В тот вечер Сева дал себе слово: раз уж ввязался в эту историю, он обязан сделать всё, от него зависящее, чтобы Наде было хорошо. Впрочем, зависело от него очень немногое: был свидетелем в ЗАГСе, помогал молодым двигать мебель, приносил книги и воевал с фирменными календарями, которые Надежда развешала по стенам. Вина и жалость - это было в основе, а остальное доделала фантазия. Любопытный сдвиг произошел у Севы в сознании: все чаще ему казалось, что и семья эта, и бедный ее уют, да и сама Надежда - творение его рук…
Если бы Сева узнал, что, по мнению Надежды, он "тащится и млеет", творческая радость его была бы сильно замутнена. К счастью, он совершенно ни о чем не догадывался и продолжал себя чувствовать в этом доме как дома.
4
- А, Себастьян, и ты здесь! - весело вскричал Олег.
Такая у него была манера: он не любил называть людей просто по именам, ему это казалось скучным. Бориса Лутовкина он звал то Билли, то Боборыкиным, то каким-то Барбудой, а Сева (Всеволод) превращался у него в Савосю, Володю, Сильвио и Иоганна Себастьяна Баха.
Встреча друзей была бурной и радостной.
- Что-то ты не мужаешь, - сказал Олег, похлопывая Севу по спине. - Пора, друг, пора. Хочешь, я тебя в клуб дзюдо запишу? Это тебе не иго-го. Ездить, правда, придется ко мне в Южный порт, но зато эффект потрясающий. Две недели поломают - и станешь другим человеком.
- А зачем мне другим? - улыбаясь, отвечал Сева. Он вынужден был придерживать очки: от каждого Олегова хлопка они соскакивали у него с носа. - Мне и так хорошо.
- До поры, Савося, до времени, - назидательно сказал Олег. - Защищенным надо быть, эпоха такая. Могут побить.
Он прошел в передний угол, развернул кресло, сел лицом к Севе, долго, прищурясь, дружелюбно на него смотрел. Крупный, светловолосый, самый стандартный из них троих, Олег был в синем пиджаке с металлическими пуговицами, в светлых брюках и казался похожим то ли на летчика-любителя, то ли на молодого миллиардера.
- Что это ты, братец, закисший такой? - спросил он наконец.
- Да вот, - сказал Сева, - хозяин на улицу гонит.
- Кто? Бургиба? Не бери в голову. Когда захотим, тогда и уйдем. Ну, а вообще - как у тебя? Далеко еще до синих слонов?
Это была школьная Севина присказка: если каждое утро выливать в унитаз ведро синей воды, то и рыбки в реке станут синими, и трава на берегу посинеет, но до синих слонов еще ох как далеко. Как-то запала Олегу в душу эта нехитрая мудрость, и он часто, по поводу и без повода, ее вспоминал.
- Да приближаемся потихоньку, - с застенчивой улыбкой отвечал Сева. - Восьмая глава.
- Уже восьмая! А как называется?
- "Детская месть Печорина".
- Вона. Ишь ты. Детская месть. Значит, что у нас получается?
И Олег, загибая пальцы, перечислил названия семи предыдущих глав никому не известной книги, из которых Лутовкин запомнил только одно: "Песни карлика". Олег вообще многое помнил касательно своих друзей и не упускал случая козырнуть памятью. Насколько можно было судить, в Севиной книге речь шла о Лермонтове (хотя сам Сева упорно это отрицал: "Нет, о жизни вообще"). Лутовкин уважал словесность, полагая ее равноправною формой познания, но, когда речь заходила об этой книге, он не трудился скрывать раздражение: ему и жалко было Севу, понапрасну гробившего время жизни, и претила вся эта несуразная болтовня.
Поэтому, потоптавшись для виду в гостиной, Лутовкин удалился в прихожую к телефону. Время шло, назревали обстоятельства, и надо было выпутываться из положения.
