- Я нравлюсь всем мужчинам. Это ничего не значит. Дело совсем в другом…
- А он тебе нравится?
- Немного. Но он настолько выше всего этого. Он предложил мне почитать "Ночь нежна". Не смейся, Пол… много ли мужчин пытались улучшить мне настроение? - Она замолчала, услышав с улицы гудок автомобиля. - Уайльдер… Скажи ему, что я сама сяду за руль. Не хочется погибать в автокатастрофе с психиатром…
"Ягуар" опять был заблокирован - в проезде стояла спортивная японская машина, ее помятая дверь располагалась вызывающе близко к хромированному бамперу, контур которого вмятина повторяла, можно сказать, один в один. Но Уайльдер Пенроуз, казалось, был рад меня видеть. Он сиял, выкатывая с сиденья свое крупное тело. По его лицу словно бы расплывалось выражение удовольствия, подчиняя дружелюбию все большую и большую площадь. В шелковом костюме, широкоплечий, он напоминал отставного боксера, который, к собственному удивлению, трансформировал свои запасы агрессии во всепоглощающую добрую волю. Он приближался ко мне, держа кулаки у пояса, но его предплечья выделывали финты.
- Пол, вы целы? Я слышал, вы вчера вечером попали в неприятную историю. Какая-то полицейская акция на Рю-Валентин.
- Виджиланте. Цандер и его громилы из "Эдем-Олимпии".
- Они очень помогают нашей местной жандармерии, - Пенроуз, улыбнувшись, обнажил зубы, словно в рекламе зубной пасты. - Мне жаль, что вы там оказались. То, что я слышал, просто отвратительно.
- Так оно и было. Цандер и его ребята хорошо отдохнули.
- У Паскаля бывает тяжелая рука. Скажете, жестоко, - но хотя бы эту жестокость направляют на что-то социально полезное. Вот вы вышли из этой переделки и выглядите неплохо. Ничто так не укрепляет систему, как немного насилия. - Он посмотрел на верхнее окно - там Джейн кричала что-то сеньоре Моралес. - Джейн не на помощь зовет? Нам пора ехать.
- Ей нужно еще пять минут. Я разбудил ее ночью. - Потом я добавил: - У нее бессонница, и меня это немного беспокоит.
- Она принимает слишком много снотворного?
- Кое-что посильнее.
На лице Пенроуза появилось задумчивое выражение. Он положил мне руку на плечо:
- Вы, Пол, озабочены, как и любой муж. Но Джейн слишком умна, никакого вреда себе она не причинит. И потом, она испытывает собственные возможности. Если вы беспокоитесь, приходите ко мне.
- Приду. Да, не говорите ей про Рю-Валентин.
- Ни слова. - Продолжая сжимать мое плечо своей медвежьей лапой, Пенроуз удовлетворенно оглядел "ягуар", - Гальдер говорит, что сегодня возьмет вас на экскурсию по "Эдем-Олимпии".
- Ближе к вечеру. Полагаю, он проедет маршрутом смерти. Хочу восстановить события того дня.
- Но хоть патроны-то у вас будут холостые? - Смеясь собственной шутке, Пенроуз похлопал меня по спине. Наверно, Гальдер сказал ему о моих синяках. - Забудьте об этом, Пол. Вы заслуживаете поощрения. Вы - наш деревенский историк. У "Эдем-Олимпии" есть свое корпоративное прошлое, оно хранится на дисках и в годовых отчетах, но у нее нет истории. Двадцать восьмое мая - это наша Дили-Плаца. Нравится вам или нет, но это вся наша история.
- Я постараюсь.
- Отлично. - Пенроуз понизил голос. - Кстати, а что вы делали на Рю-Валентин? Место, прямо скажем, для вас не очень подходящее.
- Точно. Я увидел у вокзала эту девочку с местными головорезами. Мне показалось, что-то здесь не так.
- Ясно. И вы, значит, пошли за нею?
- На Рю-Валентин. Тут-то я и понял, что она там делает.
