Против Лешечкиного ожидания, он неожиданно долго провозился с машиной Геннадия Михайловича: центральный вал чуть расклинило, его пришлось подтягивать и шлифовать. Во всей этой затяжной и нудной работе Геннадий Михайлович ему помогал - держал, приносил инструмент, мыл детали. Конечно, у Геннадия Михайловича была своя корысть: уже пятница, и если Лешечка до шести его машину не выпустит, то, значит, мыкаться ему еще по гостиницам до понедельника, но, с другой стороны, Лешечка поражался, как профессор, возившийся всю жизнь с анализами и больными, так ловко крутит гайки и, если ему раз покажешь, то делает уже все добросовестно и четко. "А ведь как получается, - подумалось Лешечке, - эти очкарики с ходу, с налета осваивают нашу специальность. А разве я смог бы так же быстро научиться чужому делу?" От этой мысли Лешечке стало грустно.
Другой неожиданностью, когда уже вся работа была закончена и "Запорожец" довольно мягко заработал, без шумов и скрежетов - Лешечка делал не тяп-ляп, а на совесть, - другой неожиданностью для Лешечки оказалось то, что на шутливый вопрос Геннадия Михайловича, очень довольного результатом: "Ну, Леша, удружил, а теперь наступил час расплаты. Сколько с меня?" - он вдруг твердо и определенно сказал:
- Не выйдет, Геннадий Михайлович. Расплачивайтесь через кассу.
- Леша, но ведь с любого другого вы бы взяли, а я вот даже видел, что вы делали мне все старательно, на совесть, честное слово, мне даже хочется вас отблагодарить.
- Нет, Геннадий Михайлович. Не уговаривайте и не просите - не возьму. А вот если, когда все у нас будет закончено, вы со мной покурите, то я буду рад.
…Разговора, какого хотелось Лешечке, так и не получилось. Они сидели на скамейке во дворе станции и курили. Клава уже закрыла склад, почти все разошлись, затих компрессор в малярке. Геннадий Михайлович весь был, видимо, в предстоящей ему дальней дороге - ведь это не шутка: после целого дня работы проскочить еще пятьсот верст. А на Лешечку вдруг упала усталость, тупая и равнодушная. "Сколько, интересно, сегодня накапало? - лениво подумал он. - А, черт с ним! Чего зря ломать голову, приду домой, запрусь в ванную и сочту". О чем-то хотелось спросить Геннадия Михайловича, о чем-то важном и главном. "О том, как жить дальше, что ли? А зачем спрашивать? Да пусть идет, как идет. Сейчас встану, пожму руку - и пусть с богом едет, - думал Лешечка, - не томит меня, не смущает какой-то иной жизнью. Она не для меня. В одну руку всего не заберешь. Вот сейчас докурю…" Но внезапно первым, безо всяких вопросов заговорил Геннадий Михайлович:
- В грязи ты, Леша, челюбакаешься. - Профессор внезапно перешел на "ты". - Все это грязь и унижение для человека. Я ведь наблюдательный мужик, Леша. Я видел, сколько и чего ты сегодня сбыл на сторону. Я даже знаю, что ты мне сбыл основную пару, принадлежащую Федору Александровичу. Он три дня подряд приходит с газетой "Социалистическая индустрия", и на этой газете карандашом наверху написана цифра "тринадцать" - значит, получает он ее на дом, а цифру эту пишут почтальону для доставки. И вот эту злосчастную пару ты тоже сегодня принес, завернутую в "Социалистическую индустрию" с цифрой "тринадцать". Я пока целый день сидел на скамейке возле приемщика - всего насмотрелся. И понял, что работаете вы полдня на улице. И видел, как все время вы выносите что-то в свертках и сумках и какое огромное количество деталей уходит налево, сколько вы их продаете навынос. А ты заметил, Леша, что люди больше стараются купить у вас что-нибудь на станции, чем сделать? Даже люди, труд которых далек от вашего, стремятся сами разобраться в машине? Вас начали бояться и связываются только по крайней нужде. Вы на своих автостанциях стали жить не по советским законам. Вам всем очень удобно: вы пользуетесь нашим образом жизни, потребляете наше здравоохранение, право на соцобеспечение, а работаете как лавочники. Вот смотри, по западным меркам тотальная операция, которую произвожу я с моей квалификацией и умением, стоит около семи-восьми тысяч долларов. Ну и что, мне, значит, тянуть с больного за каждый шов, за каждое шевеление моего высококвалифицированного мизинца?
