Выруливая со стоянки, едва не задевая чьи-то ярких расцветок болиды, Знаев испытал большое облегчение и даже некоторую благодарность к подруге, очень вовремя устроившей маленькое происшествие, ставшее поводом для своевременного бегства. Судьба Анжелы банкира не беспокоила, таких Анжел рядом с мачо Жаровым перебывало - сотни; ничего ей не сделается, Анжеле. Анжелы, даже самые сексапильные, глазастые и грудастые, должны знать свое место и не переходить известных границ: не портить серьезным мужчинам отдых, не трепать нервы, не мешать, не устраивать истерик, - одним словом, никогда, никогда, никогда не требовать к себе повышенного внимания.
- Ты не слишком сильно ей попала? - деловито спросил банкир.
- А мне плевать, - бесцеремонно сказала рыжая. - Пусть не лезет.
Молодец, подумал Знаев. Могла бы обидеться. Вот, мол, о чужой девке беспокоишься, а обо мне не спросил, а мог бы пожалеть, платочком лобик промокнуть и так далее.
- Ты молодец, - искренне сказал он. - Я тобой горжусь.
- Тебе нравятся драчливые бабы?
Банкир уважительно засопел.
- Если честно, я впервые встречаю девушку, умеющую махать кулаками.
- Моя мама часто цитировала Некрасова. Про женщину, которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдет.
- Твоя мама - молодец.
Алиса откинулась в кресле.
- Почему ты замолчала? - спросил он.
- Ты думаешь о чем-то своем.
- Извини. Расскажи еще что-нибудь. Про себя.
- Жаль, что мы так рано уехали.
Знаев пожал плечами.
- А мне не жаль. Меня бесят такие мероприятия. Все пьяные, все празднуют… Что они празднуют? Какой такой праздник? На этих праздниках я с ума схожу. Могу продержаться час, два - максимум… Потом - сбегаю. Нет ничего глупее, чем прожигать жизнь на праздниках, устраиваемых без повода. Нет ничего страшнее, чем смотреть на людей, которые так прожигают свою жизнь…
Рыжая, казалось, не расслышала пафосных реплик банкира, - услышала, то есть, не совсем то, что хотел сказать ее сжимающий руль приятель.
- Ах вот как! - воскликнула она. - Значит, мы уехали не потому, что я побила девушку хозяина, а потому, что тебе там надоело?!
- Именно так, дорогая. Подраться - это приключение, а вовремя сбежать от пьяных дураков - суровая необходимость.
- Не слишком ли ты суров?
- Не слишком.
- Мы замечательно провели время.
- Возможно.
Алиса помолчала. Тихо вздохнула.
- Можно тебя попросить…
- Я слушаю.
- Останови машину.
Знаев повиновался - и через мгновение оказался в плену нежнейших рук, скользящих ладоней, губ и языка, поспешного, в самое ухо, шепота:
- Успокойся. Расслабься. Забудь обо всем. Ты выглядишь совершенно измученным.
- Я в порядке…
- Да, да, все правда, ты - в порядке, но ты устал, я же не дура, я все вижу, прости меня за этот скандал, я не права, я должна была понять, догадаться, что ты одиночка, что в толпе тебе плохо, прости меня, я больше не буду… Не отталкивай меня…
- Поедем, - пробормотал Знаев, осторожно высвобождаясь.
- Нет. Давай посидим. Вот так. Чтоб ты на меня смотрел, а не на дорогу.
- Я вижу дорогу везде, куда бы я ни смотрел.
Алиса улыбнулась.
- Не пытайся произвести на меня впечатление своим интеллектом. Ты уже это сделал. Лучше скажи… Вчера ночью… В котором часу мы уснули?
- Около половины третьего.
- А когда ты встал?
- В четыре утра.
- Зачем?
- Я всегда встаю в четыре утра.
- А что ты делал потом?
- Плавал. Потом - штангу тягал. Потом гулял. Потом немного поработал. Потом - разбудил тебя…
- Ты спал полтора часа, потом таскал железо, потом работал, потом кормил меня завтраком и развлекал разговорами, потом потащил меня на светское мероприятие, хотя сам терпеть не можешь такие мероприятия… Ты с ума сошел. Ты слишком жесток к себе. Езжай домой и ложись спать. Немедленно.
