Тропка, петлявшая у плетня, была черна от росы. Небо увязло в молочной мгле. От Каштакского озера наползал тёплый туман. Егор, перекинув "хромку" за плечо, обнял Машу за талию, крепкая ладонь притиснула девичий бок. Забыв про Машин дом, они гуляли по спящему Каштаку. Девушка искоса поглядывала на него, изучая, пытаясь понять и предугадать. Лицо его, смуглое в сумерках, с мягким пушком в местах мужской растительности, ничего не выражало - ни радости, ни волнения, одно лишь любопытство.
- Ну что, Машок, на свадьбу придешь?
- Кто-то меня звал. Да и потом, мамка с тятькой сенокосят - коровы-то на мне.
- А что так рано собралась?
- Дану их.
- Погадали б…
- Мы вчерась гадали. Надо было приходить.
- О чём гадали?
- Так, о всякой ерунде - у кого какая жисть будет, у кого кто суженным.
- Тебе что выпало?
- Я своего в картошке нашла.
Егор вспомнил.
День был жаркий. Ветер гонял столбы пыли за трактором и боронами. Чёрные грачи и белые чайки неотступно преследовали и подгоняли криками, ненамного отвлекая внимание от нудной работы. За дорогой на картофельном поле работали женщины на прополке. Закончив очередной прогон, Егорка остановил стального коня, спрыгнул на мягкую землю, направился к женщинам напиться. Маша была ближе всех. Лицо обветрено, густая копна волос выпиравших из-под косынки волновалась под ветром, стегая по плечам. Голову держала прямо, смотрела дерзко, с вызовом. Но на просьбу откликнулась с охотою: бросила тяпку, пошла к табору в тени тополей. А уж бабы галдят:
- Смотрите-ка, Машка и тут успела кавалера подцепить.
- Ага, из куста натяпала.
- Смотри, как задом-то выводит. Ну, держись МТС - быть тебе полонному.
А ей было жарко и утомительно стучать тяпкою по сухой и пыльной земле - пусть кричат. Пока Егор пил, приглядывалась: лицо у него открытое, доброе, а глаза голубенькие с хитринкой. Руку протянул:
- Меня Егором зовут.
Обратно шли рядом, и расстались не сразу. Притихли бабы. А когда, чуть позже, Маша сдёрнула косынку, распрямила усталую спину, разметала по плечам природные кудри густых волос, глубоко вздохнула, высоко подняв большие по-бабьи, упругие по-девичьи груди, и подол платья над загорелыми коленями, залюбовались - красавица, ей и арканить молодого эмтээсника.
Отгремели июльские грозы, вот уж полетели, блестя на солнце, августовские паутинки, а по ночам падают на землю холодные обильные росы. Их любовь всё не кончается. А может, и не начиналась ещё? Егор своего добивается, Маша не уступает. Иной раз нацелуются до одури, парень за живот схватится:
- Всё, хана мне, не дойду до дома. Зачем ты так мучаешь меня?
- Затем, чтоб уважал: я ведь девушка, не разведёнка какая-нибудь.
- Да разве ж я тебя не уважаю?
- Тогда женись - и хоть всю ночь напролёт, хоть каждый день, когда захочешь.
- "Женись", а армия.
- Вот видишь, сам на службу собираешься, а мне с позором тута жить?
- А ждать-то будешь?
- Спрашиваешь!
- Боюсь, не дождёшься: ты вон какая краля!
- Девкой-то, конечно, трудно ждать. Порченой - сам придешь, не поверишь, скажешь: по рукам ходила. А замужней женой да под присмотром свекрови, как тут не дождёшься?
- Разумная ты, Машка, аж с души воротит…
Озорная улыбка преобразила Машино лицо, голос зазвенел над притихшими избами, отразился от леса за околицей:
- Меня миленький не любит с числа двадцать пятого,
Что же с ним изделала любовь распроклятая!..
С другого конца деревни откликнулись не менее озорной частушкой. На голос пошли и нашли девчат: скучно им стало без гармониста в душной избе. С ними и парни, потерявшиеся было, подвыпившие, дымят нещадно, гогочут, матерятся, девчат щипают, те визжат - обычная деревенская гулянка.
Егор, ни мало не тушуясь, подтолкнул одного задом с лавки:
- Брысь!
