Теуль был таким небольшим, что я чуть было не проскочил мимо этого курорта - анклава роскошных домов, арендуемых модельерами и телезвездами. Я проехал мимо экскаватора на гусеничном ходу, копавшего придорожную траншею для прокладки линии кабельного телевидения. Обитатели этих фешенебельных вилл отнюдь не сидели на балконах, потягивая спиртное и наслаждаясь одним из самых поразительных видов в мире, они предпочитали прятаться в сумерках своих шумных комнат и смотреть фильмы Хичкока и матчи английской футбольной лиги.
Я объехал экскаватор и повернул налево у дорожного знака, неровными буквами возвещавшего: "Пор-ле-Галер". За будкой охранников асфальтовая дорога, огибая горный склон, вела к следующему обнесенному забором поселению. Виллы и многоквартирные дома были спроектированы новым Гауди: стены и балконы в биоморфном стиле наверняка порадовали бы взор создателя собора Ля Саграда Фамилиа. Здесь не потрошили корифен и не варили раков. У причалов были во множестве пришвартованы яхты и мощные катера - отливающие глянцем многокорпусные чудовища, оснащенные современными системами спутниковой навигации, без хлопот доставлявшие владельцев к не менее роскошным причалам Портофино и Бандоля. Я вклинился своим "ягуаром" между припаркованными "порше" и "ленд-крузерами". Компании столичных модников, по случаю уик-энда одетых яхтсменами, бездельничали в приморских кафе на фоне мелких лавочек, оформленных как бутики, и бутиков, оформленных как мелкие лавочки.
Мадам Кордье и мадам Менар - шоферские вдовы - были одеты попроще. Мы встретились, как и было договорено, в квартирке мадам Кордье на третьем этаже, отгороженной от моря лепной стеночкой из желтой штукатурки, образующей перильца балкона. Вдовы, которым было между сорока и пятьюдесятью, оказались боязливыми, замкнутыми женщинами с едва улавливаемыми североафриканскими чертами - вероятно, дочери белых родителей, покинувших Алжир в шестидесятые.
Одеты они были в черное - почти наверняка специально к моему визиту. По телефону мадам Кордье говорила на неуверенном английском, которому, без сомнения, научилась у своего мужа; она подробно описывала подъездные дороги и парковку, полагая, что я - инспектор из "Эдем-Олимпии". Увидев мой легкомысленный спортивный костюм, она настороженно пожала мне руку, решив, что финансовый отдел "Эдем-Олимпии" избрал какой-то шутовско-неформальный стиль.
К счастью, среди присутствующих был и Филипп Бурже, брат третьего убитого заложника. Худенький молодой человек с внешностью студента-выпускника, он преподавал в лицее в Маделье и довольно бегло говорил по-английски. В Пор-ле-Галер он приехал на мотоцикле "мобилетта", который теперь остывал в вестибюле на первом этаже.
Стараясь не обращать внимания на парижский говорок под балконом, я выразил им глубокое соболезнование в связи с трагедией. Потом, решив брать быка за рога, я сказал Бурже:
- Пожалуйста, объясните им, что моя жена работает доктором в "Эдем-Олимпии". Мы были близкими друзьями Дэвида Гринвуда.
Женщины навострили уши, и я решил, что сейчас последует демонстрация враждебности. Но они только равнодушно кивнули. Мадам Кордье, высокая женщина с волевым лицом, пригласила меня сесть, а сама вышла, чтобы приготовить чай. Мадам Менар - более спокойная и уравновешенная - смотрела на меня, словно готовая вот-вот улыбнуться, а руки ее как будто подавали друг дружке некие знаки.
- Я рад, - сказал я Бурже. - Я думал, они не захотят меня видеть.
- Они же знают, что вы здесь ни при чем. - Бурже разглядывал меня, словно пытаясь понять, на чьей стороне мои симпатии, и оценить уровень моего интеллекта. - Вы и ваша жена в то время были в Англии?
- К счастью. Мы приехали в августе. Чем больше мы здесь находимся, тем более странным кажется все, что нас окружает. Никак не могу поверить, что доктор Гринвуд застрелил вашего брата.
