- Теперь выбирай… либо ты освободишь эту женщину из тюрьмы… либо я сегодня же явлюсь в полицейский комиссариат с повинной.
- Успокойся, - повторил он, поднимая руку, - что за спешка?.. Она в тюрьме, но ее еще пока не осудили… подождем.
- Нет… я не могу ждать… она в тюрьме, и ее, наверно, бьют… не могу я ждать… ты должен сейчас же все решить.
Он понял по моему тону, что я говорю вполне серьезно, с недовольным видом поднялся и сделал несколько шагов по комнате. Потом, словно разговаривая сам с собою, он произнес:
- Между прочим, тут еще это дело с долларами.
- Но она ведь не призналась… ведь доллары нашлись… можно сказать, что кто-то подстроил все из мести.
- А пудреница у тебя?
- Вот она, - сказала я, вынув ее из сумочки и протягивая ему.
Но он отказался:
- Нет, нет… отдашь ее не мне. - Он с минуту, видимо, раздумывал, а потом добавил: - Я могу освободить эту женщину из тюрьмы. Но полиция должна иметь доказательства, что она невиновна… как раз пудреница и может послужить таким доказательством.
- На, возьми пудреницу и верни ее хозяйке.
Он расхохотался неприятным смехом.
- Сразу видно, что ты ничего не понимаешь в таких делах… если я возьму пудреницу, я обязан арестовать тебя… иначе спросят, как это удалось Астарите получить краденую вещь, от кого, каким образом и так далее и тому подобное… нет и нет… вот что нужно сделать: доставить пудреницу в полицию, но не раскрывать своего имени.
- Можно послать ее по почте.
- По почте нельзя.
Он сделал несколько шагов по комнате, потом сел рядом со мною и сказал:
- Вот что ты должна сделать… знакома ты с каким-нибудь духовным лицом?
Я вспомнила о монахе-французе, которому исповедовалась после поездки в Витербо, и ответила:
- Да, у меня есть духовник.
- Ты до сих пор исповедуешься?
- Раньше исповедовалась.
- Итак, пойдешь к своему духовнику и расскажешь ему все, что рассказала мне… попроси его взять пудреницу и от твоего имени отнести в полицию… ни один духовник не откажется сделать это… он не обязан сообщать никаких данных, поскольку связан тайной исповеди… через день-другой я позвоню и все устрою… в общем, твою служанку освободят.
Я страшно обрадовалась и, не удержавшись, обняла его и поцеловала. Он продолжал говорить, но голос его уже снова дрожал от желания:
- Но не смей так больше поступать… если тебе нужны деньги, спроси у меня, и я…
- А когда пойти исповедаться, сегодня?
- Да, конечно.
Я долго сидела неподвижно, зажав пудреницу в руке и глядя в одну точку. На душе у меня стало легко, как будто я сама была на месте той служанки, и я подумала о том, какую огромную радость испытает служанка, когда ее выпустят на свободу, мне даже казалось, что это уже свершилось. Я не чувствовала больше печали, усталости и разочарования. Астарита тем временем гладил мою руку, пытаясь просунуть ладонь под рукав. Я обернулась к нему и, ласково глядя на него, спросила:
- Так уж тебе не терпится? - Он кивнул, не в силах произнести ни слова. - Ты не устал? - с притворной ласковостью, даже не стараясь скрыть издевки, спросила я, - не думаешь ли, что уже поздно… и не лучше бы было отложить до другого раза? - Он отрицательно покачал головой. - Итак, ты очень сильно любишь меня? - спросила я.
- Ты же сама знаешь, как я люблю тебя, - ответил он тихим голосом, пытаясь обнять меня.
Я вырвалась и сказала:
- Подожди.