- А ты?
- А я возьму такси и поеду к маме.
Знаев почувствовал резкий прилив сил; он сам его инициировал, он в совершенстве владел этим.
- Послушай, Алиса, - тихо сказал он. - Я очень тронут твоей заботой. Честно. До слез. А теперь запомни: Я НИКОГДА НЕ УСТАЮ. Я никогда не останавливаюсь. Я не такой, как все. Я урод. Я аномалия. Мои батарейки никогда не садятся. Никогда, понимаешь? Моя жизнь - это движение по восходящей. Вперед и выше. Шаг за шагом. День за днем. Для мужчины нет ничего слаще, чем непрерывная личная экспансия. Она возбуждает. Она может свести с ума. Когда проникнешься ею и поймешь ее законы - тогда все эти разговоры про "отдохнуть", "поспать", "расслабиться" вызывают смех.
Почти непроизвольно Знаев нажал на педаль газа. Стрелка тахометра прыгнула влево. Мотор взревел.
- Вся твоя жизнь, - возбужденно продолжал банкир, - меняется. Ты беспощадно обрываешь связи с теми, кто пуст и глуп. Ты не ведешь бесед на темы, которые тебе неинтересны. Ты высокомерен - но это здоровое высокомерие. Ты готов презирать людей, но ты не хочешь их презирать, потому что они недостойны твоего презрения… Потому что презрение - это мелко, от него надо воздерживаться, как от курения… Ты паришь. Тебе хорошо. Ты еще не бог, но уже не человек… Понимаешь меня?
- Наверное, да, - осторожно сказала Алиса.
- Ты должна меня понять. Обязательно. Иначе у нас с тобой ничего не выйдет. И получится, как с моей бывшей женой. Я работал до часа ночи - а она думала, что я развлекаюсь с девками. Я не спал по трое суток - а она думала, что я употребляю стимуляторы… А я сам себе стимулятор.
Он опять вдавил педаль.
Вдруг вломился рассудком в происходящее, как трактор в забор: вот он я, добившийся и достигший, блестящий и благоухающий, на обочине широкой, неплохо построенной, замечательно ярко освещенной дороги, в безопасном и удобном автомобиле, изливаю душу лучшей из женщин, гляжу в ее глаза, могу в любой момент протянуть руку и взять - какого черта не наслаждается мне, зачем так туго дышится, почему внутри меня гнев, и ничего больше?
- Извини, - стеснительно сказал Знаев. - Я сейчас. Я скоро вернусь. Я быстро.
Вышел на дорогу. Мимо с ревом и грохотом пронесся огромный грузовик, банкира едва не опрокинуло тутой волной теплого воздуха. Спешит, подумал банкир, рысью пересекая обочину и углубляясь в перелесок. Куда спешишь, брат? Тоже бережешь время? Не спеши. Не надо спешить. Спешка и сбережение времени - совсем не одно и то же. Спешить нельзя. Но нужно стараться все делать быстро.
Трава под ногами была сухая, очень пыльная. Полуживая придорожная трава - однако и такая упрямо норовила жить, тянулась вверх, жаждала кислорода. Знаев перегнулся пополам и извергнул все, что выпил и съел час назад. Рванул из кармана платок, обтер нечистый рот. Поганая маета отступила. Но не вся. И не совсем.
День кончался. Уже кончился.
Банкир вернулся в машину.
- Тебе нехорошо? - участливо поинтересовалась Алиса.
- Не обращай внимания. Небольшой невроз. Приступ дурноты.
- Наверное, тебе надо показаться врачам.
- Врачи говорят - это не лечится. Советуют меньше работать. Больше отдыхать. Врачи рекомендуют высыпаться и беречь себя…
- Вот и береги.
Знаев криво усмехнулся.
- Нельзя беречь того, кого не любишь.
- Ты не любишь себя?
- Нет, - признался банкир. - Не за что. В этом и причина. Всякий раз, когда я понимаю, что теряю время, я ненавижу себя. До тошноты. В буквальном смысле.
- Ты сегодня зря потратил время?