- Согласен, - Бурже говорил без всяких эмоций. - Это вас удивляет?
- Не то чтобы очень. Первых семерых он точно убил. Как ни прискорбно, но это не вызывает сомнений.
Прибыла мадам Кордье с чайным подносом. Вдовы снова принялись разглядывать меня - их, едва заметные улыбки витали в клубах ромашкового пара.
- А как насчет заложников? - спросил я Бурже. - Ваш брат и их мужья? Неужели он?..
- Убил их? - Бурже задумался, его рука коснулась воздуха, словно в поисках классной доски. - Трудно сказать. Может быть, и нет.
- А почему у вас сомнения?
- Это не в его духе.
- Вы не верите, что Гринвуд мог хладнокровно убить троих человек?
- Не похоже. И тем не менее нам остается только принять версию суда. - Он безысходно пожал плечами и уставился на фотографию мсье Кордье на камине.
- Вы знали Гринвуда?
- Нет. Но брат часто рассказывал о нем. Он работал инженером в телевизионном центре. Гринвуд иногда вел передачи о здоровье и безопасности.
- Он знал Гринвуда? - Я машинально вернул чашку мадам Кордье. - Я считал, что Гринвуд захватил в заложники тех, кто попался на его пути. А их мужья? Они его знали?
- Да, - веско сказала мадам Менар, прямо сидевшая на своем стуле. - Пьер встречал его много раз. Пять, шесть, больше раз…
- И Жорж, - мадам Кордьер энергично кивнула. - Они вместе ходили к нему.
- В клинику? - спросил я. - Доктор Гринвуд их обследовал?
- Нет, - голос мадам Менар звучал решительно. - Не в клинику. В "Капитолий".
- "Капитолий"? Это что - офисное здание?
- Это бар в Ле-Канне. - Бурже не сводил глаз с двух женщин, выказывая свое недовольство излишними откровениями. Прежде чем они успели заговорить, он добавил: - Он их консультировал - у них были споры с отделом кадров.
- Консультировал по трудовому праву, - объяснила мадам Менар. - Он помогал им в "Эдем-Олимпии".
Бурже сделал вид, что ищет свои мотоциклетные зажимы для брюк.
- У них возникли разногласия по поводу вечерней работы. От них требовали слишком долгих сверхурочных часов.
- На них оказывали давление? Им угрожали?..
- Увольнением, - в голосе Бурже послышалась неприязнь. - Доктор Гринвуд вмешался, и им сократили число рабочих часов. Им больше уже не нужно было ездить по вечерам.
- По вечерам… - Мадам Кордье изобразила резкое движением баранкой. - Плохое время в Ла-Боке.
- И Пьер, - согласилась мадам Менар. Она резко соединила руки над чашкой, пытаясь показать, что происходит, когда сталкиваются автомобили. - Нехорошее время…
Женщины перешли на французский, их голоса повысились, выражая обоюдное возмущение. Бурже поманил меня к камину.
- Гринвуд проявил благородство, вмешавшись в это дело. Во многом он был порядочным человеком. Но давайте не будем их волновать.
- Извините. - Я смотрел на оживившихся вдов в их бомбазиновых платьях - они, перебивая друг друга, начали предаваться воспоминаниям. - Они не кажутся очень уж взволнованными. А их мужья догадывались, что на уме у Гринвуда?
- Как бы они могли догадаться?
- Это могло бы объяснить, почему он взял их в заложники. - Прежде чем Бурже успел меня остановить, я обратился к женщинам: - Мадам Кордье, у вас с мадам Менар сейчас трудное время. Не хотелось бы вас тревожить, но… Вы помните все, что случилось двадцать восьмого мая?
- Конечно, - мадам Кордье собралась, как свидетель в суде. - Пожалуйста, говорите, мистер Синклер.
- Ваш муж ничего не говорил вам накануне о докторе Гринвуде? Ему ничто не казалось подозрительным?
- Ничего. Жорж ничего не говорил о докторе Гринвуде.
- Пьер мне сказал, что у него в тот день было много клиентов, - вставила мадам Менар. - Он очень рано уехал на работу.