Поняв, что я уступила, он тут же успокоился. Я встала, медленно направилась к двери и заперла ее на ключ. Потом подошла к окну, открыла его, прикрыла жалюзи и снова закрыла рамы. Он следил за мною взглядом, а я лениво и плавно двигалась по комнате, все время чувствуя на себе его взгляд и понимая, как должна была обрадовать его моя неожиданная уступка. Прикрыв окно и тихо напевая, с веселым и непринужденным видом я сняла пальто и убрала его в шкаф. Затем, не переставая петь свою тихую песню, я взглянула на себя в зеркало. Никогда еще я не казалась себе такой красивой, глаза блестели, ноздри трепетали, полуоткрытый рот обнажал белые ровные зубы. Я поняла, что все это потому, что я была довольна собой и чувствовала себя доброй; я запела громче, а сама тем временем расстегивала платье, начиная с нижних крючков. Напевала я очень глупую модную в то время песенку: "Люблю я эту песню, весь день ее пою: ля-ля, ля-ля, лю-лю, лю-лю…" - и этот нелепый припев казался мне похожим на нашу жизнь, которая тоже - в этом нет никакого сомнения - нелепа, но в какие-то минуты кажется нам приятной и волшебной. И вдруг, когда я уже расстегнула все крючки, кто-то постучал в дверь.
- Нельзя, - спокойно произнесла я, - погоди немного.
- Очень срочное дело, - ответил мамин голос.
У меня возникло смутное подозрение, я подошла к двери и, приоткрыв ее, выглянула наружу.
Мама сделала мне знак, чтобы я вышла и закрыла за собой дверь. В темной прихожей она шепнула мне:
- Там пришел один человек, он хочет во что бы то ни стало тебя видеть.
- А кто это?
- Не знаю, молоденький брюнет.
Я осторожно приоткрыла дверь мастерской и заглянула туда. Прислонившись к столу, ко мне спиной стоял мужчина. Я тотчас же узнала Джакомо и быстро прикрыла дверь. Маме я шепнула:
- Скажи ему, что я сейчас приду… и не выпускай его из комнаты.
Мама ответила, что так и сделает, а я вернулась в спальню. Астарита все еще сидел на кровати.
- Скорее собирайся, - сказала я, - скорее… тебе, к сожалению, придется уйти.
Он заволновался и что-то пробормотал, очевидно протестуя против моего решения. Но я прервала его:
- Моя тетка шла по улице, и ей стало плохо… мы с мамой должны немедленно поехать в больницу… уходи скорей.
Ложь была слишком явной, но в ту минуту я не могла придумать ничего лучшего. Он ошалело смотрел на меня, почти не веря в свою неудачу. Я заметила, что он уже успел снять ботинки и стоял на полу в полосатых носках.
- Почему ты на меня так смотришь? Уходи, - настаивала я раздраженно.
- Хорошо… Ухожу… - сказал он и нагнулся за ботинками. Я стояла возле него, уже приготовив пальто. Но я понимала, что надо пообещать ему встретиться снова, если я хочу, чтобы он помог освободить служанку. И я сказала, помогая ему надевать пальто:
- Послушай… я совсем потеряла голову… приходи завтра вечером… после ужина… мы спокойно проведем время… сегодня все равно пришлось бы сразу тебя выпроводить… Так что все к лучшему.
Он молчал, и я довела его до двери, держа за руку, как будто он был здесь впервые, я просто боялась, что он войдет в мастерскую и увидит Джакомо. На пороге я сказала:
- Знаешь, я сегодня же схожу к духовнику.
