- Товарищ полковник, лейтенант Рассудков по вашему приказанию прибыл.
- Вот что, Рассудков, - сказал командир, - сейчас начнется наша танковая контратака, и у тебя особое задание. Ты посмотри - новые фашистские машины идут. Слыхал о них? Артиллерия здесь не поможет. Один танк должен остаться на поле. Он нужен нам, чтобы знать, как с ними бороться. Нашим инженерам нужен… Ты понял, Рассудков?
- Значит, таран, товарищ полковник?
- Выполняй приказание, Рассудков. - И не успел еще Алексей Макарович подбежать к своей машине, как полковник закричал: - По машинам! Заводи моторы!
Но еще до того как Алексей Макарович сел за рычаги, он сказал своему механику:
- Саша, выходи из машины. В бой не пойдешь! Я один.
- Да не брошу я тебя, Алексей.
- Исполняй приказ!
В щели перископа поле казалось удивительно зеленым. Зеленое разнотравье, кое-где развороченное чернотой разрывов, долго тянулось, пока танки выезжали на позиции.
Ревели дизели. По броне щелкали осколки и пули. "Лишь бы не подбили раньше времени", - подумал Алексей Макарович. Наконец в перископе показалась вражеская машина. Алексей Макарович, меняя скорость и направление, стал подбираться все ближе и ближе, пока невероятная стальная махина не заслонила собой почти весь горизонт. Теперь пора. Алексей Макарович отжал педали, газ, прицелился, приноровился, чтобы попасть не лоб в лоб, а наискосок, в траки, и пошел, пошел, только приговаривал про себя: "Давай, миленький, давай, продержись еще немножко!"
Он очнулся, когда его переложили на носилки. Чей-то голос сказал:
- Возьмите мой личный самолет. Я напишу записку.
Алексей Макарович хотел открыть глаза, но не смог, а только дрогнул ресницами, что, дескать, слышит.
- Ну, что, выживешь, молодец? - спросил тот же властный голос. И Алексей Макарович понял, что обращаются к нему, и хотел сказать: "Выживу", - но не смог и сказал это слово про себя и потом повторял его, пока сознание снова не закрылось: "Выживу, выживу, выживу, выживу, выживу, выживу"…
…Ах, какое зеленое поле расстилалось перед Алексеем Макаровичем в тот день, когда он наконец добрался до него. Было так тихо, так зелено блестела созревшая к укосу трава, и так широко расстилались холмистые дали.
Оно было удивительное - поле. Алексей Макарович отчего-то разглядел на нем все. И фиолетовое мерцание клевера, и шмеля, в невероятно трудной посадке, как вертолет при ветре, приземляющегося на цветок, и белоствольные перелески берез вдалеке, и на горизонте домики селений, и возникшие, видимо недавно, белые силосные башни. Он стоял и чувствовал, как от пьянящего свежего воздуха кружится голова и как, проникая через подошвы стоптанных ботинок, поле вливает в него прежние молодые силы. Уже молодыми стали ноги, горячая волна поднимается все выше, выше, доходит до сердца. Он стоит, одинокий, старый человек, слезы текут у него по лицу, и он как клятву повторяет: "Выживу, выживу, выживу…"
Основная пара
1
До женитьбы Лешечка любил по пятницам ездить из своего древнего, с кремлем и соборами, но скучноватого города развлечься в Суздаль. В шесть, после окончания рабочего дня, он мыл руки бензином, потом под краном, пользуясь вместо мыла стиральным порошком "Лотос", переодевался, забирался в свои ярко-желтые "Жигули", а уже через два - два с половиной часа сидел где-нибудь в прохладном интуристовском баре. Улыбочка у Лешечки открытая, волосы по тогдашней моде до плеч, глаза голубые, былинные, да еще к этому неломкие, как накрахмаленные, джинсы, поскрипывающие мокасины тоже соответствующего производства, а в бумажнике холодные, новенькие, будто сам он их печатал, одна к одной десятки - в общем, на суздальской площадке Лешенька был неотразим.