Ты смотри, Леша, что получается: общество сейчас разбилось на две группы. Разбилось не по производственному признаку, не потому, что один врач, а другой продавец или пастух, а по отношению к труду, по чувству совести, с которой люди работают. У представителей одной группы есть возможности, честные, прямые, по их труду. Им предлагают, допустим, купить "Волгу", съездить по туристской путевке во Францию, по командировке в Болгарию или США, взять от предприятия или учреждения садовый участок или стать членом кооперативного гаража, их избирают депутатами, они получают ордена и звания Героев Социалистического Труда. Но у них не всегда есть деньги, чтобы приобрести эту "Волгу", построить гараж или дачу, выкупить путевку на круиз по Средиземному морю. Зато у другой группы есть только деньги, полученные по "потребности". Иногда много, иногда навалом, это зависит от способности использовать ситуацию дефицита. И что делать с ними - они не знают, потому что уже обожрались "Жигулями", коврами, хрусталем, кримпленом и даже тем, что не должно бы и продаваться - чужими возможностями, которые они в состоянии купить.
Леша, поверь мне, таким - людям, как ты, с каждым годом жить будет все труднее. Как сказал один знаменитый поэт: "Все счастье земли - за трудом".
3
На дне рождения Шурика собравшиеся гости - Федор Александрович с женой Таисией, подруга Светланы учительница Зинаида со своим мужем шофером Василием, кладовщица Клавдия с болезненным супругом Тихоном Николаевичем (ему варили овощи без соли и овсяную кашу на молоке), - словом, когда гости хорошо ели и пили, нахваливая умелую и разворотливую хозяйку, и когда Светлана, статная, в новом креп-жоржетовом платье с воланами ("кримплен уже не в моде, и носят его одни продавщицы"), с крошечными золотыми сережками с блестящими камешками в ушах (сколько стоят эти камешки - знали только Лешечка да кладовщица Клавдия, бросавшая на них хищные взоры), - когда статная и уверенная в себе Светлана внесла, словно киноактриса, на фарфоровом блюде жареного поросенка и все ей зааплодировали - вот тогда она, продолжая начатый до ее ухода на кухню разговор об отпуске, сказала:
- Мы в этом году едем в Сочи. Дети уже большие, старшего возьмем с собой, пусть покупается и поест фруктов.
- Сочи - это единственное место, где можно культурно отдохнуть, - одобрила решение Светланы Клавдия. - Мы в позапрошлом году с Тихоном Николаевичем проводили отпуск там. Снимали однокомнатную квартиру.
- Снимать квартиру - это по-деревенски, - возразила Светлана, - отдых должен быть полноценным. Живем только раз.
- И надо прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно… - улыбнулся Федор Александрович Светлане.
Мельком она заметила, как скисла при этом бочкообразная Таисия. И Светлана злорадно подумала: "Уж коли в молодости ухватила красивого мужика, так хоть за собой следи, чурка с глазами".
- Совершенно справедливо, Федор Александрович, - одарила Светлана Лешечкиного сослуживца улыбкой, - поэтому я и говорю, что отпуск должен быть отпуском. Мы снимем два номера в гостинице на берегу, и никакой готовки, никаких кастрюлек и керосинок. Питаться только в ресторане, разве что утром сметанку и кефирчик, купленный с вечера. А на Рицу поедем на своей машине.
…Выехали они в первую же пятницу сентября. Вернувшись с работы уже с отпускными, Лешечка в который раз порадовался, какая волевая у него жена. Просто бой-баба! Все у нее в руках горит. Машина, выведенная из гаража, уже стояла у подъезда. Как же Лешечка в свое время протестовал, когда в самом начале первой беременности Светлана записалась на курсы автолюбителей: "Ну зачем тебе это? Ребенка повредишь". - "Я все рассчитала, - отвечала жена. - В первый же месяц декрета пройду спокойно практическую езду и сдам экзамены. А зачем мне права - потом увидишь". И вот сейчас он еще раз убедился в ее предусмотрительности. На заднем сиденье слева, на спальных мешках, стояла сумка-холодильник. Лешечка не утерпел, открыл своим ключом машину: бак был полон, в багажнике чемоданы и две двадцатилитровые канистры с бензином. Бой-баба! Если Светлана что-нибудь делала, то только по высшему классу. "Ничего терять не хочет, - подумал Лешечка, - ни минуты из отпуска". Если они через час выедут, то, меняя друг друга, к двенадцати часам будут у Ростова, а там до Сочи уже рукой подать! Рассчитала Светка все правильно, к вечеру прибудут! И опять он порадовался, что самую трудную работу делает жена. Все у нее на примете, все сообразит, сочтет, прикинет, а его дело только гайки крутить. Жить можно! Жизнь прекрасна! Надо только поспевать за задуманным!..
Но как точно Светлана ни рассчитала, как тщательно ни составила график, сидя по вечерам над атласом шоссейных дорог, все, казалось бы, предусмотрела, бензину припасла почти на всю дорогу, но…
Но перед самым Сочи остановил их вежливый лейтенант ГАИ. Аккуратно приложил к фуражечке руку, поздоровался, поздравил с прибытием, но поинтересовался, где они будут отдыхать. В Сочи? А нет желания - в Новолазаревской, в Лоо, в Сухуми? Нет? Только Сочи. Молодые люди желают пользоваться не только морем и солнцем, но и культурным изобилием, которым снабжает прекрасный город у моря Росконцерт? Прекрасно! А сколько времени они собираются пробыть у моря под пальмами? Двадцать четыре дня - весь отпуск. Вот и расчудесно! Главное - стабильность. Отдых - это в первую очередь море и солнце, а не угар дороги. А поэтому - ах, как мил, как белозуб и вежлив был лейтенант ГАИ! - а поэтому, не портя внешнего вида их прекрасного автомобиля, он с внутренней стороны переднего стекла налепит им маленький талончик, где стоит сегодняшнее число. За сутки молодые люди, которые выразили такое похвальное стремление к стабильности, должны устроиться, припарковать машину - и никаких передвижений все двадцать четыре дня. Воздух над всесоюзной здравницей должен пахнуть лишь свежим запахом моря и розами! Решение Сочинского горсовета. В противном случае у симпатичных молодых людей немедленно будут сняты номера. Лейтенант желает симпатичным молодым людям счастливого пути и хорошего отдыха. "Какой здесь отдых?" - Света, как пушистая пума, выскочила перед лейтенантом.
Но лейтенант, хотя он оценил и роскошный прогиб спины у пумы из Нечерноземья, и высоту ее бурно вздымающейся груди, оценил и деликатное предложение расплатиться в звонкой советской валюте за некоторое пособничество в проведении отпуска, тем более деликатное, что пятьдесят рублей одной хрустящей лакомой бумажкой Светлана уложила в свои водительские права и улыбалась при этом почти интимно, лейтенант даже согласился, что ребенку действительно надо бы, во имя целостности картины, именно из окошка "Жигулей" показать побережье и что, конечно, машина делает жизнь пряной и радостной, но Сочинский горисполком очень строг, и хотя пума так обворожительно пушиста, так элегантна, синеглаза и мила, он, лейтенант, к сожалению, ничем помочь не может и просит освободить дорогу, потому что точно такую же беседу ему сейчас придется вести с пассажирами следующей машины.
…Если что сразу не заладится, то и потом пойдет комом. Весь вечер они мотались по Сочи, но то, что казалось им легким у себя в городе, здесь оказалось невыполнимым. Везде не было мест, и везде тем не менее жили люди. В "Жемчужине" - немцы из ФРГ и шведы, в "Приморской"- артисты цирка и какие-то эстрадники, в "Москве"- участники конгресса дендрологов. И каждый раз Светлана или Лешечка долго стояли, маясь, у окошечка администратора, просили войти в их положение, были готовы подождать, намекали на свою исключительную благодарность. Но что-то не срабатывало.
Каждый раз после стояния у барьера, после всех угодливых, подобострастных улыбок они понимали, что надежды, хотя бы на сегодня - никакой. И они ехали в следующую гостиницу. Им попадались разные администраторы: добрые русские женщины, надменные прямоспинные молодайки, армяне с миндалевидными глазами, равнодушные набриолиненные молодцы в джинсовых рубашках. И все говорили: "Мест нет", "Возможно, завтра", "Забронировано", "В ближайшую неделю не предвидится". А вокруг все время входили и выходили какие-то люди. Вестибюли гостиниц ни на минуту не оставались пустыми. Кто-то выезжал, кто-то входил с чемоданами, назывались фамилии, искались листочки с бронями, и вновь приезжие немедленно поднимались на этажи. Ведь живут же как-то люди, устраиваются!
По бульварам и проспектам, по которым медленно проезжали запыленные "Жигули" Лешечки, плотной массой двигалась толпа веселых и несуетливых людей. Горели лампочки. У гостиницы "Москва" работал музыкальный фонтан, а на открытой веранде второго этажа ели мороженое. А они со своими "Жигулями", со своими аккредитивами, с двумя чемоданами тряпок, с желанием провести отпуск "как люди" оказались никому не нужными на этом празднике жизни.
Около двенадцати ночи Лешечке со Светланой повезло. На круглосуточно работающей бирже они сняли однокомнатную квартиру. Квартира была далеко от центра, но зато, как сказала хозяйка, ночью там прохладно, потому что близко горы и лес. Было еще неудобство: квартира сдавалась сразу на четыре недели. "Ну, ничего, - думал Лешечка, - если что-нибудь подыщем получше, съедем, и все".
И началась их курортная жизнь. С утра пораньше они уезжали на автобусе на пляж, брали лежаки, занимали места под тентом, поближе к морю. Пряж был веселый, все больше студенты, молодожены, горожане и командированные, стремящиеся между делом еще и загореть. Лешечке понравилось море. Он купался, отсыпался, играл в карты со студентами.
Во вторую неделю отдыха навалилась на него хандра. Все показалось пресным и неинтересным, море - грязным, дорога на автобусе до пляжа - пыльной, очередь в столовую - бесконечной. И в это же время определилось у него какое-то расхождение с женой. Несколько раз делали они попытки переехать куда-нибудь в гостиницу ближе к морю, но каждый раз безуспешно. "Вот черт, - думал Лешечка, сидя в холле гостиницы в мягком кресле, пока Светлана вела переговоры, - есть деньги, а не истратишь". Тогда же припомнился ему давний разговор с Геннадием Михайловичем. Лешечке казалось, что где-нибудь в "Приморской" или "Жемчужине" у них по-настоящему наладилась бы жизнь. Утром они бы завтракали в буфете; прямо из гостиницы в купальных халатах - и это было припасено у заботливой Светланы - спускались бы на пляж; в обед, обмывшись под горячей водой в ванной, шли в гостиничный ресторан без очереди, без толкотни, ели бы холодную, со льдом, окрошку; вечером посиживали бы в баре или, уложив Шурика, ходили на концерты, в цирк. А так вечером из их прохладного "вблизи леса" не выберешься, сиди крути ручку телевизора. Попытались они съездить в парк Ривьера на концерт "Машина времени", но билетов не достали. И вообще что-то точило Лешечку, что-то сжимало душу. Злое ощущение, что ему что-то недодали в жизни, все отчетливее прикипало к его сознанию.
"Ну что же, - думал он, лежа на пляже, - так мне всю жизнь и крутить гайки?" И тут же поднималось мутное раздражение против жены: "Она-то всем довольна. Щебечет, возится с сыном, говорит, что счастлива, что свела много знакомств, что лучший отдых - это стабильность. Но она-то весь год видит белый свет: ходит по магазинам, ездит с ребятишками весною в парк и за город. Книжки читает, в курсе всего. Ну, конечно, она при семье, мы же вместе после рождения Шурика постановили, что ей лучше не работать, а заниматься домом, уютом. И она занимается. Сама в гараже погреб вырыла под картошку, и сама же оштукатурила, не чурается работы. Но ведь я, - чуть ли не кричал от острой обиды Лешечка, - весь день, весь день кручу гайки, обманываю людей, каждую минуту жду наряда ОБХСС, сделал из себя гада и жлоба".
Лешечка смотрит на жену. Крепкая, здоровая, ни капли лишнего жира, обняла за плечи Шурика и сидит лыбится со студентами.
Лешечка обводит глазами пляж. В мареве, поднимающемся от гальки, колышутся тени. От моря через удары набегающей волны доносятся радостные крики детей. Ему хочется взглянуть на все весело, непредвзято, хочется радоваться солнцу, морю, тому, что он здесь, за тысячу километров приехал. Он здоров, слава богу, и дети здоровы, какого ему еще рожна надо? Бирюльку, гостинец отняли у мальчика. На концерт не пустили. В автобусе жарко. Радуйся тому, что есть. Жизнь коротка. Разве каждый может не думать, сколько будет стоить обед в ресторане и одно кило винограда или сразу пять купить на рынке? Вон студентики коечки снимают, в сарайчиках спят, на лоджиях, в кухнях. Да это счастье иметь здесь, в Сочи, то, что имеет он. Но перед глазами спокойные, нарядно и легкомысленно одетые люди, спускающиеся по лестницам в кондиционированных вестибюлях, фуникулер, идущий с горы от санатория имени Орджоникидзе прямо на пляж, веселые лица в вагончиках. Перед глазами хлопает тент над полупустым, выдвинутом на сваях в море медицинском пляже санатория имени Мориса Тореза, и снова черные жлобские мысли загораживают Лешеньке рассудок. Он старается не думать, но злая муть не проходит. Он лежит на спине, солнце нещадно жжет живот, ноги, он знает, что обгорит, но не идет в воду.
"Хохочет, заливается. Конечно, ребята молодые, здоровые, а у него хоть плечи и грудь мускулистые, налитые, но живот дряблый, с жирком, ноги жидковаты. Ему некогда делать по утрам гимнастику, бегать по субботам и воскресеньям трусцой. Ему бы только за эти два дня отоспаться. Она довольна жизнью - что хотела, то и получила. Но ведь и за меня распорядилась. Ей что, помешал мой техникум? Она что, меня туда устраивала? Я еще до женитьбы в него поступил. А когда Шурик родился, она меня, видите ли, пожалела, проявила заботу".
Как в кино перед глазами у Лешечки встал тот вечер.
Уже с месяц, как Шурика привезли из роддома, но Светлана спать рядом все не разрешала. И вот в первую же ночь, когда они легли вместе и когда Светлана уснула, Лешечка встал и пошел на кухню делать контрольную за второй курс. Он как сейчас помнит, как хорошо и удачливо писалось ему тогда. Цифры и формулы будто сами становились на место в правильной логической последовательности. И его тогда восхищало и радовало свое умение, умение человеческого мозга в таком строгом порядке конструировать и расставлять жизнь, и он получал наслаждение от этой своей работы. Но часа в два ночи вошла Светлана, в халате, причесанная, будто и не спала, села напротив него, взъерошила ему волосы:
- Получается, Леша?
- Получается.
- А зачем это нам, Леша? Ты разве хочешь менять работу?
- Нет, не хочу. Другой такой не найдешь.
- А инженер знаешь сколько получает?
- Знаю. Но я ведь не для этого…