Был один только способ удалить Севу: звонок мамаши Корнеевой. Сева боготворил свою мать. Эта рыхлая женщина вот уже много лет страдала таинственным заболеванием, природы которого никто не мог определить. А проявлялось это заболевание так: целыми днями она лежала в постели, читала, курила, ночами мучилась от бессонницы, а по утрам жаловалась на головную боль. Все заботы по дому, включая стирку, уборку, стряпню и доставание продуктов, брал на себя смиренный и работящий супруг, майор тыловой службы, а после его смерти домоводческую эстафету принял старший брат Севы, унаследовавший натуру отца. Он работал водителем автобуса, не пил, не курил, не знался с женщинами, всё до копейки приносил в дом и увлеченно обслуживал маму и Севу. Сева трудился над своей монографией, а мать лежала, читала и поглядывала на всех поверх книги желтыми глазами, казавшимися яркими на ее бледном лице. Она живо интересовалась делами сыновей и их приятелей, охотно вступала в беседу. Лутовкин побаивался этой женщины: ее увядший рот с поразительной легкостью произносил желчные фразы, а глаза всегда смотрели беспокойно, зорко и пристально. Сева не уставал повторять, что он ей всем, всем обязан, но в чем это выражалось конкретно, Лутовкин не спрашивал: семейные легенды лучше не разбирать. Олег ненавидел мадам Корнееву всеми переливами своей флотской души: однажды эта женщина назвала его рептилией. Прямо в глаза и сказала, не помнится уже, по какому поводу, а может быть, и без повода, случались с нею такие внезапные озарения, смотрит на человека - и вдруг получай ни за что оплеуху: "А ты, дорогой мой, рептилия". Обременять такую женщину просьбами, да еще деликатного свойства, было, конечно, бессмысленно, но со старшим Корнеевым Лутовкин надеялся столковаться. Он несколько раз набирал номер - как на беду, мадам Корнеева пребывала в бродячем состоянии и подходила к телефону сама. Услыхав ее тихий, придушенный голос, Лутовкин тут же бросал трубку. На третий или четвертый раз она спокойно сказала:
- Ну, погоди, кошка драная, я тебя отловлю.
Взглянув на часы, Лутовкин впал в уныние и возвратился в гостиную в самом гнусном расположении духа.
Олег как ни в чем не бывало, развалясь в кресле, благодушно беседовал с Севой, делился с ним своими жизненными задумками. Сева слушал очень внимательно, даже напряженно, как будто разговор шел на малознакомом языке, и на лице его было смешанное выражение недоверия и почтительности. Планы Олега сводились, как обычно, к тому, чтобы малыми усилиями заработать побольше денег и зажить наконец без проблем, только подсчеты он вел не в рублях, а в финских марках. Купить вскладчину теплоход и водить его по Сайменскому каналу - вот такую идею Олег лелеял, и обещала эта задумка баснословные барыши. Впрочем, у Олега в мыслях всегда были не сотни и не тысячи даже, страшно сказать: если бы его планы сбывались хотя бы в десятой части, он давно уже и в самом деле стал бы миллиардером. Только не могли они сбыться ни на сотую долю процента - слишком много и охотно Олег о них говорил, бесконечные разговоры эти разъедали любой, даже самый надежный замысел, словно ржавчина, создавая успокоительное ощущение, что дело уже идет.
Нет, кое-что Олегу ухватить удавалось, но больше, как он сам признавал, "на дуру", по мелочам. Вдобавок Олег недостаточно твердо держал собственную мысль, и сегодняшний рассказ его то и дело соскакивал на какую-то не относящуюся к делу трансформаторную будку, которую ему обещали уступить почти даром, за десять тысяч даже не марок, а просто рублей. По всей вероятности, Олег уже взял на себя какие-то обязательства перед владельцами будки, и воспоминание об этом его неприятно волновало.
- А что, она на самом берегу стоит? - добросовестно пытаясь вникнуть в суть идеи, спросил Сева.
- Кто на берегу? На каком берегу? - удивился Олег.
- Не кто, а что, - терпеливо и кротко пояснил свой вопрос Сева. - Телефонная кабина, она прямо на берегу?
Олег долго молчал, серьезно глядя на Севу.
- Да, брат Сильвио, - сказал он наконец. - Интеллект у тебя для других целей.
Лутовкин понял, что настал подходящий момент.
- Ну что, ребята? - сказал он, нервно потирая руки. - Чтой-то знобит меня сегодня. Выпьем граммулечку - и ступайте вы по домам. А я себе прилягу.
- Вот, пожалуйста, опять, - проговорил Сева, обращаясь к Олегу. - Я тебе говорю, он плохое задумал. Одного его никак нельзя оставлять.