Знаев принялся лихорадочно соображать, что и как ответить. Врать не хотелось. Когда встречаешь женщину и понимаешь, что она тебе интересна, когда строишь отношения с чистого листа, а особенно когда за спиной неудачный опыт предыдущих отношений - со страхом ждешь момента, когда приходится соврать, впервые. Это важный момент. Горький. Очень.
- Нет, - ответил он. - Сегодня я не потерял ни секунды. Сегодня все по-другому. Сегодня со мной - ты.
Передвинул все положенные рычаги, рванул послушную машину с места, выжал все возможное и громко провозгласил:
- Хороший день. Один из лучших в моей жизни. Сегодняшнее число я обведу в календаре кружочком. И, кстати, он еще не закончен, этот день…
- Куда мы едем?
- В одно интересное место. Ты должна там побывать.
- А домой? Ты отвезешь меня домой?
- Зачем?
- Я обещала маме, что сегодня вернусь домой.
Знаев вдруг решился сказать рыжей, что он ее любит. Но потом сообразил, что объясняться в чувствах на скорости в сто пятьдесят километров - это пошлость. Подростковый кич.
- Побудь со мной, - попросил он. - Побудь со мной еще немного.
Алиса подумала и сказала:
- Ладно.
Ему не понравилось, как она это произнесла, не до конца понравилось; была в ответе покорность и нежность - но он бы предпочел, чтобы рыжая на самом деле хотела остаться, а про возвращение к маме заговорила бы для приличия. Однако, судя по всему, она действительно собиралась домой. Может быть, устала. От тебя кто хочешь устанет, с презрением сказал себе Знаев. Ты же тяжелый человек. Практически невыносимый. Живешь один в пустом доме, спишь по два часа, а когда друзья приглашают тебя в гости - презрительно кривишь морду. Будь проще, банкир. Не оригинальничай. Иначе девочка с золотыми волосами сбежит от тебя туда, где весело, где играет музыка и люди улыбаются друг другу.
3. Суббота, 23.10–23.45
Когда они подъехали к забору, уже стемнело. Ворота и всю территорию стерегли люди, двое. На охране своей поляны банкир пока экономил, воровать тут было нечего, забор не защищал ничего, кроме пустоты; впрочем, могли украсть и сам забор. На его установку Знаев как раз не пожалел денег и распорядился поставить ограду мощную и солидную, чтоб любой и каждый, взглянув, мгновенно осознал мощь и солидность смельчака, наложившего лапу на внушительный кусок столичной земли.
Банкир посигналил. Из будки, заблаговременно приняв грозный вид, появился охранник. Рассмотрев машину хозяина, мосластый дядя с лицом неквалифицированного пролетария поспешил сменить позу на другую, угодливую. Знаев испытал мгновенное отвращение. Он никогда не заставлял этого человека (кстати, как его зовут?) кланяться и ломать шапку, он и видел-то его всего дважды в жизни; мосластый производил холуйские телодвижения по собственной инициативе, он сам себя превращал в раба.
Раз он так со мной - значит, и я с ним буду так же, - решил банкир, сделал брюзгливое лицо и резким жестом показал: открывай ворота, и поживее.
В четырех метрах за забором асфальт кончался, дальше была темнота. Здесь Знаев вышел, поманил мосластого, поморщился от сильнейшего запаха чеснока и спросил:
- Тебя как зовут, я забыл?
- Петруха, - ответил Петруха, на вид не менее чем пятидесяти лет, и торопливо поддернул штаны. Его вид в точности соответствовал вошедшей в последнее время в моду пренебрежительной поговорке: "Набрали по объявлению". Чучело, - грустно констатировал Знаев. - А ведь меня десять лет учили, что все люди равны, что человек - это звучит гордо. Разве я ему равен? Разве он равен мне? Вот возьму его за руку, пройдемся по городу, спросим у тысячи встречных: мы равны? Тысяча из тысячи ответит, что нет. А должно быть наоборот, потому что люди действительно равны, за десять лет мне это доказали множеством самых разных способов.
- Как дела, Петруха?
- Нормально.
- А где второй?
- Обход делает, - сказал Петруха и опустил глаза.