- Ужасно. Что тут можно сказать? Для девочки это трагедия, но сексуальная патология - это такая мощная стимулирующая сила. Люди это знают и готовы опуститься в любую сточную канаву, если их это возбуждает.
- Русский, который напал на меня здесь, был при ней кем-то вроде попечителя или няньки. Он просил семь тысяч франков.
- Немало. Семьсот фунтов? Она, наверно, очень хорошенькая.
- Хорошенькая. В ней есть какое-то обаяние. Плюс более или менее абсолютная развращенность.
- Печально. - Пенроуз был само сочувствие. - Говорят, вы предлагали за нее деньги? Вранье, наверно?
- Предлагал. Я хотел увезти ее оттуда - в приют к монахиням в Ла-Боке. По крайней мере, мне казалось, что именно это я и хочу сделать.
- Вы не уверены?
- Не до конца. В этом трудно признаться.
- Я вас понимаю, Пол. - Пенроуз перешел на заговорщицкий шепот. - Чтобы признаться в этом, требуется мужество. Такие импульсы есть у всех нас. Они - то самое горючее топливо, что питает психику.
- Слишком уж горючее. Я мог обжечь не только пальцы.
- Да нет… - Пенроуз сложил ладонь рупором, приставил к моей щеке и заговорил едва слышным голосом, возникавшим, казалось, из окружающего нас воздуха. - Мы же говорим о мыслях, а не о поступках. Мы не поддаемся первому мимолетному капризу или импульсу. Но не замечать их - ошибка.
- А что, если…
- Вы чувствуете, как от мысли вас тянет к поступку? - Пенроуз свел свои огромные кулаки у меня перед носом. - Не упускайте случая. Платите цену. Откликайтесь на зов вашего истинного "я", хватайте все, что можете. "Эдем-Олимпия" вам поможет, Пол…
Машина набрала скорость, и я махнул рукой Джейн, но она уже размахивала перед лицом Пенроуза какими-то бумагами. Я подумал, что психиатр посматривает на меня в зеркало заднего вида. Он в своей игривой манере подстрекал меня, побуждал ступить на эскалатор возможностей, который появился у моих ног и пополз вверх.
И все же его слова звучали утешительно, и я уже меньше мучался тем, что пытался выкупить русскую девочку у ее хозяев. Если бы виджиланте не устроили вылазку на Рю-Валентин, я бы забрал ребенка с собой, и путешествие в Ла-Боку приобрело бы характер бессознательного похищения…
Глава 20
Большой вояж
Разгадать мотивы Гальдера было труднее. Он появился вскоре после трех часов, когда я работал над корректурой журнала, присланной Чарльзом (это был акт милосердия, который позволял мне сохранять иллюзию, что я - все еще редактор). Пока я переодевался, Гальдер скептически разглядывал страницы; его любопытство вызвали фотографии самолетов. Потом он вышел к бассейну и со своим обычным угрюмым видом перекинул через него мячик.
- Готовы, мистер Синклер?
- Кажется. А почему нет?
- Да так. Сегодня вам решать.
Гальдер направился к своему "рейндж-роверу". И снова меня поразила мысль, как далек он от "Эдем-Олимпии". Его длинные пальцы, чувствительные, как у нейрохирурга, прикоснулись к кнопкам на панели управления, словно для того чтобы обновить в памяти образ бизнес-парка. Он напоминал мне опытного посольского чиновника в чужой стране, который не упускает имеющихся у него возможностей - недоступные для других входы в эксклюзивные отели, часы после закрытия в питейных клубах, где назначаются важные встречи.
С другой стороны, я подозревал, что он видит во мне наивного мужа, женатого на служащей среднего звена и запутавшегося в им же придуманном лабиринте двусторонних зеркал и сексуальных импульсов, которых он и сам-то толком не понимает. Интересно, как Алиса достопочтенного мистера Доджсона ужилась бы с "Эдем-Олимпией". Она бы, наверно, быстренько повзрослела и вышла замуж за пожилого немецкого банкира, а потом, устав от бесполезных косметических подтяжек, стала бы жить затворницей в особняке высоко над Суперканнами, страдая фобией к отражающим поверхностям. Гальдер мог бы стать ее шофером, но никогда - любовником. Уж слишком он разборчив, чуть что не по нем - и его чувственные ноздри начинают вздрагивать, и уж слишком он подозрителен, когда речь заходит о желаниях других людей. Я знал: он использует меня в своих целях, но догадывался, что, помимо своей воли, он питает ко мне какое-то подобие дружеских чувств.