- Понятно. А в какое время он обычно являлся в транспортную диспетчерскую?
- Не позже восьми.
- Значит, на дорогу уходило около часа?
- Нет. - Мадам Менар прикрыла рукой свои часы. - Мы жили в Ле-Канне.
- Это десять минут езды? А когда он уехал двадцать восьмого мая?
- В шесть часов.
- Он выехал с запасом почти в два часа? Мадам Кордье, а вы не помните, когда ваш муж в тот день ушел из дома?
- В то же время. Мы жили в Грасе. Без нескольких минут шесть.
Я хотел было продолжить свои расспросы, но Бурже взял меня за руку. Бесстрастно, но твердо он подтолкнул меня к балкону.
- Они ничего не знают, мистер Синклер. - В его голосе слышалось педагогическое неодобрение. - Они понятия не имеют, почему доктор Гринвуд захватил их мужей. Все эти вопросы только возвращают их к тому несчастью.
- А они хотят забыть? Мне кажется, что они…
Тем не менее, когда вдовы подошли к двери, чтобы проститься со мной, я заверил их в полном моем уважении. На мгновение, глядя на их улыбающиеся лица, я подумал: они не хотят, чтобы я уходил.
Я последовал за Бурже в вестибюль внизу. Он снял замок со своего мотоцикла и выкатил его на дорогу. Хотя я и старался помешать ему играть роль опекуна над вдовами, но он, я чувствовал, был рад услышать мои вопросы. Когда мы простились с женщинами, он стал дружелюбнее.
Мы направились к "ягуару".
- Кажется, они были не очень расстроены, - сказал я.
- Им хотелось выговориться. Вас не удивило, как тепло они отзывались о Гринвуде?
- Очень удивило. А что думал о нем ваш брат?
- Жак им восхищался. Они должны были вместе давать свидетельские показания в суде в связи с дорожным происшествием. Теперь это дело уже никогда не будет слушаться.
- А что за дело?
- Гибель одного младшего менеджера из отдела кадров "Эдем-Олимпии". Его машину столкнули с дороги на полном ходу. Гринвуд оказал ему первую помощь, но тот через несколько минут все равно умер.
- Так за рулем сидел Гринвуд?
- Нет, он проезжал мимо в другой машине. Ехал по береговой дороге в Жуан-ле-Пен. Тут лихачи так гоняют, что только держись.
- А ваш брат?
- Он был в машине того менеджера. Они дружили и частенько отправлялись вместе в пешие походы. Хорошо, что Гринвуд в этот момент оказался рядом.
- Совпадение, хотя уже и не первое. - Я чувствовал, что Бурже наблюдает за мной, как учитель за способным учеником. Решив, что с ним нужно говорить откровенно, я сказал: - Двадцать восьмого мая Гринвуд захватил трех заложников. В "Эдем-Олимпии" работают десять тысяч людей, но он выбирает двух шоферов, зная, возможно, что ему придется их убить. Людей, которым он помогал прежде, у которых на иждивении жены. Ему нужен третий заложник, и он почему-то выбирает вашего брата, хотя они и должны вместе давать показания в суде…
- Он выбрал тех, кого знал, - сказал Бурже. - Может быть, подобраться к ним было легче, чем к абсолютно незнакомым людям. Он был совсем не в себе, мистер Синклер.
- А хоть бы и так. - Я оглянулся на квартиру мадам Кордье - вдовы смотрели на нас с балкона. - Мужья жили в десяти минутах езды от "Эдем-Олимпии", но отправились на работу за два часа до ее начала. Почему?
- Никто не знает. Люди иногда ведут себя совершенно неожиданным образом. Мой брат был активным членом зеленого движения. А в один прекрасный день увлекся охотой. Он получил лицензию на отстрел оленей. Мы были просто поражены.
- И когда это случилось?
- В апреле. За месяц до его гибели. Он часто ходил в военный тир в Кастелане. У меня еще хранятся его оружие и патроны. Как вы это объясните?
