует!" – не задумываясь демонстрируя то, что они безразличны к тому, в каком мире станут жить их дети.
Думая, что они свободны от бессмысленной суеты, но показывая только одно – свою безмозговость.
Тамара оказалась человеком, которому небезразлично не только то, в каком мире живут ее дети, но и то – в какой жизни будут жить ее внуки…
– …По-моему, Петр, вы и Лариса Павловна любите людей, – бабушка маленькой Лизы смотрела на меня, и под ее серьезным, но при этом каким-то удивительно спокойным взглядом я не мог лицемерить:
– Понимаете, Тамара, я не люблю человечества оптом.
Просто потому, что понимаю, что люди очень разные.
Я никогда не понимал, почему любовь к людям считается достоинством. Скорее – это просто неопытность.
Но еще хуже, если это – лицемерие.
Для того чтобы любить всех людей, нужно как минимум всех людей знать.
А то, что я о людях знаю, скорее, заставляет меня относиться к людям с подозрением.
Впрочем, я очень люблю своих друзей.
– И еще вы любите Ларису Павловну, – тихо проговорила Тамара.
– Откуда вы знаете, Тамара? У вас есть какой-то особый дар?
– Петр, для того чтобы увидеть это, никакого особого дара не нужно.
– Петр, для умных людей любовь – серьезному делу не помеха, а помощь, – серьезно проговорила бабушка Лизы, и я неуклюже попробовал перевести ее слова в шутку.
– А для глупых – разве иначе?
– Для глупых – помеха все что угодно…
– …Видимо, вы очень нравственный человек, Петр, – сказала женщина, сидевшая напротив меня, после недлинного молчания.
– Не знаю, Тамара. Наверное, нравственный тот, кто всегда поступает нравственно.
А это мне не всегда удается.
Впрочем, у меня есть оправдание: это не всегда удается и всем остальным людям, – мне не пришлось скрывать свой вздох.
– Петр, тот, кто думает, что всегда поступает нравственно, просто не знает – как он на самом деле поступает.
Нравственный человек не тот, кто всегда поступает нравственно, а тот, кто понимает – что нравственно, а что – нет…
…Удивительная вещь, в кресле передо мной сегодня сидела уже вторая женщина, и ее, как и первую, я встретил впервые. Они обе были приблизительно одного возраста, выросли в одно время, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы, говорили на одном языке, ходили по одним улицам, в конце концов. Но какими же разными были эти женщины: первая была неинтересна настолько, что с ней неинтересно было спорить, вторая – интересна настолько, что с ней интересно было соглашаться.
Первая, даже сидя в кресле, маршировала по словам.
Не как мудрый военачальник, а как фельдфебель, которому доверили командовать армией.
Вторая шла по мысли неспешной походкой, выбирая, где сделать шаг, а где остановиться.
Не как человек, расхаживающий по родной улице, а как геолог по тайге, в которой предполагаются ценные залежи, но путь к ним пока не разведан и не очевиден.
Повстречав двух таких женщин за один день, начинаешь верить в то, что Земля действительно круглая. И у Земли есть полюса…
…Я молча думал об этом, но Тамара прервала мое молчание:
– Прежде всего, Петр, нравственный человек тот, кто умеет отличать хорошее от плохого.
Это просто.
Если просто, конечно.
– Да, Тамара. Наверное…
И, наверное, я глупый.
– Почему вы, Петр, считаете себя глупым?
– Потому, что глупые ничего не понимают в жизни.
– Вы не глупый, Петр.
– Вы так думаете, Тамара? – довольно часто мне безразлично, что обо мне думают посторонние люди, но перед Тамарой мне не хотелось выглядеть глупцом.
– Вы сказали: "…ничего не понимают в жизни…" – на самом деле, Петр, вам удалось найти единственное, что есть общего между глупыми и умными людьми.