- Мистер Синклер, вы уверены? Для вас это может быть потрясением. - Гальдер не торопился поворачивать ключ зажигания. - Вы были очень близки с Гринвудом.
- Я его почти не знал.
- Теперь вы его знаете гораздо лучше.
- Вы правы. Кстати, спасибо, что вмешались вчера вечером.
- Я рад, что там оказался. - Гальдер посмотрел на мою перевязанную руку. - То, с чем вы вчера столкнулись, называется "ратиссаж". Одна из специализаций боулинг-клуба.
- Они получали удовольствие. Ничто так не ублажает человека, как приступ старомодной нравственности.
- Это не имело никакого отношения к нравственности. - Гальдер мигнул фарами проезжающему автомобилю службы безопасности. - Всего лишь вечерняя разминка одной из наших групп самоусовершенствования.
- Так есть и другие? А что по этому поводу думает каннская полиция?
- Они не вмешиваются. Цандер и Делаж - важные шишки. Будьте осторожны, мистер Синклер.
- Мне грозит опасность?
- Пока еще нет. Будет время - я вас предупрежу.
- Спасибо. Я задаю слишком много вопросов?
- О смерти Гринвуда? Кто может возражать против правды?
- Многие. В особенности, если не все убийства - дело рук Гринвуда.
- Вы думаете - не все?
- Трудно сказать. - Я смотрел, как Гальдер заводит двигатель, и ждал, что он вот-вот тронется с места. Но он, казалось, не торопился. - Я думаю, Гринвуд, вероятно, убил Башле и Доминику Серру - старомодное убийство на почве ревности. Но вот что касается других… Здесь существует корпоративное соперничество, которое подпитывают миллиарды долларов. Одна из партий решает воспользоваться случаем и свести старые счеты. Истинной целью был Шарбонно, председатель холдинговой компании, а еще Робер Фонтен. Других убили для отвода глаз. Профессор Берту, главный фармаколог, и Вадим, менеджер из телецентра, - они третьестепенные персоны, но их устранение создает иллюзию случайных убийств. Помешавшийся английский доктор пристрелил свою любовницу и ее дружка. Его несколько месяцев сжигала ревность, он тренировался в стрельбе, дожидаясь момента, когда застанет их обоих в постели. И вот он бродит здесь с дымящейся винтовкой, он обезумел от крови. Идеальная возможность, чтобы переставить фигуры на шахматной доске. Раздается еще несколько выстрелов, и настоящие убийцы скрываются в Зазеркалье.
- Значит, Гринвуд был козлом отпущения, как Ли Харви Освальд?
- Вполне возможно. Почему местная система безопасности так долго бездействовала? Да потому, что тайная группка очень важных персон разговаривала по своим мобильным телефонам. Пока они выбирали мишени, время остановилось.
- А Гринвуд? Он что делает, пока происходят все эти согласования?
- Сидит у себя кабинете и с недоумением смотрит на свои окровавленные руки. А может, он так и не выходил из дома Башле. Лег рядом со своей мертвой любовницей и вышиб себе мозги следующей пулей. Заговорщикам это дало огромную фору. В течение часа они могли убивать кого угодно, а виноватым оказывался Гринвуд. Все части этой головоломки прекрасно складываются в единое целое.
- Нет. Вовсе не складываются. - Гальдер принялся массировать своими тонкими руками впалые щеки. - Вы преувеличиваете достоинства Гринвуда. Он мне нравился, он помог мне получить эту работу, но… Допустим, что эти убийства совершил Гринвуд, и посмотрим, куда это нас приведет.