- Не знаю. - Мы добрались до "ягуара" на переполненной стоянке у набережной. - Я пытаюсь восстановить то, что происходило двадцать восьмого мая. Что делал ваш брат в такую рань на автомобильной парковке телевизионного центра? Все передачи начинаются только после шести вечера.
- Какое это имеет значение, мистер Синклер? - Бурже взял меня за плечо, заметив мою хромоту и мое волнение и опасаясь, что я потеряю власть над собой. - Позвольте спросить, почему вас так беспокоит эта история? Ведь на самом деле вы даже не знали Гринвуда.
- С чего вы взяли?
- Вы очень озабочены, но судьбой другого человека. Дэвид Гринвуд не был жертвой.
- Не был… А кем он был, я не знаю. - Я кинул взгляд на переполненную людьми набережную - шикарные молодые яхтсмены и их подружки. - Пор-ле-Галер… он по-своему очарователен. Странное местечко для двух вдов, оплакивающих мужей.
- Эти квартиры им предоставила "Эдем-Олимпия". И пенсии назначила.
- Надеюсь, они проявили достаточную щедрость. Пор-ле-Галер, похоже, довольно модное местечко.
- Сюда повадилась парижская публика известного пошиба. - Бурже помог мне сесть на водительское место. Он явно испытывал облегчение, видя, что я собираюсь завести двигатель. - В Пор-ле-Галер ездят нюхать кокаин и обмениваться женами.
- Не очень-то подходящее место для скорбящих вдов! И в то же время здесь им некому выболтать лишнее. А вам "Эдем-Олимпия" предложила компенсацию?
- Естественно. И довольно солидную.
- И вы ее приняли?
- Мистер Синклер… - Бурже улыбнулся чему-то своему и похлопал по крыше "ягуара", словно понукая его - давай, мол, вези своего хозяина поскорее, застоялся уже. С мотоциклом и с зажимами на штанинах он был похож на французского натуралиста, но я чувствовал, что он уже докопался до роли "Эдем-Олимпии" в смерти его брата и имеет гораздо большее, чем я, представление о трагедии, связанной с Дэвидом Гринвудом. - Компенсацию? Я передал ее бывшей жене моего брата. Эта сумма находится в доверительном управлении и ждет совершеннолетия их сына. "Эдем-Олимпия" ничего не упускает из виду, мистер Синклер.
Глава 17
Приют в Ла-Боке
Я поднялся по крутому подъему, ведущему к прибрежной дороге, оставив позади Пор-ле-Галер и его тайны. Охранники у пропускного пункта, сложенного из неотесанного камня, передали по рации номер машины на сверку и принялись терпеливо ждать ответа, а я тем временем боролся с трансмиссией, которая рвалась переключиться на вторую передачу. Одеты они были в шоколадного цвета кители, какие в чести у охраны супермаркетов. Когда они дали мне знак проезжать, я подумал, что именно такую форму и выберет себе будущая армия, призванная усмирять гражданское население: она будет напоминать гражданам о более счастливых днях, проведенных в кондитерских рядах.
Я направлялся к Каннам; из аэропорта Канны-Манделье неподалеку от Ла-Боки в воздух поднимался легкий самолет. Меня вынесло на обочину, за что я получил нагоняй от двух пожилых французов, по чьим сандалиям я чуть не проехался своими покрышками. Они сердито застучали по крыше "ягуара", но я никак не прореагировал - только наблюдал за самолетом, который набирал высоту над заливом Ле-Напуль. В мягком воздухе витали пласты пыли и влаги, и сквозь них, как потревоженные призраки, зыбко проявлялись отели на Круазетт - мечта, вот-вот готовая обрушиться под грузом собственной эфемерности.
Я свернул с шоссе, ведущего в Канны, и выехал на дорогу к маленькому аэропорту. Там в зеленых разборных ангарах, напоминающих пологи исполинских детских колясок, стояли одномоторные поршневики, а корпоративные мини-лайнеры, выпятив реактивные турбины, ждуще замерли у пассажирского терминала. Погибшие шоферы, Кордье и Менар, просиживали бы здесь в своих лимузинах день за днем, глядя сквозь проволочное заграждение и вдыхая пьянящий запах керосина. У меня уже не осталось сомнений - они не были заложниками Дэвида Гринвуда.