Особенно любил Лешенька крутить головы иностранным девицам-русисткам. Разным молоденьким преподавательницам русского языка и студенткам, табунами летом приезжавшим совершенствоваться в произношении и знании "великого, сильного и могучего". Никогда он, правда, не навязывался, но если уж сводил случай, то товар показывал лицом, русскую марку берег: был нежен, мил, занятен и неутомим. И, конечно, никакой грубости. Своих случайных попутчиц покорял широтой характера, былинными глазами, неназойливой внимательностью. После бара и ночной Суздаль покажет, и через поле по сельской дорожке провезет - через "русское поле!", и при луне нарвет васильков и ромашек, и за пару километров свезет купаться в древнюю Кидекшу. Ночь, луна, ночное купание! Чуть зябко, дрожит девичье плечо…
Девушки-интуристки, особенно, как в свое время заметил Лешенька, немки из ФРГ, австриячки и разные там датчанки, с большим воодушевлением воспринимали и ночные купания, и обаятельного Лешеньку. "Ах, ах, Алекс, liber Alecs!" А когда узнавали его фамилию, приходили в полный восторг: "Воронцов? Неужели Воронцов?" И Лешечка здесь подливал масло в огонь: "А по матушке я - Голицын". Тут, конечно, легкий стон аристократического восторга, вроде: "Неужели внук тех самых Воронцовых и Голицыных…" И наконец наступает момент Лешечкиного социального торжества:
- Точно, внук, - говорит Лешечка, - только внук их крепостных. Простой я, обычный парень, рядовой рабочий-труженик. Вот возьми руку, пощупай! - Лешечка отрывал от руля, от плеча собеседницы или от высокого тяжелого стакана (в зависимости от обстановки) руку и протягивал прекрасной собеседнице: - Пощупай ладонь, видишь - вся в мозолях. - И действительно, ладонь у Лешечки была тяжелая, мужская, не по его двадцати трем годам, вся в ороговевших бесчувственных мозолях. Настоящая рабочая рука.
Со Светланой у Лешечки получилось не так просто. Она встретилась ему после работы в будний день на Пушкарском повороте. Обычно Лешечка не очень любил подсаживать в машину разную публику. Во-первых, обшивка портится, грязь в машину натопчут, а ему потом чистить, а во-вторых, незнакомые люди неизвестно чем дышат - еще грипп или какой-нибудь туберкулез надышат. Но здесь очень уж симпатичная подвернулась девушка - пышненькая, золотоволосая, - и Лешечка не устоял. А не устоял - надо крутить педали, продвигать события дальше. Пока ехали, познакомились, поалалакали, и, когда контакты вроде наладились, Лешечка под влиянием внезапного озарения и говорит:
- Слушай, Светлана, а не поехать ли нам искупаться на Угу?
- А почему бы и не искупаться, - ответила Светлана.
И вот во время этого вечернего купания Лешечка и пристал к Светлане, имея в виду свою большую опытность и отзывчивость женского сердца. Но в этот раз получил быстрый и решительный отпор. Так его энергично Светлана ударила в низ живота коленом, когда полез он обниматься, что чуть ли не самой пришлось ей ухажера, сложившегося пополам, выволакивать из воды.
- Не будешь нахальничать в следующий раз.
- Да я не нахал, Светлана, я просто любитель.
Период сватовства занял у Лешечки месяц. А вдруг снова не встретит он такой девушки? Чтобы была самостоятельная, симпатичная, здоровенькая, хозяйственная. А к этому времени у Лешечки как раз подоспел двухкомнатный кооператив, но вот когда дело дошло до ордера и прописки, то одного Лешечку не прописывают, дескать, площадь велика, так что в некотором роде у Лешечки даже безвыходное положение, а из всех его знакомых девиц кандидатура Светланы самая подходящая. Кроме всех перечисленных выше качеств, есть еще одно: родня в деревне - значит, постоянно в его, Лешечкину, жизнь вторгаться не будут. И вот тут, тщательно взвесив свою материальную основу, ревизовав здоровье и состояние своей молодой и очень ясной души, Лешечка и сказал Светлане:
- Давай поженимся?