Сел, развернул "хромку", заиграл в угоду девчатам, обступившим его и наперебой требовавшим то частушки, то "кадриль", то "страдания". Егор никому не отказывал, играл, покуда руки не зашлись, а ремень не нарезал плечо.
Местные парни кучковались в сторонке, на приглашения девчат потанцевать отмахивались, косились на гармониста. Когда наконец "хромка" умолкла, спихнутый с лавки, встал напротив Егора:
- Слышь, отойдём в сторонку - разговор есть.
Егор усмехнулся криво, отложил "хромку" и, сунув руку в карман, шагнул к парням:
- Ну?
Парни оробели, заворожено глядя на руку в кармане:
- Покажь, чё прячешь…
Егорка вытащил из кармана "бульдожку" - револьвер с укороченным стволом - сунул любопытному под нос:
- Хошь, шмальну?
Это оружие Андрей Масленников отнял у кого-то, положил в стол и забыл. Егор не устоял перед соблазном и спёр. Теперь вот пригодился.
Паренёк попятился:
- Кончай дурить.
Егорка повёл стволом и взглядом:
- А кто хочет? Никто? Тогда тащите чего-нибудь выпить и считайте, что я вас простил.
Вот какой её Егорка отчаянный! А она? И что ломается? Может уступить? Потеряет парня, как пить дать, потеряет. Ой, мамочка родная, подскажи!
Девчата впереди остановились, поджидая её. И Маша переставляла ноги уже через силу - уж как не хочется ей отвечать на всякие расспросы да слушать пустую болтовню.
- Хлеб-то какой духмяный! - восхищалась Наталья Тимофеевна, приподняв скатёрку над корзиной. - Ай да Матрёна! Ну, что ж у меня такие не получаются?
- Да бросьте, мама, за вашими пирогами куда им угнаться, - отвечала сноха.
- Ну, понесли - поехали - усмехнулся Фёдор, расставляя с Егоркой столы.
Наталья Тимофеевна старела, теряя силы. Всё чаще она задумывалась: с кем придётся доживать свой век, в какой угол приткнуться, когда станет совсем немощной, обузой для детей. Егорка - что, пацан ещё, семьи нет, один ветер в голове, неизвестно, какую змею в дом приведёт. К тому, же в армию ему по осени.
У Нюрки больно жених хороший. Нравится Наталье Тимофеевне Алексей Саблин больше всех зятьёв - ласковый, обходительный, в работе спорый. Дочь за ним, как за каменной стеной. Да сама-то Нюрка - не приведи Господь! Не характер - котёл кипящий: целый день готова лаяться с кем угодно. На Егорку нападает, с матерью зубатится. Как её Алексей терпит? На днях змеёй шипела на ухо: гони Андрияшку из дому - им с Алексеем жить негде. Так и пойдёт. Сначала Андрияшку с Санькой, потом Егорку, а потом и мать за порог выставит. Нет, не верит Наталья Тимофеевна младшей дочери и не надеяться доживать с ней под одной крышей.
Санька - что, сама без угла. Приветила их мать, когда из Троицка попёрли, да видит, плохо живут дочь с зятем. Андрияшка - ёрный, всё выпятиться желает, а без партии своей, как ноль без палочки - не в Агаповскую породу. Пить пристрастился, драться начал по пьяному-то делу, того и гляди на тёщу с кулаками набросится, да сыновей её матёрых боится. Нет на Саньку надежды.
Лизка хорошо живёт с Ванькой австрияком, дочек ему рыжих нарожала. Только тошно Наталье Тимофеевне идти в приживалки к бывшему своему батраку, Да и Лизка как-то заважничала в последнее время: мой Ваня, мой Ваня - к родне-то и не тянется совсем.
У Федосьи Илюха совсем скуражился. По службе в учётчики выбился, а дома - ирод иродом: лупит жену, лупит ребятишек, ему только тёщи не хватает под горячую руку.
У Татьяны Егор больно сурьёзный. Боится его Наталья Тимофеевна, взгляда тяжёлого боится, неторопливых речей, неулыбчивого лица.