- Почему нельзя? Можно, - сказал Олег и поднялся во весь свой внушительный рост. - Ежели связать хорошенько - то можно.
Вразвалочку он подошел к Лутовкину, обхватил его своими могучими лапами и, хотя Лутовкин раздраженно сопротивлялся, поднял его и закинул себе на плечо.
Сева понаблюдал, как Лутовкин дрыгает в воздухе ногами, потом молча направился к выходу.
- Э, ты куда? - спросил Олег. - За веревкой?
- Нет, домой позвоню, - сказал Сева. - Надо маму предупредить, чтобы к ужину не ждала.
5
Когда он вышел, возня сразу же прекратилась. Олег поставил Лутовкина на пол, тот с досадой передернул плечами и плюхнулся на диван.
- Ну что ты будешь делать?
- Давно сидит? - вполголоса спросил Олег.
- Да полчаса уже, если не больше, - шепотом отвечал Лутовкин.
- И не понимает?
- И не понимает! - сказал Лутовкин с отчаянием. - Я уж и так, и этак… А напрямую - нельзя. Ты его знаешь.
Олег задумался.
- М-да, накладочка, - сказал он. - Значит, пошел у мадамы отпрашиваться… А может, мадама его призовет?
- Она как раз в форме, - печально промолвил Лутовкин. - По квартире колышется.
- Ну, ничего, - сказал Олег, помолчав. - Я его сейчас вразумлю.
- Нет уж, ты, пожалуйста, не встревай в это дело, - вскинулся Лутовкин. - Знаю я тебя, китобоя. Тут ситуация деликатная, тебе не понять.
- Чистеньким хочешь остаться? - насмешливо спросил Олег. - В желтой рубашоночке, брезгливенький такой? А я, значит, отброс, портянка?
- Ты холостяк, братуля, - миролюбиво ответил Лутовкин. - Это всё в корне меняет. По крайней мере для него.
Олег не любил долго сердиться.
- О-хо-хонюшки. - Он походил по комнате, поколупал ногтем прутик багульника. Вдруг светлые брови его насупились.
- Слушай, - он повернулся к Лутовкину, - ты кошелку мою из прихожей унес? Там две бутылки "Сахры", банка сайры…
Лутовкин раскрыл рот и ничего не ответил.
- Тогда всё, - весело сказал Олег. - Тогда не знаю, как ты будешь вывинчиваться.
Он засмеялся.
- Очень весело, - раздраженно проговорил Лутовкин.
Это рассмешило Олега еще больше. Раскиснув в беззвучном хохоте, он сел на пол.
- А матрёшки-то… - простонал он, плача от смеха.
- Ай, ну тебя к черту! - глядя на него, Лутовкин сам начал сердито смеяться.
- А матрёшки-то… едут, едут… - стонал, хохоча, Олег. - Скоро будут… А у нас тут… всё готово… полный дом экспертов…
- Во юродивый! - нервно смеясь, сказал Лутовкин.
Он поднялся и пошел в смежную комнату. У двери остановился, погрозил Олегу пальцем.
- Ты смотри у меня, без самодеятельности. Я всё образую.
6
Сева появился минут через пять. Увидав Олега сидящим на полу, удивился:
- Что с тобой, дорогой?
Олег не ответил. Он лениво поднялся, снял пиджак, осмотрел его, отряхнул и повесил на спинку стула. Ему было неприятно, что его застали задумчивым. В голове у него так сложилось, раз задумался - значит больной. А думал он, естественно, о жизненном неустрое. Какой-нибудь бразильский капитанишка шлёпает на своей посудине по Амазонке, в двадцать пять наверняка имеет и фазенду, и трехэтажный особняк с гаражом, и катер, и жену с кучей детишек, и пару-тройку надежных слуг. Да Бог с ними, со слугами, можно жить и у нас, вон даже Боборыкин и тот в отдельной квартире тешится с молодою женой. А мы что, меньше об лёд колотились?..
- Ну и что, отпросился у мамульки? - спросил он наконец.
- Мама больна, не забывай, - мягко сказал Сева. - Ей нельзя волноваться. Она опять всю ночь не спала.
- Ну, еще бы, - Олег усмехнулся. - Если днем высыпаться…
Но, заметив, что Сева расстроился, тут же пошел на мировую:
- Впрочем, извини. Это я так.