Он кивнул головой, выражая свое согласие. На его застывшем лице было написано разочарование. Я не стала ждать его прощальных слов и, сгорая от нетерпения, захлопнула дверь перед самым его носом.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Подойдя к мастерской и уже взявшись за ручку двери, я внезапно остановилась, предчувствуя, что между мною и Джакомо непременно возникнут такие же ужасные отношения, какие существовали между мною и Астаритой. То чувство покорности, трепета и слепой страсти, которое Астарита питает ко мне, я сама испытываю к Джакомо; и хотя я отдавала себе отчет в том, что если я хочу заставить его полюбить меня, то должна вести себя совсем иначе, тем не менее, находясь рядом с Джакомо, я никак не могла отделаться от чувства зависимости, стеснения, беспокойства. Чем объяснялось такое унизительное состояние, сама не знаю; знай я это, я бы постаралась преодолеть его. Однако чутьем я понимала, что мы разные люди, я была тверже Астариты, но слабее Джакомо. И как что-то мешало мне любить Астариту, так и Джакомо что-то мешало полюбить меня. И как любовь Астариты ко мне, так и моя любовь к Джакомо началась несчастливо и закончится еще несчастливей. Сердце бешено колотилось в моей груди, мне не хватало воздуха, и я, еще не видя Джакомо и не говоря с ним, уже боялась сделать опрометчивый шаг, обнаружить перед ним свое беспокойство и свое желание понравиться ему и тем самым снова и безвозвратно потерять его. По-моему, самое страшное проклятие любви заключается в том, что она никогда не бывает взаимной: когда любишь, то не любят тебя, а когда любят тебя, то не любишь ты. Почти никогда сила любви и страсти двух влюбленных не бывает равной, хотя к этому идеалу стремятся все люди, каждый своим путем. Я знала это, и именно потому, что я любила Джакомо, он не любил меня. И я знала также, хоть и не желала себе в том признаться, что, как бы я ни старалась, что бы ни делала, никогда мне не удастся заставить его полюбить меня. Все эти мысли промелькнули в моей голове, пока я в нерешительности и волнении стояла у двери мастерской. Я чувствовала себя выбитой из колеи, готова была совершить самые ужасные, самые глупые поступки, и это в высшей степени сердило меня. Наконец я решилась и вошла.
Он все еще стоял в той самой позе, в которой я увидела его в щель: спиной к двери, прислонившись к столу. Но, услышав мои шаги, он обернулся и, окинув меня долгим внимательным я критическим взглядом, произнес:
- Я шел мимо и решил зайти… Может быть, не следовало этого делать?
Слова он произносил медленно, будто, прежде чем выговорить фразу, хотел хорошенько приглядеться ко мне. Я с тревогой ждала конца осмотра, боясь, что покажусь ему сейчас совсем другой, менее привлекательной, чем тот образ, что жил в его памяти и привел его ко мне после столь долгой разлуки. Но я осмелела, вспомнив, что несколько минут тому назад, смотрясь в зеркало, я показалась себе очень красивой. Я проговорила прерывающимся от волнения голосом:
- Ничего подобного… ты поступил очень хорошо… я как раз собиралась идти обедать… давай пообедаем вместе.
- А ты узнаешь меня? - спросил он чуть насмешливо. - Знаешь, кто я?
- И ты еще спрашиваешь, - глупо вырвалось у меня, и, прежде чем успела подумать и сдержать свой порыв, я, глядя на него с любовью, схватила его руку и поднесла ее к губам. Он смутился, а я обрадовалась. Я спросила тревожным и ласковым голосом: - Почему ты пропал, как в воду канул? И как тебе не совестно!
Покачав головою, он ответил:
- Я был очень занят.
Я совсем обезумела. Поцеловав его руку, я прижала ее к своей груди и сказала:
- Слышишь, как бьется мое сердце?
А сама в это время кляла себя в душе, понимая, что не должна так вести себя и говорить подобные слова. Лицо его досадливо сморщилось, и тогда я, испугавшись, быстро произнесла:
- Пойду надену пальто, я сейчас же вернусь… подожди меня.
Я была так взволнована и так боялась потерять его, что в прихожей поспешно заперла входную дверь, а ключ вытащила, так что, если бы он даже захотел уйти, пока я одевалась, ему бы это все равно не удалось. Потом я вошла в свою комнату, приблизилась к зеркалу и кончиком носового платка стерла краску под глазами и губную помаду. Затем снова подкрасила губы, но только чуть-чуть. Я вышла в прихожую за своим пальто, с минуту я постояла в растерянности и только потом вспомнила, что повесила его в шкаф. Я снова вернулась в комнату, сняла пальто с вешалки и надела его. Снова взглянув на себя в зеркало, я решила, что у меня слишком вызывающая прическа. Я быстро причесалась и уложила волосы так, как я носила их тогда, когда была еще невестой Джино. Пока я причесывалась, я клятвенно обещала себе, что с этой минуты буду подавлять восторженные порывы и строго следить за всеми своими поступками и словами. Наконец я была готова. Я вышла в прихожую, заглянула в мастерскую и позвала Джакомо.