За пивом пошел, понял банкир и понизил голос:
- Слушай, Петруха. Я пройдусь по территории. А минут через десять позвоню сюда, на пост, и ты включишь верхний свет. Все люстры. Понял?
- Будет сделано, - ответил мосластый и неумело щелкнул каблуками.
- Расслабься, - разрешил Знаев, вернулся к машине и под локоть вытащил Алису.
- Пойдем со мной.
- Что здесь такое? - с любопытством спросила рыжая, повинуясь. - Стадион?
- Еще чего.
- Темно. Я ничего не вижу. Куда мы идем?
- Вперед.
- Ой. Тут песок И камни какие-то. И грязь.
- Не обращай внимания, - рекомендовал Знаев, споткнулся и сам едва не упал.
Сейчас я ее удивлю, - предвкушал он. - Сейчас она ахнет. Это будет эффект! И это будет совсем не дешевый эффект, господа. Очень даже дорогой. Эффект на четыре миллиона долларов. Всем эффектам эффект. Это вам будет не барбекю со звездами телеэкрана в садике у торговца электрическими лампочками. Это будет нечто донельзя грандиозное.
Шагали, разумеется, не в полном мраке и не в тишине. Ночь, пока робкая, варьировала оттенки от густого темно-фиолетового до насыщенного графитового. Справа, в километре, новогодней гирляндой поперек панорамы сияли фонари Кольцевой дороги, слева, в двух километрах, мерцали окна жилых домов, отовсюду слышались разнообразные городские звуки, какофония мегаполиса - но мерцали и доносились, сильно искаженные расстоянием, ненадежные, наполовину нереальные, как не вполне реально все то, что создано человеком, построено, освещено, украшено и налажено: вблизи огромно и крепко, а отойдешь на три тысячи шагов, взглянешь - смешно.
- Примерно здесь, - наконец заявил банкир, с удовольствием набрал полную грудь воздуха и запрокинул голову. Небо осторожно подмигивало сотнями звезд - намекало, что не следует переоценивать дружелюбие мироздания. С запада, по самому краю горизонта, переливалась и истончалась лиловая полоса заката.
- Что "здесь"? - тихо спросила Алиса, сжимая его локоть. - Я ничего не вижу.
- А не надо видеть. Попробуй почувствовать.
Рыжая подумала и произнесла:
- Тут пусто. Ничего нет. Совсем.
- Продолжай.
Она опять подумала и неуверенно предположила:
- Тут ничего нет, но… наверное… тут скоро что-то будет.
Знаев испытал прилив восторга и захохотал.
- Угадала! Угадала!
Он достал телефон и набрал номер.
- Петруха?! Как слышишь меня?!
- Хорошо слышу.
- Давай!
В черном небе, сразу с четырех сторон, сверкнуло, погасло, опять сверкнуло, медленно стало разгораться и обрушило наконец плотные, почти осязаемые потоки света вниз, на двух людей, стоявших посреди обширного, ровного, как стол, поля.
- Черт, - выдохнула Алиса. - С ума сойти.
Банкир прижал ее к себе и медленно стал поворачивать.
- Если ты хотел произвести на меня впечатление, - осторожно сказала рыжая, - считай, что ты его произвел.
- Ерунда, - ответил Знаев, наслаждаясь. - При чем тут впечатление? Я хотел, чтоб ты порадовалась вместе со мной. За меня. Смотри. Это все - мое.
Он сделал несколько шагов по сухой, отутюженной бульдозерами земле. Сунул руки в карманы. Повернулся к Алисе, обхватившей себя ладонями за голые локти. Хрипло повторил:
- Это все - мое.
И немузыкально захихикал, опьяненный. Не самим собой, нет. Точнее, не всем в себе опьяненный - но, безусловно, опьяненный собственным могуществом.
- Что здесь будет? - спросила рыжая, поеживаясь.