Вот и остаётся одна надежда - Фёдор. С первых лет вдовства был он ей надёжной опорой и подмогой. Фенечка, вражина, слава Богу, отцепилась от него. Матрёна появилась. Наталья Тимофеевна, как увидала красавицу полячку, поначалу невзлюбила. Выговаривала сыну: что ж ты краль-то всё выбираешь - горе от них постоянное, а радость мимолётная. Взял бы сельскую простушку, детишек настрогали, да и жили бы мирком да ладком. Все Агаповы, кроме Егорки, конечно, восприняли Матрёну настороженно, как временную блажь старшего брата и прикидывали в разговорах, когда и чем союз этот закончится. Но Матрёна была умна и терпелива. Подарила Фёдору незабываемые ночи, дни, наполненные уютом и заботами, родила очаровательную дочку, в которой он, как и в жене, души не чаял, была приветлива и хлебосольна с роднёй. И растаял лёд отчуждения. Сначала детвора - третье поколение Агаповых - привязались к полячке, бегали за ней гурьбой, называли не иначе, как "няня Матрёна". Потом и взрослые потянулись к ней. Заслуженно заняла Матрёна почётное место жены старшего в роду. И Наталья Тимофеевна сделала свой выбор - в Фёдоровом дому и доживать ей свой век. Для себя решила: провожу Егора в армию, поделю дом между Санькой и Нюркой и к Фёдору - с Леночкой водиться, душу отводить со снохой в бабьих пересудах. Надумав так, теперь к месту и не всегда хвалила Матрёну при встрече и за глаза. Фёдор всё это понимал и одобрял выбор матери, но неприкрытая лесть претила ему, и он настороженно поглядывал на жену: не куражится ли над свекровью? Но Матрёна тоже всё понимала, ничего не имела против и с некоторых пор стала называть Наталью Тимофеевну "мамой", чем окончательно утвердила свекровь в её решении.
- Ну, понесли-поехали! - усмехнулся Фёдор, кивнув головой в сторону женщин. - Учил, Егор, в школе байку про петуха с кукушкой?
Но Егорова голова иными мыслями занята, о другом застолье вдруг вспомнилось. Друг единственный, любимый, в город уехал. На днях проводил и будто вновь осиротел. Федька Мезенцев был из числа тех людей, которых окружающие называют порядочными, безответными, пришибленными - кто как расценит, но в основе всего этого, безусловно, подразумевалась душевная доброта. Они робки, застенчивы, молчаливы, но если привяжутся к кому - навеки. И жизнь отдадут за друга, не задумываясь. Это Федькино качество было проверено на практике. Шляясь на гулянки по соседним хуторам да деревням, Егорка совсем без внимания оставил родную Петровку. А тут демобилизовался из армии Спиридон Коровин и начал куражиться перед неизбежной женитьбой. Парень он был крупный и задиристый - ни одна вечёрка не кончалась без мордобоя. Жаловались ребята своему коноводу, да Егорке недосуг было - сердечные дела больше влекли. Наконец Федька Мезенцев подошёл, губу пальцем оттянул, показывая:
- Зуб вчера, шабака, выбил.
Федька Мезенцев, по кличке Журавлёнок, никогда ни с кем не дрался: трудно было найти в деревне более миролюбивое существо, и Егорка решил - пришло время навести в Петровке порядок. Желающих наказать обидчика нашлось не мало. Сбились в ватагу.
- Ты что ль Спирка Коровин? - шагнул вперёд Егор.
- Ну, я - подвыпивший здоровяк вскинул густые брови. - А те чё?
- А вот чё! - Егорка стукнул его по зубам, и Коровин покачнулся, прижав ладонь к щеке.
Ребята оробели и попятились. Только Федька Мезенцев подскочил и стукнул ещё раз. Его удар был более удачным: отставной солдат, широко взмахнув руками, упал спиной в пыль.
- У- у - удавлю, суки! - взревел поверженный бык, и все вокруг шарахнулись в стороны. Только двое вросли в землю и стояли плечом к плечу, готовые продолжить потасовку. И бык уступил место телёнку:
- За что бьёте, мужики?
- Ставь мировую, объясню, - сказал Егор.
А Федька:
- Надо бы зуб сначала выбить.
Коровин сел и сунул щепоть в рот:
- Да вроде шатается.