К его удивлению, Светлана не стала делать изумленное лицо и опять слегка его шуганула, когда он под это свое торжественное признание снова попытался ее облапить. Ведь какая трезвая голова оказалась у этой девушки! Светлана сказала так:
- Я, Лешечка, неделю жду, когда ты мне сделаешь предложение. Я уже приготовилась к этому. И даже больше тебе скажу: никуда ты от меня не денешься, потому что ты мне нравишься, и я уже прикинула, что в мужья ты подходишь. Да и как у тебя с квартирой? У меня тоже свои задачи: в колхоз я возвращаться не хочу, а ПТУ через полгода заканчиваю. И что же, я так и буду в колхозе работать маляром? Я, Лешечка, согласна выйти за тебя замуж, но у меня условия: первое - сразу заведем ребенка.
Лешечка опять потянулся к Светлане и легонько, будто ненароком, залез пальцем под бретельку летнего платья.
- Сразу, - урезонила его Светлана, - это не значит сейчас, а после росписи в загсе и свадьбы. Второе, - продолжала Светлана, - всего у нас будет трое детей. Я детей люблю. Третье. Я свою родню в дом не пускаю. Не то что не пускаю: пусть зайдут, чаю попьют и отваливают. Своим умом будем жить. Но пускай и твоя родня тоже у нас не ошивается. Четвертое. Пить будешь только дома или со мною. И пятое. Никаких дружков-товарищей. У тебя теперь семья. Подходит?
Лешечка подумал: "Девятнадцать всего лет девчонке, а какая разумница. С супругой я не ошибся".
И здесь Светлана добавила к своей речи еще:
- Лешечка, а тебя не посадят?
- Да за что? Я ведь просто гайки кручу. Я ведь не директор мебельного магазина и не ювелирторг. Я гайки кручу, я - автослесарь.
2
Каждый раз, подходя утром к автостанции, Лешечка удивлялся: ведь просто скопище сараев да невысоких, в один этаж, домишек, грязь, пыль, дощатый забор, сторожиха Анна Тимофеевна вяжет чулок, сидя на солнышке на табуретке возле ворот, - ну просто запустение, а ведь именно это место дает ему, да и не одному ему, кусок хлеба с маслом. Да что там с маслом - с ананасом! И еще каждый раз Лешечка удивлялся: как же удалось ему сразу после армии попасть на это золотое дно? Дуриком. Исключительно дуриком. И одновременно каждый раз холодная, как нож, мысль обжигала Лешечку: а если все это кончится? А ведь кончится рано или поздно. Прихлопнут. Вот уже для "Жигулей" автосервис открыл новую огромную станцию. Ведь дойдут и до "Запорожцев". Дойдут, все к этому идет. Не могут не дойти. И тут же себя успокаивал: народ у нас ушлый, на хитрую козу и кнут винтом, что-нибудь новенькое придумаем. Умельцы мы. Кулибины.
После увольнения из армии в запас Лешечке не хотелось снова становиться к станку, в цех. Конечно, очень почетно работать на их прославленном заводе по производству сельхозмашин. Но в армии он все время думал, что вот окончится служба, и замаячат иные берега, иная жизнь, какая-то неожиданная - посветлее, посвободнее, поперспективнее, что ли. Да и не то чтобы жирнее, слаще, а хотя бы по-иному. А опять сиротская простота: поставил заднюю левую ступицу к тележке, наживил шесть гаек, пневматический гаечный ключ в руки, шесть, как короткая очередь, ударов ключом. Снова задняя левая ступица, наживил шесть гаек… А может быть, - в этом месте думал о себе как о безотцовщине Лешечка, - доверят и правую ступицу для полноценности… А куда еще податься? Предприятие союзного масштаба у них в городе единственное. На маслозавод? Экспедитором на консервный комбинат? Тут, правда, хоть по стране поездишь, вагоны с консервами ходят в разные стороны. Сиди себе в вагончике, подтапливай печурку, чтобы не замерз деликатный груз, поглядывай по сторонам, впитывай природные красоты, а на станции назначения сдал имущество по накладным и газуй обратно в родной город с белым кремлем над рекою, с деревянными домишками и купеческими особнячками в центре и огромными многоэтажными новыми районами на окраине, в Заречье, возле завода.