- Я не против. - Я вытащил из кармана распечатку репортажа "Ривьера ньюс" и дождался, пока Гальдер задним ходом выйдет на центральный проезд. По тому, как неловко он переключил передачу, было видно, что он взволнован не меньше меня. - Все началось на телецентре, где Гринвуд вроде бы захватил заложников.
- Так. - Гальдер остановился у бордюра и вперился в мертвую муху, растекшуюся по лобовому стеклу янтарной лужицей. Когда он заговорил, голос его был ровен и хорошо срежиссирован. - Камера наблюдения на парковке зафиксировала его в без двух минут семь утра. Пленка потеряна, но дежурные охранники говорят, что он беседовал с неизвестным мужчиной. Возможно, с одним из шоферов. Мы предполагаем, что Гринвуд, угрожая убийством, заставил того сесть в машину. Когда машина отъехала, все три заложника, вероятно, находились в ней. Вы согласны, мистер Синклер?
- Если вы верите этим россказням о "потерянной" пленке. Я не думаю, что они были заложниками, и, уж конечно, он их не убивал. Они приехали туда, чтобы каким-то образом помочь ему. Башле, вероятно, подозревал, что что-то затевается, и приглядывал за Гринвудом. Шоферы, может быть, принесли винтовку и собирались вывезти Гринвуда в Италию. Все остальные версии просто ни в какие ворота. Зачем ему вообще были нужны заложники? Почему уж он тогда не убил их сразу?
- Кто знает? Может быть, он страдал от одиночества. - Гальдер поднял руку, предупреждая мое возражение. - Именно так. Ему предстоял долгий день. Он уже был на ногах три или четыре часа, если только вообще ложился. Он чистил оружие, проверял пачки с патронами. Он только сейчас понял, чем могут быть чреваты следующие несколько часов. Он проезжает мимо телецентра и видит на парковке шоферов и инженера. Он шапочно знаком с ними и чувствует, что они его поймут.
- Это возможно. Но…
- Как бы то ни было, но с тремя заложниками у него прикрыты тылы. Он может долго торговаться, если дела пойдут не так, как задумано. Поэтому он и загоняет их в машину.
- Вот уж победа так победа, - вставил я. - Вести машину и держать под прицелом троих заложников.
- Машину мог вести и кто-нибудь из шоферов. Они знали Гринвуда и видели, что он совсем не в себе, вот и решили не дразнить гусей. - Гальдер указал на поднятую дверь гаража. - Гринвуд привозит их сюда и связывает. Времени - примерно семь двадцать, и у него есть пять минут, чтобы добраться до дома Башле. Это в четырехстах ярдах отсюда, и там - цель номер один. И вот он отправляется за своей первой жертвой…
Гальдер перевел дыхание и надавил педаль газа. Мы проехали под платанами, миновали группку садившихся в свой автобус уборщиц-португалок. Они проводили дни, натирая сверкавшие, как зеркала, паркетные полы, полируя изгаженные столешницы, чтобы не осталось ни одного белого кристаллика, вытаскивая презервативы, застрявшие в сифонах унитазов, обследуя каждый уголок, кроме закоулков фантазий своих нанимателей.
Замечают ли убийцы, что происходит в мире вокруг них? Я попытался представить себе Ли Харви Освальда на пути в книгохранилище на Дили-Плаца в то утро, когда он убил Кеннеди. Заметил ли он веревку с бельем, сушившимся после ночной стирки в одном из дворов, свежую вмятину на "бьюике" по соседству, мальчишку-разносчика газет с забинтованной коленкой? Наверно, окружающий мир стучался в его виски, громко требовал, чтобы его впустили. Но Освальд нацепил шоры и ничего не хотел видеть, приподняв их лишь на те несколько секунд, когда президентский "линкольн" появился в объективе камеры Запрудера - и в объективе истории.
Слышал ли Гринвуд этот гомон окружающего мира? Видел ли он на здании "Мерк" устремленные в небо тарелки спутниковых антенн, внимающие ценам на токийской фондовой бирже и фьючерсам на чикагскую свинину? Офисные здания, отливающие серовато-красноватым цветом, и нехоженые лесные тропинки, вероятно, казались декорациями фильма, и оставалось дождаться начальных титров.