С той поры и началась их дружба с Журавлёнком. А на днях были проводины: Федька да Егорка, мать да отец - вот и всё застолье. Андрей Николаевич разлил по стаканам. Марья Петровна шмыгнула носом, жалостливо глядя на сына, выпила - не поморщилась, отошла к сковородкам с шипящими блинами. Хозяин, захмелев, разговорился:
- Живы-здоровы будем, дождёмся сына бугалтером. Это я понимаю! Из батраков да в бугалтеры. Мать, помнишь, как мы с тобой сошлись - батрак да батрачка и ничего за душой.
- В землянке жили, - поддакнула хозяйке, подкидывая на стол парящий блин.
- Во-во, в землянке. Из дерна сложили и жили. Летом на крыше трава растёт. А зимой, слышу, волки по ней ходят. Живности никакой, дак они на нас зубами щёлкают. Помнишь? - он потрепал Федьку за пшеничные вихры. - Ни хрена ты не помнишь. Ещё что ль по одной? - сам себя спросил и, чтоб жену задобрить, добавил. - Вздумаете жениться, огольцы, обращайтесь к матери. Она от бабки своей слово заветное переняла. Скажет на свадьбе жениху и на всю жисть сделает его либо богатым, либо бедным, либо драчуном, либо молчуном…. Станет он тогда шёлковым, как я у тебя, верно, мать?
- Полно, буровить-то. Напился, так молчи! Вы меня, ребятки, на роды зовите: если что и умею, так это рожениц обихаживать - сохраню и мать и дитёнка. У меня рука лёгкая и глаз приветлив.
Пока жена говорила, Андрей Николаевич успел под шумок выпить и, торопливо зажёвывая, подхватил:
- Дети - это да. Это главное оправдание прожитой жизни. Федьку вот на курсы посылают. Выучится - то-то мне любо будет в могилке лежать: сам батрак, а произвёл на свет бугалтера…
… - Забыл уж школу-то совсем, механизатор? - Фёдор внимательно посмотрел на брата. - Часом не заболел: на себя не похож.
Егорка мотнул головой и промолчал.
День разгулялся. К полудню стало знойно и тихо. Всю деревню затопила вялая истома. Лишь над церковью галдели галки, и далеко от её куполов разносилось голубиное воркование. Громко квохтала соседская курица, потерявшая яйцо в пыльных лопухах. Издали послышался звон колокольчиков, переборы гармони.
- Едут! Едут!
Поезд из трёх ходков выкатил на улицу. На дугах развевались красные и голубые ленты. Звон множества колокольчиков сливался в один. Невеста нарядная, как матрёшка, с румяными круглыми щеками, смеялась от быстрой езды, от разудалых песен дружков жениха. Сам герой торжества сидел, чопорно глядя перед собой. На нём были военного покроя китель и косоворотка, кепка с лакированным козырьком. От его лица и прямых плеч веяло генеральской строгостью.
Остановились, с трудом сдерживая разгорячённых лошадей. В воротах Наталья Тимофеевна с хлебом и солью. Стало тихо вокруг. Но далеко - Егорка не услышал напутственных слов матери. Ближе не протолкнуться: народу сползлось, большинство - зеваки.
Мать крестила и целовала молодых. А в толпе заголосили старухи. Причитали они о невзгодах замужних баб, а получалась песня весёлая и добрая, и женщины в такт прихлопывали и припевали. Даже девчонки шлёпали ладошками и кивали головами, участвуя в общем хоре. Мужики и парни ухмылялись. Мальчишки шныряли, чтобы занять лучшие места для наблюдения.
Егорка знал: на его свадьбе не будет старинных причитаний, заранее жалел об этом, старался запомнить слова.
Одарив молодых подарками и напутствиями, приглашённые хлынули во двор за столы. Зрители заняли свои места. Слабоногие старушки лавками запаслись, уселись за дорогой, наблюдая в раскрытую калитку. И началась потеха!
Егор выпил, захмелел, и мир ему показался ясным, ласковым, а люди все добрыми и родными. В соседях за столом оказались у него Егор и Татьяна Шамины.
- Когда, тёзка, твою свадьбу играть будем?
- Я вообще жениться не собираюсь, - отмахнулся Егорка.
- Ай, не зарекайся! - погрозила ему пальцем сестра. - Знаю я вас. Каждый мужик жить без того не может, чтоб не демонстрировать перед кем-нибудь свою значимость. А перед кем, как ни перед бабой?