- Магазин, - с апломбом ответил банкир. - Гипермаркет. Огромный. Поражающий воображение. Сотни метров прилавков и стеллажей. А там - самый ликвидный товар. Простой, вечный, всем понятный и всем известный. Валенки с галошами. Кирзовые сапоги. Ватники и телогрейки. Свечи. Керосин. Мыло. Спички. Нитки и иголки. Разумеется - водка… И спирт… Но - никакого пива! Абсолютно никакого пива. Воины пьют водку, а пиво мы оставим для жирных бездельников. Далее - медикаменты. Простейшие. Бинт, йод, стрептоцид, антибиотики. Элементарная посуда. Небьющаяся. Ложки - но не вилки. Ножи, но не столовые - охотничьи… Топоры - обязательно! В ассортименте! Топоры - это важно, без топоров никак… А надо всем, - Знаев указал перстом вверх, - очень высоко, выше всего и вся, практически в небе, будут полыхать красным цветом огромные буквы. "Готовься к войне". Таково название. Я сам его придумал. Я все это придумал сам, лично. - Он облизал губы и еще раз выкрикнул в пространство: - Готовься к войне! Нельзя проехать мимо магазина с таким названием. Нельзя, узнав о нем, хоть раз не побывать. Тут будут стоять очереди. Толпы. Готовься к войне! - Он перевел дыхание. - Разумеется, это призыв. Более того, это почти приказ. И даже не приказ - заповедь! Моя, Сережи Знаева… Но это - не призыв вооружаться и прятаться по домам. Это не призыв бояться и копить злобу. Это не призыв упражняться в ненависти к чужакам. Это призыв к мобилизации духа. Потому что, если тело может пребывать в покое, разрушаться и истлевать, дух пусть вечно бодрствует и сражается. Никакая другая идея, кроме идеи войны, не тронет русскую душу. Отсюда все и начнется. С красных букв в черном небе. Готовься к войне. Какой, к черту, бренд, какая торговля - здесь будет нечто большее, чем источник прибыли. Здесь будет храм надежды и доблести! Мудрости и упорства. В моей стране имеет надежду всякий, кто имеет свечу и топор.
- Мне холодно, - сказала Алиса.
- Что?
- Мне холодно. Давай ты закончишь свой рассказ в машине?
Она не выглядела восторженной. И даже заинтересованной. Она была задумчива и почти испугана. Некрасиво щурилась, и в потоках мертвенно-белого света ее лицо казалось старым. С расстояния в пять метров Знаев хорошо различал маленький прыщик на ее скуле.
Он опомнился. Ну да, конечно. Всего два дня, как ты с ней знаком. Ты притащил ее на продуваемый ночным ветром пустырь, который, если быть до конца честным, еще тебе не принадлежит; возбужденным орангутангом стал ты прыгать и ударять себя в грудь - смотри, каков я! слушай, что я изобрел!
Почему ты решил, что ей все это нужно?
- Извини меня, - попросил он, подходя ближе.
- Я замерзла.
- Сейчас бы пригодился мой пиджак, - пошутил Знаев. - Тот самый.
- Я хочу уйти отсюда. Побыстрее.
В машине он сразу включил обогрев. Приблизился мосластый Петруха. Спешил, видать, за похвалой, а то и за чаевыми, вон как ловко исполнил волю начальства, все рубильники правильно нажал, вовремя - но банкир только махнул рукой и тронулся.
- Отогрелась?
- Еще нет. Там так неуютно, на этом твоем поле… И еще… Только ты не обижайся…
- Я? На тебя? Никогда.
- Смотреть на тебя было… неловко. Я тебя таким еще не видела. Ты скакал, как дикарь…
- Может, я и есть дикарь. Иногда побыть дикарем - полезно.
Рыжая дрожала, сжимая ладонями плечи.
- Зачем тебе магазин? Тебе мало собственного банка?
- Банк - это одно. А магазин - это совсем другое.
- Ты обиделся.
- Нет, что ты… Совсем нет.
Он опять ей соврал, во второй раз за последние два часа. Он обиделся. Он ощущал разочарование, и оно было тем горше, чем сильнее его тянуло к этой женщине, а его тянуло все сильнее с каждой минутой. Если понимать любовь как взаимопроникновение душ, то люди, проживая свой век бок о бок, обязаны стать единомышленниками. Сплошь и рядом бывает иначе: он и она десятилетиями наслаждаются миром и согласием, не имея никакого родства помыслов.
Знаев хотел полного родства помыслов. Он мечтал, чтобы его подруга разделила с ним все его переживания, устремления и планы…