- Еще - три минуты двадцать секунд… - Гальдер глянул на часы. - У него было уже слишком мало времени, чтобы передумать.
Мы въехали на небольшой пригорок, а потом накатом спустились вниз, и Гальдер затормозил за пикапом, загруженным оборудованием для обслуживания бассейнов.
- Где мы? - спросил я. - Здесь где-то живет Уайльдер Пенроуз.
- Это дом Башле. - Гальдер указал на трехэтажную виллу с мансардой на крыше, выложенной ядовито-зеленой черепицей. Две телекамеры сторожили вход у высоких кованых ворот. - Теперь здесь живут доктор и миссис Осима из корпорации "Фуджи".
- Скромненько. Настоящая крепость. - Я подумал о том, как Гринвуд, остановив машину и положив на колени винтовку, смотрит на этот дом смерти. - Удивительно - как он смог туда проникнуть. Вломился через окно?
- Нигде никаких следов. Но люди теряют бдительность, оставляют открытыми двери, забывают включить сигнализацию.
- Башле возглавлял службу безопасности. И тем не менее Гринвуд подошел к парадной двери и позвонил. Где они были убиты?
- В спальне Башле на втором этаже.
Я взглянул на безукоризненно выровненную гальку, почти услышал шаги Гринвуда, приближающегося к дому с винтовкой в руке, - и сложил распечатку репортажа "Ривьера ньюс", поняв, что этот текст более не отвечает реалиям места преступления. Окошко наверху отворилось, и за ним показалось лицо японки средних лет; маска из белого крема делала ее похожей на гейшу. Когда окна закрыты, чтобы кондиционер не работал впустую, отрывистые звуки выстрелов почти не слышны снаружи.
- Миссис Осима… Не думаю, чтобы благовоспитанная японка устроила нам экскурсию по своей спальне.
- Сомневаюсь. - Гальдер вытащил с полочки для инструментов большой конверт из оберточной бумаги. Он вытряхнул оттуда три черно-белые фотографии. - Это поможет вам почувствовать атмосферу.
Я опустил козырек, чтобы солнце не било в глаза. На первом снимке, сделанном полицейским фотографом, поперек двуспальной кровати спиной к подушкам лежал мужчина. На подбородке виднелась отросшая за ночь щетина, красивое лицо было обезображено кровью, текшей из носа и изо рта. Это был Ги Башле, прежний шеф службы безопасности "Эдем-Олимпии", чье лицо я в последний раз видел на групповом портрете в ла-бокском приюте.
Два пулевых отверстия бросились мне в глаза сразу - в его грудине и под левым соском. Крови из этих ран пролилось немного, но вот из третьей пулевой раны - на правом бедре - натекла целая лужица, словно черной накидкой укрывшая его ноги.
Я решил, что Гринвуд стрелял в Башле из проема двери и сначала попал ему в бедро. Кровь хлынула из бедренной артерии жертвы, и тогда Гринвуд, прицелившись получше, произвел два выстрела в грудь.
На второй фотографии была почти голая женщина - она распростерлась у кровати на выложенном плиткой полу. Лежала она лицом вверх, одна ее рука была прижата к дубовому резному изножью кровати, другая - поднята к лицу, словно она пыталась отразить ею новые пули. Рот у нее был открыт, и между верхних зубов зияло черное отверстие, из которого на пол выпал зубной протез. Ее бледная кожа была испещрена какими-то черными точками, но лицо выглядело вполне типичным для неглупой, образованной француженки.
Она была убита с близкого расстояния одним выстрелом в сердце, и вокруг раны на коже виднелись следы порохового ожога. На ней был черный бюстгальтер без чашечек, почти не закрывавший ее маленькие груди; одну из них лизнул язычок крови, сочившейся из раны. Я решил, что они с Башле накануне вечером играли в какую-то эротическую игру, и она либо заснула, либо обкурилась - и этот предмет туалета остался на ней.