С Федором Александровичем Лешечка, как ни странно, встретился в пивном баре - подумать только, такое ненадежное место, а именно здесь определилась дальнейшая жизнь… Было жарко, парило. Лешечка обошел уже весь центр, тщательно подмечая все новое, появившееся в городе за те два года, что был он в отлучке. И в тот момент, когда смотреть больше вроде было уже нечего, когда надо бы возвращаться домой, да не хотелось: дома мать начнет пилить про его трудоустройство, - Лешечка вспомнил, что как раз здесь, под высоким речным откосом, под бульваром, на котором он уже бесцельно, до ломоты в горле, выкурил три сигареты, стоит на радость распарившимся дачникам и прогуливающимся в жаркий день гражданам невысокий острожец с башенкой и частоколом. Конечно, не только для исторической красоты поставлен он горпищеторгом: с утра из ворот под липы, видевшие еще, наверное, князя Пожарского, выносятся пластмассовые столики, открываются в частоколе бойницы и дородные тетя Паша и тетя Ксюша начинают свой затяжной бой у пивного прилавка. И только вспомнил Лешечка эту милую сердцу картину, как горошина скатился по откосу и ахнул-таки от вековечности добрых традиций: все на месте - и острожец, и бойницы, и две дородные подруги. Только очередь к ним стала втрое больше - то ли жара над городом за два последних года загустела, то ли жаждущих прибавилось, то ли народ стал жить лучше, к пиву привязался теснее.
Очередь за пивом - свята. Примкнул Лешечка за последним пивцом и, несмотря на жару, терпеливо стоит. И уже, наверное, через полчаса, когда до бойницы осталось перед ним человек лишь пять, подваливает к нему Федор Александрович. То есть, конечно, просто незнакомый парень лет тридцати пяти в джинсах, подтянутый, в фирмовой рубахе и говорит:
- Слушай, солдат, возьми и мне заодно пару кружек. Ты вроде один, и пара кружек тебя не обременит? А я тебя лещом вяленым угощу.
- Возьму, - говорит Лешечка, - если у вас есть лещ, то лучше возьму по три - кружечки.
- Заметано, - соглашается парень, - бери по три.
За пивом, за столиком, под густой прохладной липкой и познакомились. Лещ оказался вкусным, жирным, в меру соленым и провяленным.
- А почему вы, Федор Александрович, - спросил Лешечка, - определили, что я солдат?
- Лицо у тебя, Леша, загорелое, руки загорелые, шея тоже черная, как раз по линии воротничка, а в распах рубашки видно, что больше ты загаром нигде не тронут. Да и стоишь ровно, от строя еще не отвык, волосы также не по моде, слишком короткие.
- Наблюдательный вы, Федор Александрович, человек!
- Специальность у меня такая: если хочешь жить - будешь наблюдательным.
Поговорили еще о разном.
Расспросил Федор Александрович Лешечку, как текла-протекала у него служба, про родителей, про жилье, про то, чем до армии занимался, про планы на будущее.
- Никаких особенно планов нет, - ответил на последнее ожидательно Лешечка. - Может быть, дальше учиться? В армии немножко шоферил, права есть, но на грузовик устраиваться не хочу. А на легковушку - кого-нибудь возить, кто меня возьмет.
Про выпивку Федор Александрович тоже очень подробно расспросил:
- Не пью, - скромно, не кривя душой, сказал Лешечка, - белого вина вообще в рот не беру, не люблю, красное не нравится, вот разве пиво.
И тут Федор Александрович и сделал несколько охмелевшему Лешечке такое предложение:
- А может, Леша, пойдешь работать к нам, в автосервис?