- Ну, уж нет, нагляделся я на женатиков. У нас тут парочка одна по весне комсомольскую свадьбу играла, ну, такую, без выпивки. А теперь он в МТС приходит расцарапанный, а она не лучше в конторе сидит.
- Ха-ха-ха! - развеселился Шамин. - Выпьем, шуряк?
- Давай, учи-учи, - покачала головой Татьяна. - Чему хорошему бы… Житьё что ль стало лучше? Пить-то стали много. Мы, бывало, соберёмся, так напоёмся, наговоримся, напляшемся - лучшего не надо веселья.
- Что и в праздники не пили? - лукаво улыбнулся Егорка.
- А и без того дури хватало: молодые же были.
- В молодости всегда найдётся, чем себя занять, - согласился Егор Шамин. - С тех пор сколь уж прошло, всякое довелось пережить: и хорошее, и плохое. Смотри, что Илюха выделывает!
- Хоп-хоп-хоп-хоп! - изрядно захмелевший Федосьин Илья отплясывал вприсядку в кругу. Ему хлопали в ладоши бабы, присвистывали мужики, заливалась, сбиваясь, гармонь.
Свадебное гулянье, как вскипевшее молоко, выплеснулось из-за столов, росло и ширилось. Вот уж двор стал тесен: кто-то обносил угощением ближних зрителей и старух за дорогой. Молодые в последний раз встали под крики "Горько!", поцеловались, благодарили гостей за подарки и разделённую радость. Лицо невесты было обычным лицом молодой девушки, взволнованной собственной свадьбой. И одета она была не ахти как, хотя и вовсё новое и лучшее, но всё же Егор услышал восхищённые шепотки:
- Невеста-то, как звёздочка блестит, и вся так и светится.
И это ему льстило: о сестре всё же.
Молодые вновь уехали кататься на одном ходке, а пир стоял горой.
Андрей Масленников успел уже изрядно выпить, и продолжал сам себе подливать, используя любой подходящий повод. Раскрасневшись и потеряв осмысленность взгляда, он стал похож на бычка, которого ударили по лбу. Время от времени он недоумённо встряхивал лысой головой. А потом вдруг обмяк и закрыл глаза, привалившись спиной к амбару. На него никто не обратил внимания: слишком весело было в кругу перед гармошкой. Предоставленный самому себе, Масленников медленно сполз по стене на землю. Его голова безвольно свесилась на грудь, лысина покрылась пылью, и он стал похожим на уснувшего боровка. Тут его и приметила Александра, исполнявшая вместе с Матрёной роль хозяйки стола. С помощью двух Егоров, она оттащила мужа в сторонку. Долго хлестала по щекам, приводя в чувство, пока из уголка его рта не потекла струйка крови. Но тщетно: Масленников слишком нагрузился, чтобы очухаться и что-либо соображать. Его перенесли в избу и уложили одетым на кровать. На губах его пенились розовые пузырьки, нос косил на бок, и от этого он сильно походил на буяна.
- Первый готов! - радостно приветствовал вышедших на крыльцо Илюха. - Александра! Утри слёзы полотенцем, пойдём со мной на "кадриль".
Наталья Тимофеевна покосилась на них и продолжала внимать подсевшим к ней старухам.
- … гостей принять, напотчевать, стол накрыть золотым и красным вином. Нет не простое это дело - свадьбу играть.
И отвечая этим сетованиям, гости ели, пили, много и шумно говорили, пели и плясали, вздымая пыль в вечернее небо.
Фёдор вышел в круг с наполненным стаканом.
- Ну, мужики, изрядно выпили? Пора и удаль показать. Давай, жарь плясовую! - кивнул он гармонисту, и пошёл выделывать кренделя ногами, а потом и вприсядку, не расплескав ни капли.
- Вот ведь, чёрт седой! - восхищённо выдохнули из толпы.
- Мужик, - как-то невесело подтвердил Илюха. - Не берёт его, гада, хмель.
И сам пошёл дробить ногами землю. Фёдор вьюном крутанулся на носке, вытянув ногу, потеснил толпу, С бесшабашным куражом крикнул:
- Данила, кого на мыло!?