Посидели, молча глядя друг на друга. Севина мама в этой компании представляла собою объект, говорить о котором вообще нежелательно: тем самым все трое молчаливо признавали, что с нею что-то не так. Однако Олег не всегда мог удержаться, и Сева, помня о "рептилии", это ему прощал. Иногда и мама, человек безупречного ума, ошибалась.
- Я смотрю, ты грандиозное затеял, - сказал наконец Сева. - Буфеты, конфеты… А с чего?
Олег покосился на дверь - Барбуда как будто вымер. Инструкций не поступало, надо было действовать самому.
- Да тут, понимаешь, - небрежно проговорил он, - день рожденьчик небольшой…
- Не болтай, - возразил Сева. - Я ваши дни рождения помню, слава Богу. Небось, корабль свой утопил и страховку теперь пропиваешь.
- Не надо так говорить, Всеволодя, - серьезно сказал Олег. - Мы люди суеверные. А день рождения у одной моей знакомой. Простая общежитская девчонка, встречать негде, не на улице же встречать? С подружкой придет. Ты пойми, Володя, пойми и не осуждай. Жизнь - она ведь не ко всем домашним боком. Вон в Эфиопии что творится… Что ты хмуришься, детка? Что тебе не понравилось?
- Да неудобно, - задумчиво сказал Сева. - Я же не знал…
Он посмотрел на свои захлюстанные штаны, на ноги в черных носках. У Олега в этом смысле было всё в порядке: ботинки его и брюки сверкали такой чистотой, как будто он шел сюда посуху.
- А что тебя гложет? - поинтересовался Олег.
- Без подарка - нехорошо…
- Да, подарок - это, конечно… - Олег выжидающе смотрел на Севу: надо было, чтобы Сева сам пришел к нужному выводу.
Но в это время зажужжал музыкальный звонок - за сегодня уже третий.
- А вот и они, - весело сказал Олег. - Боря, встречай гостей! - громко крикнул он в соседнюю комнату.
- Бегу! - отозвался Лутовкин. И в самом деле затопал по коридору.
- Ничего, - продолжал Олег, - перебьются и без подарка. Они девчонки простые, не протокольные. В общем, свои.
В прихожей послышался шум. Женский голос, довольно резкий, произнес:
- Нет, нет, спасибо, мы сначала в порядок себя приведем. Такая грязь у вас в районе, такая раскисень! Хоть бы встретил кто-нибудь.
Лутовкин что-то сказал в ответ, должно быть, остроумно оправдался, потому что раздался серебристый смех.
Оставив девушек у зеркала, Лутовкин вернулся к друзьям. Встал в дверях, глядя поочередно то на Севу, то на Олега. Вид у него был довольно растрепанный.
- Ну, и куда ты девал новорожденную? - непринужденно спросил Олег. - Сознавайся, старый греховодник.
- Новорожденную? - тупо переспросил Лутовкин. - А…
- Сразу видно женатика, - перебил его Олег, - совсем отвык от светских оборотов речи. Милый Бобик, если есть день рождения, должна быть и новорожденная. Естественный вопрос: куда ты ее подевал? Мы, например, желаем ее поздравить.
- А, ну да, - с облегчением сказал Лутовкин. - Черт! Сейчас подошлю.
И удалился.
- Растерялся Барбуда, - сказал ему вслед Олег. - Слушай, - он повернулся к Севе, - ты только Надюшке не докладывай, что мы тут без нее мероприятие провели. В конце концов это я навязался… со своими василисками. Соображаешь?
- Почему с василисками? - улыбаясь, спросил Сева. - От Василисы или от василисков?
Олег не понял шутки (по правде сказать, довольно натужной) и потому нахмурился.
Так в чинном молчании они подошли к двери и встали по обе стороны, ожидая появления дам.
7
Вошли две девушки: одна поплотнее, светловолосая, в пышном голубом платье (не стоило труда определить, что это у нее резкий голос и серебристый смех), другая в темно-синем, джинсовом, с неправильным свирепым личиком, темные волосы распущены по плечам, на груди черный шелковый бант.
- А вот и мы, - произнесла толстушка. - Добрый вечер, мальчики…
- Целую ручки, целую ручки, - с нерусской галантностью проговорил Олег и в самом деле поцеловал довольно неуклюже подставленные ему руки. - Позвольте представить: мой общий друг Всеволод Корнеев, широко известный как Себастьян Бах, доцент, гарант, эксперт и светлой души человек.
Сева покосился на Олега и шаркнул необутой ногой.
- Меня зовут Женя, - приветливо сказала толстушка, - а это Аля.
- Кого ж из вас можно поздравить? - конфузливо спросил Сева.
- Поздравить? Ха-ха-ха! - Женя залилась серебристым смехом. - Замечательно!
Очки у Севы затуманились, он оробело повернулся к Олегу: что я такого сказал?
- Женечка, - недовольно заметил Олег, - ты прелестно смеешься, но в данном случае твой смех неуместен. Здесь все свои, и скрывать нам нечего. Открою маленький секрет: как раз сегодня наша Аля стала на год старше… по сравнению с тем же числом прошлого года. У-тю-тю, деньрождюшечка ты наша!
Он ловко выхватил из кармана соску-пустышку, протянул ее Але. Та усмехнулась, пожала плечами, но взяла.
- Это мы с товарищем доцентом, - пояснил Олег, - скинулись на скромный подарок. Смотрите: приняла пустышечку! С первого раза приняла. Значит, будет жить.
- Ну, Олег, ну, заводной! - жизнерадостно воскликнула Женя, но лицо у нее при этом сделалось оскорбленным и даже злым. - С тобой не соскучишься.
- А это на счастье, - волнуясь, сказал Сева и вложил Але в руку что-то тускло блеснувшее. Аля подняла руку, разжала пальцы - на ладони у нее лежал гладкий темно-синий камешек.
- Ой, жучок! - проговорила Женя и умиленно посмотрела на Севу. - Красивенький… А мне?
- К сожалению, у меня только один, - порозовев, сказал Сева. - Пятнадцать лет носил в кармане, думал - повезет, и вот пригодилось.
- Вроде навозный, - заметил, приглядевшись, Олег.
- Сам ты навозный! - возмутилась Женя, сразу воспылавшая к Севе симпатией. - Тоже мне, специалист по сельскому хозяйству.
- Нет-нет, всё правильно, - сказал Сева. - Именно навозный скарабей. У египтян он считался священным. Мама сказала: носи, ну я и носил.
- В кармане, - сказала Женя, - а надо на цепочке, на шее. Дай-ка, - обратилась она к подруге, - дай-ка, я рассмотрю.
Но Аля зажала скарабея в руке и протянула его Севе.
- Не надо, - сказала она (голос у нее был низкий, грудной), - не надо, глупости это всё. Возьмите.
- Давай, давай мне, если глупости, - Женя заливисто рассмеялась. - У меня и цепочка есть, серебряная. Как раз к голубому платью.
Аля повернулась к подруге, оглядела ее платье. Потом опять настойчиво протянула руку к Севе.
- Возьмите, - сердито сказала она. - Не надо, я не хочу.
Сева растерялся. Спрятав руки за спину, он снова посмотрел на Олега.
- Не хочет навозного, - бесстрастно пояснил Олег, - хочет золотого.
Аля метнула на него убийственный взгляд и неожиданно, изловчившись, сунула скарабея в нагрудный карман Севиного пиджака.
- Носите сами, - сказала она при этом.
И видя, что Сева вспотел от конфуза, примирительно тронула его за рукав.
- Может, еще повезет, - добавила она и, улыбнувшись, сделалась миловидной: скуластая, смугловатая, светлоглазая, с большим, своевольно очерченным ртом.
- Ну, вот и ладненько, - сказал Олег, - Теперь будем действовать так: ты, Аля, ступай на кухню, там Боборыкин один вкалывает. Ты, Женечка, останешься здесь, мы будем протирать фужеры. А товарищ доцент у нас мастер столы раздвигать.
- А где здесь кухня? - глядя на Севу, спросила Аля. Она, по-видимому, пыталась как-то загладить свой грубый отказ.
- Пойдемте, я вас провожу, - деревянным голосом ответил Сева.
Он подал руку и повел ее в коридор. Со стороны это выглядело довольно забавно: тщедушный мужчина в черных носках - и дама в модных туфлях и нарядном платье.