Мы собрались уходить, но я заперла входную дверь на ключ, а потом от волнения забыла ее отпереть и таким образом сама себя выдала.
- Боялась, что я сбегу, - прошептал он, пока я в смущении искала ключ в сумочке. Он взял ключ у меня из рук и сам открыл дверь, покачивая головою и глядя на меня с выражением дружеской укоризны. Мое сердце забилось от радости, я сбежала за ним по лестнице, взяла его под руку и с тревогой спросила:
- Ты на меня не сердишься?
Он ничего не ответил.
На улице, залитой ярким солнечным светом, мы под руку пошли мимо домов и лавок. Идти рядом с ним казалось мне таким счастьем, что я совсем забыла о своих клятвах; и когда мы проходили мимо домика с башней, я сжала его пальцы, как бы повинуясь чьей-то чужой воле. Кроме того, я заметила, что все время забегаю вперед, чтобы заглянуть ему в лицо.
- Знаешь, я очень рада тебя видеть, - сказала я.
Скорчив свою обычную смущенную гримасу, он ответил:
- Я тоже рад. - Но в голосе его никакой радости не ощущалось.
Я до крови закусила губы и отдернула свою руку. Он, казалось, даже не заметил моего жеста и с рассеянным видом продолжал глядеть по сторонам. Но возле городских ворот он в нерешительности остановился и отрывисто бросил:
- Послушай, я должен тебе кое-что сказать.
- Говори.
- Я, по правде говоря, не думал заходить к тебе… и надо же случиться, что я как раз остался без гроша… поэтому давай-ка лучше распрощаемся. - И с этими словами он протянул мне руку.
Сначала меня охватил ужас. В растерянности я подумала: "Он сейчас уйдет от меня", и от страха потерять его я решила: единственное, что я могу сделать, - это повиснуть у него на шее и со слезами заклинать остаться. Но через минуту мои планы изменились: я решила воспользоваться тем самым предлогом, за который ухватился он, чтобы уйти от меня. Я подумала, что расплачусь за обоих сама. Мне даже понравилась эта мысль: платить за него, как другие платили за меня. Я уже не раз говорила о том чувственном трепете, который я испытывала, получая деньги. Теперь я обнаружила, что тратить их не меньшее удовольствие. И когда сталкиваются любовь и деньги - неважно, получаешь ты их или отдаешь, - то вопрос упирается не только в чистую выгоду.
- Да ты не беспокойся… я заплачу… смотри… у меня есть деньги! - горячо воскликнула я, открывая сумку и показывая ему ассигнации, которые положила туда накануне вечером.
- Но так не годится, - разочарованно сказал он.
- Да какое это имеет значение, ты вернулся, и я просто хочу отпраздновать твое возвращение.
- Нет… нет… лучше не надо. - Он хотел попрощаться со мною и уже собрался уходить.
На сей раз я взяла его за руку.
- Пойдем-ка и не будем больше говорить об этом. - Я решительно направилась к остерии.
Мы сели за тот самый столик, за которым сидели в прошлый раз, и все было как прежде, только теперь лучи зимнего солнца проникали сквозь стеклянную дверь и освещали столики и стены. Хозяин принес нам меню, и я заказала обед уверенным и покровительственным тоном, именно так вели себя мои кавалеры со мною. Джакомо тем временем сидел молча, опустив глаза. Я забыла заказать вино, так как сама его не пила, а потом, вспомнив, что в прошлый раз он пил, я снова позвала хозяина и приказала подать литр вина.
Как только хозяин удалился, я открыла сумку, вытащила бумажку в сто лир, сложила ее вчетверо и, оглядевшись по сторонам, протянула под столом своему спутнику.
Он вопросительно посмотрел на меня.
- Это деньги, - шепнула я, - после обеда расплатись.
- А-а, деньги, - произнес он медленно, взял купюру, развернул ее на столе, оглядел, потом снова свернул, открыл мою сумку и положил туда деньги. Все это он проделал с иронической серьезностью.
- Ты хочешь, чтобы я сама заплатила? - спросила я смущенно.