Я объехал автомобильную парковку и остановился у маленького одноэтажного здания, похожего на лавку-склад в голливудском городке, построенном для съемок вестерна. Здесь располагалась администрация "Ностальжик авиасьон". На плитах рядом со входом был выставлен носовой фонарь реактивного бомбардировщика семидесятых годов - эквивалент индейца или ржавеющего автомата для продажи сигарет перед табачной лавкой. Выставочный зал ломился от всевозможных авиапринадлежностей - шлемы, парашюты, рации времен холодной войны, головки поршней и пропеллеры; здесь же можно было увидеть несколько катапульт и радиальный двигатель.
Лавка была закрыта на перерыв, и над всем висело почти осязаемое ощущение грусти, собирающее ту же пыль, что и подвешенная к потолку модель самолета, тот же прах времен минувших, который сыпался из мемуаров старых летчиков и обволакивал этот крохотный музей. Гирокомпасы и росписи фюзеляжей Стратегического Воздушного Командования - "Время СВК" с обнаженной блондинкой и ядерной бомбой фаллической формы - являли собой ископаемые остатки, вкрапленные в прошлое, как и мой старый "Гарвард" в элстрийском ангаре, имеющий не больше общего с администраторами, поднимающимися на борт "челнока" в Ницце, чем трилобиты, окаменевшие в доисторической породе.
Я сел в "ягуар", являвший собой еще один передвижной музей, выехал из аэропорта и направился на промышленную окраину Ла-Боки. Когда колеса зашуршали по рельсам давно заброшенной железной дороги, залитой асфальтом, я вспомнил о еще одной мечте, погибшей здесь, под рокот самолета, облетающего побережье Канн и Жуан-ле-Пена с вестью о распродажах мебели и аукционах скоростных катеров, которые помогают определять будущее нового Лазурного берега.
Детский приют, которому Гринвуд отдавал столько своего времени, расположился в Ла-Боке между грузовым складом, принадлежащим SNCF, и скоплением жалких домишек, в которых находили временное пристанище рабочие-североафриканцы. У двухэтажного здания были готические окна и островерхая крыша, под которой разместилась школа африканского монашеского ордена. Десять чернокожих монахинь из бывших французских колоний рады были предложению Гринвуда обеспечить медицинское наблюдение за находящимися на их попечении девочками. После 28 мая муниципальные власти закрыли приют, и двадцать девочек отправились в воспитательные дома.
- Негоже им было здесь оставаться, - объяснила мне сестра Эмилия, дагомейка средних лет. Она отперла двери и провела меня в помещение школы. - Каждый день приезжали журналисты, телевизионные камеры, даже туристы…
- Понимаю. Для них это было бы опасно.
- Опасно - но не для девочек. У вас никогда не было дочерей, мистер Синклер? Можно управиться с одной тринадцатилетней девочкой. Две девочки могут управлять друг дружкой. Но двадцать? Невозможно. Тут ни один мужчина не может чувствовать себя спокойно.
Она рассказала, что девочки эти были сиротами или брошенными детьми рабочих-эмигрантов и их очень влекли яркие огни Круазетт. Комната отдыха на первом этаже была обставлена тяжелыми диванами и креслами с подлокотниками, испещренными дырочками с обугленными краями - следами от сигарет. На стене висело распятие и написанное в манере Рафаэля изображение Спасителя: лицо изможденное, глаза устремлены вверх - настоящий сексуальный маньяк, больной туберкулезом; видимо, он находил отклик в сердцах девочек, которые, лежа здесь, шептались и покуривали сигареты.
Гринвуд и Доминика Серру содержали двух уборщиц и повариху. Только щедрое жалованье, которое "Эдем-Олимпия" выплачивала своим сотрудникам, позволяло нищему монашескому сообществу дать образование девочкам, обеспечить их книгами и компьютером.
- Очень добрые люди. Они давали все и не брали ничего. И вот такое… - Сестра Эмилия развела руками, словно десяток убийств были каким-то досадным происшествием.
- А доктор Гринвуд ладил с доктором Серру?