- А Ратникова, моторостроителя?
- Его можно. Он у меня друга увел. У меня дружок Ванька был. Вместе учились на автослесаря. Вместе тусовались, выпивали, на дискотеки ходили. Мог бы здесь со мной работать. Его Ратников сманил. Свозил в Японию, поставил у гребанного японского станка. Ванька от меня отстал. В галстучке ходит, английский язык учит. Ратников много наших пацанов к себе на завод увел.
- А ты чего не пошел?
- Наше дело воровское. Мы весело живем. Как черти работаем, как черти гуляем. Будет прокол, в тюрьму сядем.
- Сядешь в тюрьму, я тебе буду хорошие сигареты на зону присылать, - засмеялся Мальтус.
- А мы за вас на зоне будем Богу молиться, - со смехом ответил парень, расширяя свои зеленые шальные глаза.
Мастера закусывали в стороне, а Мальтус, стоя перед обглоданной машиной, сердито обратился к Ведеркину:
- Ты мне за этот объект головой отвечаешь. Машины должны разбираться за пять часов. Пусть без перерыва работают.
- Не волнуйтесь, Владимир Генрихович. Они в пять часов укладываются. К вечеру здесь будет чисто, - ответил Ведеркин, и его лицо в ярком электрическом свете еще больше напоминало викинга. Мальтус знал, - "Мерседес" разберут и рассортируют, не утрачивая ни единой гайки и шайбы. Номера на двигателе перебьют опытные чеканщики, и все это утром будет отправлено на рынки Москвы. Кузов, на котором номера не поддаются перебивке, разрежут автогеном и выбросят на свалку.
Дверь в ангар растворилась, и в свете ламп предстала яркая, одновременно комичная и пугающая фигура. Человек был одет в длинный черный пиджак и ярко-красный джемпер. Его туфли были с непомерно длинными, загнутыми вверх концами. Голова голая, костяная, с буграми и черепными швами. Лицо бледное, словно покрыто белилами. Нос с провалившейся переносицей. Ярко-синие васильковые глаза, хохочущие и наглые. Ухмылка разбитых губ, сквозь которые просвечивали золотые фиксы. Руки грубые, с синеватой наколкой на пальцах, сплошь усыпанные перстнями, - вульгарные, похожие на стекло рубины и изумруды, толстая безвкусная оправа. Он напоминал чучело смерти, какое выносят на шестах мексиканцы на свои ритуальные карнавалы.
- Ба, какие замечательные люди! - воскликнул человек, хлопая в ладоши и приседая. Было видно, что он пьян.
- Бацилла, мерзавец! - накинулся на него Мальтус, сжимая кулаки и удерживая себя от удара, - Ты зачем татарина убил?
- Я не убивал, он сам умер, - нагло и бесстыдно ответил Бацилла, издавая тонкий свистящий звук, словно в губах у него была насмешливая свистулька.
- Тебя посылали взять долг, а не убивать, мокрушник чертов.
- Он деньги не хотел отдавать. Пришлось его немножко прижечь, а потом притопить. Баба его принесла деньги, а он уже умер. Я ему в горло воронку воткнул, стал воду лить, он и захлебнулся. Уж лучше клизму из кипятка ставить. А деньги вот они, нате, - Бацилла полез в карман и вытащил сверток серебристой фольги, будто в нем лежал цыпленок, предназначенный для запекания в духовке, - Пересчитайте.
Мальтус, не принимая сверток, брезгливо отогнул фольгу. Глянули красные, пятитысячные купюры. Бацилла смотрел хохочущими бирюзовыми глазами, фольга ярко блестела, грубые пальцы сверкали перстнями. Мальтус представил, как лежит на верстаке стянутый ремнями татарин. В его рот вставлена воронка. Бацилла наклоняет над воронкой ведро. На пальцах сияют рубины и изумруды. Льется вода. Татарин захлебывается, дергает кадыком, безумно выпучивает глаза.
- Почему труп бросил? Закопать поленился?
- Лопаты не было.
- Твое гребанное раздолбайство. Ты что, хочешь меня прокурору сдать? Я тебя держу из великой милости. Где бы ты был без меня? Лежал бы с дыркой во лбу на городском кладбище. На могиле бы твоей написали: "Под камнем сим лежит урод, его в тюрьме ебали в рот".
- Хорошие стихи. Я запомню, - засмеялся Бацилла, разевая полный золота рот, и казалось, смеется череп, у которого после смерти не вырвали коронки.
- Ты был бандит и остался. Я твою жизнь выкупил. Ты мне жизнью обязан.
- Я и плачу вам долг жизнями, покаместь чужими, - жестко, с тайной угрозой, произнес Бацилла, и в его васильковых глазах обозначилась беспощадная тьма. Мальтус уловил эту грозную тень, которая возникает в глазах овчарки, вспомнившей свое волчье происхождение. Но это не испугало, а лишь развеселило его. Он умел доводить своих приближенных до бешенства, а потом усмирять.
- Ладно, Бацилла, уймись. Давай, покажи девчонок.
Ангар, в котором они находились, был разделен перегородкой. В переднем отсеке проводились работы с угнанными автомобилями. Машины исчезали на глазах, словно их обгладывали пираньи. Другая половина ангара, куда они прошли сквозь железную дверь, была подобьем зрительного зала, с рядами потертых сидений, с невысокой эстрадой, освещенной прожектором. У эстрады толпились девушки, щебетали, смеялись, в наброшенных на плечи плащах и легких пальто, из-под которых выглядывали короткие юбки, трико, части обнаженного тела. Тут же стоял восточного вида мужчина с аккордеоном, - смуглофиолетовое, поношенное лицо, крашенные, красновато-черные волосы, маслянистые ласковые глаза. Перебирал перламутровые клавиши, словно брызгал на девушек водяные россыпи.
- Так, телочки мои дорогие, - Бацилла сгреб наугад попавшуюся на пути девушку, и та, смеясь, вывернулась из его объятий, - Не долго вам ходить холостячками, всех замуж выдам.
- За тебя не пойдем, больно тощий. А еще женские перстни надел. Не поймешь, мужик ты или баба, - смело отозвалась высокая красивая девушка на высоких каблуках, в коротком плаще, из-под которого не было видно платья, а сразу выступали стройные сильные ноги.
- А ты давай, поезжай со мной. Узнаешь, мужик я или баба, - хохотнул Бацилла, качнувшись в сторону говорившей, но Ведеркин крепко ухватил его за рукав, удержав на месте:
- Хватит трепаться. У Владимира Генриховича времени нет. Давай начинать.
Девушки расселись на креслах. Аккордеонист вышел на сцену, картинно раздвинув перламутровый инструмент. Ведеркин и Бацилла остались стоять, а Мальтус, втягивая узкими ноздрями воздух, пропитанный теплыми запахами женского тела, легко взбежал на сцену. Его удлиненная голова, тесно сдвинутые маленькие глаза, алюминиевого цвета лицо, на котором демонически чернели пышные брови, его гибкие изящные движения, напоминавшие бегущую по телу волну, - произвели впечатление на девушек. Они замерли в ожидании.
- Вы прочитали наше объявление в газете, и пришли, милые барышни. Мы рады вам, - он очаровательно улыбнулся с таинственным выражением глаз, как факир, желающий продемонстрировать чудо, - Вы не пожалеете, видит Бог. Мы не бизнесмены и не торговцы. Нами движет не корысть, а любовь. Просто сердце кровью обливается, видя, как пропадают русские таланты, как девушки в русской провинции закапывают свой дар, не находя отклика ни у молодых людей, которые уже стали пьяницами и наркоманами, ни у властей, которые чужды красоте и искусству. Мы хотим помочь вам.
Мальтус говорил сердечно, прикладывая руку к груди. Голос его был исполнен теплоты, сочувствия, искренности. Девушки смотрели на него внимательно и настороженно, чуткие к обману и фальши, стараясь разгадать истинные побуждения этого именитого в городе человека, который снизошел до них.
- Наш проект мы решили назвать: "Дом - 3", созвучный проекту: "Дом - 2", который ведет наша ослепительная телезвезда Ксения Собчак. Мы хотим показать вас людям во всей вашей красоте и молодости, озаренных огнями рампы. Вы поедете в Москву и попадете в школу пластических танцев. Вас научат держаться на подиуме. С вами будут работать лучшие стилисты и подберут свойственный вам стиль, туалеты, грим, манеру держаться. Вас обучат пластике, которая свойственна аристократкам, служительницам религиозных культов, гейшам и древнеримским гетерам. Вы, прекрасные и одаренные от природы, обретете блеск и сияние. Так алмаз превращается в бриллиант. В этом наша цель.
Девушки слушали, жадно блестя глазами, не понимая всего, что сулил им этот отталкивающий и одновременно влекущий к себе человек. Им казалось, что к ним повернулась судьба своей ослепительной стороной. В их тусклых днях, провинциальных беспросветных буднях открылось окно, через которое они могут улететь в иную, волшебную жизнь.
- Когда вы пройдете курс обучения, вас ждут конкурсы красоты, концерты перед элитной аудиторией, телевизионные шоу. Вас будут снимать в европейских столицах, на берегу океана, на белых пляжах Мозамбика и на фоне мексиканских пирамид. Не все из вас станут знаменитыми танцовщицами или топ-моделями. Иные найдут свое семейное счастье, выйдя замуж за состоятельных и достойных мужчин. Вы будете жить в имениях с садами, дендрариумами, бассейнами. У вас будут садовники, повара, массажисты. Все это будет у вас, обещаю.
Мальтус внушал, очаровывал, завораживал. Говорил громко, нараспев, как читают псалмы. И вдруг переходит на шепот, заставляя девушек ловить напряженно каждое, едва различимое слово. Их щеки порозовели от волнения. Глаза смотрели с верой и обожанием. Они уже расстались с прежней, блеклой жизнью и ступили в новое, стремительно летящее время, уносившее их в сказочный мир.
- Вы вольны в своем выборе. Вы можете отказаться от поездки в Москву. Кому-то из вас милее эта провинциальная жизнь, облупленные фасады, пивные ларьки, аборты и одноразовые шприцы. Я хочу защитить вас от этого. Я вас зову вперед, к победе, к успеху, к богатству и красоте. А сейчас, в качестве предварительного отбора, я хочу посмотреть, на что вы способны. Несколько танцевальных па. Несколько произвольных этюдов.
Мальтус очаровательно улыбнулся, шагнул навстречу обожающим взглядам, порывистым девичьим вздохам. Уселся в первом ряду, глядя на подиум.
- Давай, калмык, аккомпанируй!
Сквозь дверь, из соседнего отсека просочились автомеханики в комбинезонах и картузах. Скромно встали поодаль, поглядывая на девушек, на Бациллу с его перстнями и красным джемпером, на Мальтуса, с видом мэтра, нога на ногу, сидящего в первом ряду. Тот, кого Мальтус назвал Калмыком, встряхнул крашеными волосами, пробежался по клавишам, рассыпал жемчужные звуки.
На подиум вышла девушка в полузастегнутом плаще. Смело оглядела зрителей. Сбросила неказистый плащ и осталась в коротком топике, розовых трусиках и прозрачных чулках, отороченных мелким кружевом. Длинноногая, с голыми плечами, с отброшенными на спину волосами, стояла на высоких каблуках, позволяя собой любоваться.
Калмык сладко зажмурился, томно повел головой, и его инструмент, излучая радуги, задышал, зарыдал, наполнил гулкие своды взрывами, молниями, полыханием света и музыки.
Девушка улучила мгновение, вписываясь в краткий разрыв между вспышками и всплесками звука. Сделала ныряющее движение. Всплыла, разведя руки. Стала сильно выбрасывать ноги. Поворачивалась гибкой спиной. Наклонялась, так что волосы падали на сцену. Страстно распрямлялась, обращая к зрителям розовое от волненья лицо. Она подражала танцовщице в стриптиз - баре, которая струится вокруг блистающего шеста, обвивая сверкающую ось, зажимая ее жаркими бедрами, сладострастно касаясь животом.
Мальтус не показывал вида, что смеется над ее неумелым подражанием, негибкими наклонами, сбоями ритма. Несколько раз каблуки ее подгибались, и она едва ни упала. Наклоняясь и обращая к залу пышные ягодицы, она смотрела сквозь свои ноги, повисая вниз головой, и ее лицо от напряжения становилось красным и искажалось. Она училась эротическому танцу в каком-нибудь бараке или общежитии, насмотревшись музыкальных роликов. В ее неловком копировании была упрямая страсть и провинциальная энергия, толкающая ее в утонченный и изысканный мир шоу - бизнеса, в котором царят эстетика разврата, беспощадная муштра и жестокий отбор талантов. Когда она, тяжело дыша и нелепо выбросив усталую ногу, сорвала с себя топик и кинула в зал, открыв девичьи плещущие груди, Мальтус захлопал в ладоши, поощряя танцовщицу и одновременно прерывая танец. Аккордеон умолк. Автомеханики рукоплескали. Девушка, пунцовая от похвал, спускалась в зал, прикрываясь неказистым плащом.
- Неплохо, очень неплохо, - похвалил ее Мальтус. Бацилла скорчил гримасу, в которой шутовской восторг смешивался с мертвящим холодом васильковых, глядящих из черепа глаз.
Вторая дебютантка копировала танцоров, сопровождавших выступления поющих звезд, когда за спиной певца извиваются, подпрыгивают, взметают руки одержимые жрицы, вознося хвалу яростному богу любви. На девушке было темное трико, облегавшее маленькие груди, хрупкие ребра, щуплые ягодицы. Она вонзала вверх ладони, отскакивала, начинала кружиться, страстно оглаживая себя с головы до узких бедер, блестевших, как змеиная чешуя. Аккордеон едва поспевал за ней, она часто выпадала из ритма, двигалась невпопад. Ее движения были слишком истеричны, повороты нестройны. Чтобы удержаться, она хваталась за воздух. Она была самоучкой, ни один хореограф не шлифовал ее пластику, не оттачивал грацию. Мальтус испытывал эстетическое страдание, наблюдая ее потуги, но не прерывал танец, позволяя девушке израсходовать весь небольшой запас сил. В конце концов, трико у нее на боку лопнуло, обнажилось тщедушное тело, которому не хватало калорий, чтобы налиться силой и цветением юности. Задыхаясь, она сошла со сцены. Когда проходила мимо рыжего механика, тот восхищенно воскликнул:
- Ну, ты даешь, вот бы мне такую, как ты!
Но девушка, бледная, без кровинки в лице, надменно ответила:
- У меня будут получше тебя. Рыжих вообще не люблю, - села, кутаясь в кофточку.
Следующая танцовщица демонстрировала опыт, почерпнутый на дискотеках. Танцевала сомнамбулический танец, закрыв глаза, вращая бедрами, медленно оседая и так же медленно, винтообразно выпрямляясь. Она была похожа на водоросль, колеблемую течением. Руки ее волнообразно всплывали, и она отдавалась сонному потоку. Внезапно вздрагивала, словно ее будили, изумленно оглядывалась, но потом вновь погружалась в наркотическое забытье, не нуждаясь в партнере, вялая, словно тень. На ней была короткая юбка, легкая маячка, не закрывавшая живот с темной выемкой пупка. Аккордеон чуть слышно, сладостно сопровождал ее танец. Мальтус покачивался вслед ее кружениям, ласкал взглядом. Казался гипнотизером, погрузившим девушку в сон. Она была послушна его воле, могла сойти со сцены и отправиться в лунатическое странствие без путей, без сомнений, без страхов, повинуясь волшебнику. Когда музыка кончилась, она очнулась, смущенно улыбаясь, сошла со сцены. Мальтус нежно ухватил ее за руку и погладил по голове.
Еще одна девушка показывала приемы, выученные в балетной школе. Вставала на носки, кружась и змеевидно колебля руки. Но плавной волны не получалось, возникали острые углы в локтях и запястьях, и это придавало танцу карикатурность. Она взлетала, как птица, распахивая руки и отводя в полете ногу, но приземление оказывалось слишком тяжелыми, ноги грубо ударяли в доски сцены. Израсходовав небольшой запас балетных знаний, она смущенно сделала книксен, выставив вперед ногу и старательно к ней пригибаясь. Ей аплодировали, Бацилла, оскалив золотые зубы, потешно и страшно повторил ее книксен.
Доморощенную балерину сменила краснощекая, пышная девушка, о каких говорят, - "кровь с молоком". Русые, с золотым отливом волосы, синие смеющиеся глаза, пунцовые губы, милая ямочка на белом подбородке. Она вышла на сцену, уперла в бок обнаженную, сдобную руку. Притопнула каблучком. Забила чечетку. Пошла кругами, помахивая над головой плещущей кистью, удалая, игривая, по-деревенски кокетливая, унаследовавшая эту стать и озорство от своих бабок-прабабок. Аккордеон радостно звенел, переливался, как сельская гармонь, сопровождая ее русский пляс. Ее дробный топот. Ее плавную поступь. Взлет ее сильной груди под тоненькой блузкой. Все завороженно смотрели, пританцовывая, прихлопывая в ладоши. Рыжий механик толкал локтем соседа. Бацилла издавал своими золотыми зубами птичий щебет. У Ведеркина смягчилось его античное лицо. Мальтус зорко, остро смотрел, охватывая девушку взглядом, всю целиком, и в отдельности - ее голую шею, пышную грудь, сильные руки и ноги. В глазах его не было вожделения, а какое-то особое восхищение, какое бывает у знатока при виде породистого животного. Когда танец завершился, и разрумяненная девушка счастливо покидала сцену, ей навстречу поднялся Мальтус:
- Как тебя зовут?
- Валентина.
- Ну, утешила, Валя! Ну, прямо русская красавица! Нет, ты в Москву не поедешь, мы тебя здесь королевой сделаем. Вот тебе подарок в знак восхищения! - он достал из кармана крохотную коробочку из сафьяна, открыл и вытряхнул на ладони две бирюзовых серьги в серебряной оправе, - Носи, Валя, и будь еще прекрасней!
Девушка радостно приняла подарок, приложила сережки к ушам, поворачиваясь во все стороны, среди завистливых улыбок подруг.
Мальтус, увлекая за собой Ведеркина, покинул помещение, оставляя Бациллу завершать танцевальные смотрины. Они вышли не через главную дверь, а прошли через еще один, соседний отсек, пустой, с одиноким деревянным топчаном по середине, с малым оконцем, бросавшим на топчан узкий луч.
Дорогая "аудио" возвращалась с пустыря в город. Мальтус удобно раскинулся на заднем сидении, видел аккуратно подстриженный затылок Ведеркина, а в зеркало - его светлые брови, крепкий лоб, упрямые голубые глаза. Мальтус был приятно возбужден недавними танцами, доморощенной наивностью и провинциальной беззащитностью девушек. Его острый ум продолжал искать развлечений, и он находил их в том, чтобы тонко испытывать Ведеркина:
- Все-таки, русские не могут по настоящему воспользоваться Россией. Столько богатств, такие леса, несметные ископаемые, моря и океаны, а жизнь примитивна, бедна. Города грязные, дома унылые, квартиры скудные, мебель уродлива. Весь мир живет богато и культурно, и только в России вечная грязь и скудность.
Он говорил без сожаления, с издевкой, желая уязвить русское чувство Ведеркина, увидеть на его лице тень возмущения. Но лицо оставалось бесстрастным, словно тот не чувствовал себя русским, не принимал издевательства на свой счет.
- Русские мужчины не могут составить счастье русских женщин. Поэтому самые красивые русские женщины стремятся за границу, замуж за какого-нибудь немца или чеха, или даже араба, даже негра, лишь бы не плодить нищету в русских городках, похожих на свалки мусора, не беременеть от пьянчуг и наркоманов. О, где ты, русский мужчина, создатель великой империи? - Мальтус картинно возвел глаза к небу, словно вымаливал для России Божью милость, при этом его узкие губы тонко улыбались, и он ждал хотя бы тени негодования на лице Ведеркина. Но лицо оставалось каменным, словно иссеченным из античного мрамора, - лицо легионера и стоика.
- Это странное стремление русских думать о недостижимом, небесном, и держать в запустении дела земные. Это больное пристрастие к разным утопиям, к какому-то особому "русскому пути". "Русский путь" - это жуткие русские дороги, по которым не пройти, не проехать, и все-таки они милее русским, чем европейские автобаны и американские фривеи. Чтобы свернуть со столбовой дороги истории, русские устраивают бесконечные революции, перевороты, гробят массу своего народа, режут и стреляют самых умных и просвещенных людей. А все для того, чтобы идти по своему особому "русскому пути", усыпанному собственными костями.
Он рассуждал, желая привлечь к рассуждению Ведеркина, добиться от него, если не слов, то движения бровей, несогласного выражения глаз. Но тот оставался безмятежным, будто не слышал оскорбительных рассуждений. Это сердило Мальтуса, зажигало его недобрым азартом.