- Нет, платить буду я, - спокойно ответил он.
- Но зачем же ты тогда сказал, что у тебя нет денег?
Он помолчал, а потом с обидной откровенностью ответил:
- Я не случайно зашел тебя навестить… дело в том, что я уже около месяца собираюсь прийти к тебе… но, когда я встретился с тобою, мне опять захотелось уйти… вот я и решил сказать, что у меня нет денег… я надеялся, что ты пошлешь меня к черту, - он улыбнулся и провел рукой по подбородку, - но, очевидно, я ошибся.
Так он проделал со мною нечто вроде эксперимента. Я для него ничего не значила, или, вернее сказать, влечение ко мне боролось в нем с довольно сильным отвращением. Впоследствии я узнала, что эта его способность притворяться с целью испытать меня является одной из главных черт его характера. Но в ту минуту я растерялась, не зная, радоваться мне или огорчаться его обману и его поражению. Я машинально спросила:
- А почему ты хотел уйти?
- Потому что я понял, что не питаю к тебе никакого чувства… вернее сказать, испытываю только влечение, которое испытывал мой друг к твоей приятельнице.
- Ты знаешь, - спросила я, - что они сошлись?
- Да, - презрительным тоном ответил он, - вот уж действительно два сапога пара.
- Ты не питаешь ко мне никакого чувства, - сказала я, - и не хотел приходить… а все-таки пришел.
И хотя мои надежды на любовь не оправдались, что я, в сущности, предвидела заранее, я все-таки не без удовольствия уличила его в непоследовательности.
- Да, - ответил он, - потому что таких, как я, обычно называют слабохарактерными.
- Ты пришел, и этого мне довольно, - сказала я твердо.
Я положила руку на колени Джакомо, а сама внимательно смотрела на него и видела, что мое прикосновение волновало его, даже подбородок дрожал. Я почувствовала радость, но в то же время понимала, что, хотя его сильно влечет ко мне, он недаром, по его собственным словам, целый месяц раздумывал, в нем все-таки жило еще что-то враждебное мне, против чего я должна направить все свои усилия, побороть и уничтожить эту неприязнь. Я вспомнила, каким колючим взглядом он окинул мою голую спину в тот раз, когда мы впервые остались одни. Очевидно, тогда я совершила ошибку, поддавшись его замораживающему взгляду: стоило мне приложить еще немного усилий, и я погасила бы отчужденность этого взгляда так же, как сейчас смогла погасить и согнать с его лица гордое выражение.
Придвинувшись к столу, как будто собиралась говорить с ним вполголоса, я нежно гладила его колени, а сама тем временем, радостная и довольная, следила за его лицом. Он вопросительно и недовольно смотрел на меня своими огромными, черными, блестящими глазами с длинными, как у женщины, ресницами. Наконец он произнес:
- Если тебя устраивает то чувство, которое ты во мне вызываешь, ну что ж, дело твое…
Я сразу отпрянула назад. И в это время хозяин поставил на стол приборы и еду. Мы принялись молча и вяло есть. Потом он заметил:
- На твоем месте я попытался бы уговорить меня выпить вина.
- Зачем?
- Когда я пьян, то охотнее выполняю чужие желания.
Его фраза: "Если тебя устраивает то чувство, которое ты во мне вызываешь, ну что ж, дело твое", обидела меня, а последнее признание убедило меня, что все мои усилия напрасны. В отчаянии я воскликнула:
- Я хочу, чтобы ты делал только то, что ты считаешь нужным… если хочешь уйти, пожалуйста, уходи… вон дверь!
- Для того чтобы уйти, - ответил он шутливо, - я должен быть уверен, что я действительно хочу этого.
- Может, уйду я?
Мы смотрели друг на друга. От горя я говорила решительным тоном, что, кажется, взволновало его не меньше моих недавних ласк. Он с трудом выговорил:
- Нет, останься.
Мы снова принялись есть. Потом он налил себе большой бокал вина и залпом выпил его.
- Видишь, - сказал он, - я пью.
- Вижу.
- Скоро я опьянею и тогда, пожалуй, буду объясняться тебе в любви.