В первый же свой рабочий день, увидев низкие постройки, пыльный двор с искореженными машинами, основной зал со старенькими подъемниками и толпу разнообразных личностей, сгрудившихся у барьерчика мастера-приемщика Федора Александровича, Лешечка подумал: "Ну и в дыру я попал". Но отступать было некуда. Как говорится, давши слово - держись, а не давши - крепись. Единственное, что утешало Лешечку, это таинственные слова Федора Александровича, сказанные еще при первом свидании: "Тебе, Леша, будет неплохо. И помни, ты родился в рубашке. Мы бы ни за что незнакомого паренька на работу не взяли, но ученика, который был на твоем месте, забрали в армию, а "сверху" нас предупредили, что если быстро кого-нибудь не возьмем, то ставку закроют". Это туманное признание как-то "грело" Лешечку в первый день: значит, не плевое место, почему-то решил он, не только сотня в месяц, а будет, наверное, еще некое попутное вспомоществование - тридцатник или полсотня в месяц набежит за разные услуги. В общем-то он, конечно, догадывался, что идет работать не провизором в аптеку.
Когда Лешечка уже переоделся, познакомился со своими товарищами по работе, а было их человек двадцать, по громкой связи назвали его фамилию, и перед самым звонком состоялся короткий разговор с Федором Александровичем. Вернее, вот что сказал ему мастер-приемщик:
- Я тебя, Леша, ни о чем не предупреждаю и ни о чем не говорю. Смотри сам, потом во всем разберешься.
"Потом" наступило очень скоро. Лешечка оказался сообразительным малым. Уже в первый день он увидел, как быстро красненькие бумажки порхают не только у кассы, по и по разным темным углам цеха. И уже через год он стал приличным слесарем-мотористом, даже поступил в техникум. За этим "потом" замаячили и разные "тряпки" и "деревяшки", и двухкомнатная кооперативная квартира, и такая дружба с Федором Александровичем, что и водой не разольешь.
Вглядываясь в лица своих коллег после года совместного труда, он думал: почему же клиенты не возмутятся? Никто не стукнет кулаком? Случается как бы наоборот: чем больше они выжимают из клиентов, чем больше ломят за отсутствующие на складе дефицитные детали, тем с большей благодарностью те уезжают со станции. К примеру, больше чувствуют тепла и дружбы к нему, к Лешечке, угодливее предлагают (кто чем богат): завмаг - копченой колбасы, мясник - парного мяса, артист - билет в театр, писатель - свою последнюю книгу, продавец из галантереи - простыни и хлопчатобумажные рубашки. Почему, когда у этих неумех ломаются машины, они ласково зовут его Лешечкой? Да есть ли у них у всех гордость!
Уставая от своих размышлений, Лешечка мечтал: "Эх, стать бы директором!" Он-то знает, как одним ударом наладить хотя бы относительный порядок! Ведь не совсем глупая голова написала в правилах внутреннего распорядка станции: "Не разрешается вход на станцию посторонним лицам и выход во время рабочего дня служащих станции за проходную". Но, видимо, сам Федор Александрович (а может быть, и недосягаемый Кирилл Аствацурович?) подобрал глухую Анну Тимофеевну, которая вечно вяжет чулок и следит только за тем, чтобы без пропуска кто-нибудь не вывел с территории станции машину. Крутится как сумасшедшая вертушка у входа. Топайте, добрые молодцы, в любую сторону.
Но это все мелочь, это лишь сахарок, чтобы присыпать хлеб с маслом. Главный добытчик - Федор Александрович. Вот это артист, это поэт своего дела! Вежлив, внимателен, раздевает только под аплодисменты жертвы. Сколько уловок и какое знание людей!
- Основную шестереночную пару для сороковки? К сожалению, дорогой человек, уже полгода к нам ничего не поступало. Вот для тридцатисильного двигателя - я вам за милую душу.
- Ну помогите! Я в долгу не останусь.
- Наш долг - вам помочь.
- Ну что-нибудь сделайте!
- Знаете что, дорогой, - Федор Александрович сама любезность, - сходите в цех к ребятам, может быть, они что-нибудь придумают. Лешу там поищите или Сережу.
Но Федор Александрович уже с восьми утра знает, что клиенту нужна основная пара. Еще только он открыл окошечко, как просунулась голова и спросила у Федора Александровича, который что-то старательно писал: