Володя со стыдом вспоминал, как через некоторое время бросил лихую фразу: "Ну, видишь, русские ребята ничуть не хуже, чем иностранцы!" И как Олечка заплакала, и как он испугался и попытался не по-мужски всю вину свалить на Олечку. И как Олечка сквозь слезы сказала: "Ты ни в чем не виноват, я этого хотела, Володя. У меня такого парня больше никогда не будет". И как отвез Олечку домой, уже после ее прощальных слов - она протянула ему руку и сказала: "Я живу в этом подъезде на пятом этаже в квартире семнадцать, если захочешь увидеться - заходи", - он трусливо подумал: "Пронесло, фамилии я ей, кажется, не говорил, а номер машины не догадается запомнить".
Но сам он ее почему-то не забыл, а, наоборот, с каждым днем вспоминал все чаще и чаще. И как у нее горели глазенки за столом, и ее детские, податливые губы, пахнущие вишневым ликером. Он думал, что это так, блажь, пройдет, но тут она появилась на рубеже…
Они бежали гонку патрулей в ФРГ. Участвовали две наши команды, но основные противники - австрийцы - были очень сильны, прямо на пятки австрийцам наступали спортсмены ГДР. Опытный, очень постаревший тренер Сергей Константинович, уже давно работавший с основной сборной, знал, что его ребята выиграют, хорошо потопают, поднажмут и проявят волю к победе. И все же полной уверенности в победе не было. Наши могли прийти первыми, если кто-то хорошо измотает австрийцев, и Сергей Константинович решил в первой сборной ее, так сказать, ведущего не выставлять. "Володя, - сказал Сергей Константинович, - ты должен пожертвовать собой ради команды. Даже с тобой команда вряд ли выиграет, а без тебя, если ты хорошо измочалишь австрийцев, а они будут ориентироваться на тебя - ты самый сильный, известный им, - наша первая сборная, может быть, станет на финише победительницей. Становись во вторую сборную, ребята там послабее, но взвинти темп на первой половине трассы. С каким вы придете временем, не имеет значения, главное - вымотай австрийцев, сделай это, Володя, для меня, мне очень нужна победа".
Володя с недоумением посмотрел на Сергея Константиновича. Он, Володя, был в пике спортивной формы, ему не терпелось стать чемпионом. Даже муть поднялась в душе: "Вспомнил старые благодеяния. Ну, взял в команду. Ну, научил ездить и стрелять. Что ж, теперь всю жизнь за это отрабатывать?!" А потом Володя вспомнил старушку мать Сергея Константиновича, которая всегда встречала их после чемпионатов, его холостяцкую однокомнатную квартиру, в которой кто только из команды не бывал, кухню в этой квартире, уставленную несданными молочными бутылками, и самое главное - вспомнил о характере Сергея Константиновича, как он пробивал ребятам квартиры, машины, старательно женил, как долго внушал ему, Володе, мысль: "Скоро все кончится. И большие деньги, и слава, и зарубежные поездки, и новые машины. Надо учиться, стараться, чтобы на основной работе ты был на хорошем счету, надо пробиваться в главной, неспортивной жизни, пробиваться трудом". Вспомнил Володя, как долго Сергей Константинович пытал его на сборах о призвании, о склонностях, потом устроил в ГАИ, организовал отпуск для учебы на курсах, ездил несколько раз к Володиному начальству, когда приходило время соревнований и сборов. Вспомнил Володя все, что сделал Сергей Константинович для него и ребят, подумал, что ближе ему нет сейчас человека, и сразу на сердце потеплело. И он сказал) "Хорошо, Сергей Константинович, я сделаю все как надо, выложусь".
Он долго все же не мог заснуть, в голову лезли всякие мысли, задремал лишь в третьем часу ночи. Утром не встал, как положено, на разминку, чтобы настроить организм, волю для борьбы за победу. Как и предполагал, старт взял он плохо. Вперед ушла первая сборная, потом через три минуты - шведы; за ним, за второй сборной, топтались с недоумением и робостью австрийцы: что там придумал знаменитый русский лидер? Но потом они и его обошли и начали убегать вперед. И тут Володя будто проснулся. Внезапно он почувствовал, как иногда бывало с ним во время удачных гонок, что тело его вдруг налилось гармонической силой, что сейчас ему по плечу все. Он помедлил, прислушиваясь к тому, что делается сзади: его команда, трое дебютантов в сборной, старательно топали сзади, всецело полагаясь на чутье знаменитого гонщика. Ребята дышали ровно и уверенно, лыжи их скользили хорошо, без оттяжки и одновременно свободно, как надо, значит, тренер угадал с мазью. Ну что ж, может, рискнуть? И ради Сергея Константиновича, и ради ребят. Его, Володю, лет пять назад точно так же вывозил знаменитый чемпион. Сейчас Володя на бегу оглянулся: лица у его ребят были упорные, сосредоточенные, глаза светились хорошей злостью, желанием работать. Чувство легкости, послушности в каждой клеточке тела не исчезло. Володя еще раз прислушался к себе: в глубине души вопреки разуму - и сам он не в форме, а за ним необстрелянные салажата - по-прежнему жило и разрасталось чувство победы.
Он догнал австрийцев как раз перед намеченным им подъемом. Те чуть приглушили шаг, экономя силы, и сначала пропустили Володю и его команду вперед (сумасшедший русский нашел где мериться силами, посмотрим его на вершине подъема!). Но когда Володя, не снижая темпа, прошел уже половину крутого тягуна, австрийцы спохватились, нервы их не выдержали. "Какие вы будете, господа хорошие, на вершине холма, - подумал Володя. - Наше-то дело, собственно, на этом подъеме и кончается, выкладывайтесь, миленькие, вам еще стрелять". Но и в команде у Володи все шло не очень гладко - бежать надо всем вместе, зачет по последнему, а последний что-то отстает, надо его тянуть. Ничего, не робей, парень. Давай-ка сюда, на мое плечо, карабин, не стесняйся, в свое время, вывозя Володю, знаменитый чемпион поступил точно так же.
К стрельбищу австрийцы все же нагнали Володю и отстрелялись на своем рубеже первыми. Подходя к огневому рубежу, Володя краем глаза заметил, что его мальчики тоже заняли места и держат в руках оружие. "Пиф-паф, ой, ой, ой, убегает зайчик мой", - почему-то пришел в голову детский стишок. Володя поднял карабин, совместил на одной прямой цель и мушку в прорези прицела и медленно повел курок на себя.
И в этот момент он вспомнил Олечку! Ее волосы, тонкую розовую кожу на скулах и зеленоватые, глубоко посаженные глаза. "Володя, Володя, Володечка…" Ему даже послышалось: "Не торопись". Но "не торопись" сказал он себе сам. Он зажмурил глаза. Видение исчезло. Текли драгоценные секунды. Он снова взглянул в прорезь, совместил мушку и цель и, уже заранее зная, что не промахнется, спустил курок. В эту же секунду, еще не видя результата, загадал: "Если выиграю, то женюсь".
Почему-то он знал, что не промахнутся и ребята. Ему был знаком этот запал уверенности, который идет от первого на лыжне.
На промежуточном финише несколько изумленный Сергей Константинович крикнул Володе: "В гонке ты отстаешь от первой команды на сорок секунд, от австрийцев - на двадцать, но у первой - круг штрафняка на стрельбе, а у австрийцев - один "капнул", отстает. Не сорвись, Володя".
Уже тогда Володя знал, что гонку выиграет.
А разве теперь он не сможет вытянуть, выиграть свою давнюю, так резво начавшуюся гонку? Он еще поборется. "Олечка, дай-ка, золотце, свой карабин на мое плечо. Ну, теперь ничего лишнего, стало легче, теперь жми, наверстывай. Мы еще с тобой придем первыми на финиш. Давай, Володя, жми, ты лидер, опытный боец, придержи дыхание, точно совмести мушку и цель. И - бей!"
"Кого же мы первого возьмем под мягкие, нежные жабры?" - размышлял Володя с некоторой даже ленцой, листая свою записную книжку. Кого "первого? Овощной магазин или "Мясо", "Автосервис" или "Универсам"? Но и здесь в самом названии магазинов, кажется, есть какая-то всеобщность и всеобъемность.
Голос директора "Универсама" - "на красный свет поворот на улице Трудовых Резервов" - был разведочно-неуверен. Да, он помнит и улицу славных резервов, и доблестного гаишника, и его собственный, директора, призыв обращаться, когда трудно. Так в чем трудности у представителя порядка?
- Я, понимаете, - врал Володя, потому что его правда выглядела бы в глазах нормального, довольного жизнью человека как полная и вопиющая ложь, - собираюсь покупать машину…
Будто бы предвосхищая окончание фразы и неизбежную просьбу о долге, на другом конце провода установилась глубокая, как обрыв связи, тишина.
- Вы меня слышите?
- Слышу.
- И вот, - продолжал Володя, - я испытываю нужду в деньгах…
Тишина приобрела густой космический характер.
- Но денег я ни у кого просить не собираюсь, - наконец-то договорил мысль до конца Володя.
- Так, так… - Тишина разрядилась, снова стали слышны электрические шорохи, и с другого конца провода послышалось повеселевшее и заинтересованное: - Слушаю. Слушаю, Володя, с большим вниманием.
- Мне нужно срочно продать вещи, принадлежащие мне. Дефицитные, новые, по государственной магазинной цене. Без переплаты. Срочно, сегодня. Никакой наценки нет.
- Слушаю вас, Володя, с большим вниманием, и хотя это не телефонный разговор, но что именно вы хотели бы продать?
- У меня в доме, - Володя медленно переводил глаза с предмета на предмет, - есть три ковра машинной работы, хрустальная люстра, несколько сервизов, кое-что из импортной электроники, книги…
- Так, Володя. Я вас понял. Одну минуточку, я подумаю. - Опять по проводу побежали шорохи помех, но легкие, как бы украшающие разговор электрической вязью, а не усугубляющие значение каждого слова. - Значит, так, если я правильно понимаю, мы, Володя, территориально с вами соседи?
Володя подивился профессиональной памяти торгового работника, потому что при том давнем ("на красный свет на улице Трудовых Резервов") разговоре, пятиминутном разговоре, он, Володя, обмолвился, где живет.
- Правильно. У нас даже три первые цифры телефона одни и те же: у вас в магазине и у меня дома. Это три остановки на автобусе.
- Вот и прекрасно. Через полтора часа у нас в магазине начинается обеденный перерыв, а до этого я расскажу о вашем затруднении кое-кому из своих доверенных людей, своим сотрудникам. Я полагаю, что их это может заинтересовать, и в обеденный перерыв они к вам подъедут. Хорошо?
- Хорошо! - Володя был потрясен гениальной сообразительностью своего знакомого.
- Тогда давайте адрес и ждите. В час по-вашему, по-государственному в тринадцать, - шутил универсамщик, - ну, в тринадцать пятнадцать мои люди будут у вас.
К назначенному времени Володя провел всю подготовительную работу. Боже мой, сколько труда висело на стенах, стояло невостребованного в шкафах! Ведь деньги - это тот же овеществленный труд, учила политэкономия. Значит, он ломал горб не для того, чтобы жить свободно и удобно, а для того, чтобы "быть как все", чтобы девочки из парикмахерской разевали рот на его квартиру. А сколько на все это ушло времени из жизни, которое никто ему ни за какие деньги не вернет.
Володя ходил по комнате с блокнотом и фломастером, на все ненужные, по его мнению, вещи делал, как в магазине, бирочки, хорошо еще, что не подводила память. Да с Олечкиным характером и не забудешь. Сколько раз она ему говорила: "Ковер стоит восемьсот рублей, а ты по нему топаешь в сапожищах!" Очень хорошо. Он так и напишет: "Ковер - 800 р.". А на картонной обложке блокнотика он сделает другую пометку: "Ковер. 20 минут пылесосом 4 раза в месяц". Это главное, что он получит обратно. А не деньги за этот ковер. Свободный, лишний, подаренный ему 1 час 20 минут в месяц - для жизни. Для безделья, для лежания, для бега трусцой, для чтения, для прогулки в пивбар, для ужения рыбы, для пляжа, для мультиков с Наташкой.
Хрусталь. "Ваза - 300 р.", "Ваза - 180 р." ("опять твои друзья пепел от сигарет насыпали в вазу на телевизоре, а она 180 рублей стоит"). "Крюшонница с подносом и стаканами - 800 рублей". Кстати, из этой крюшонницы чешского производства ни разу не пили даже кваса, но два раза в году ее - к 1 Мая и к 7 Ноября - моют теплой водой, а потом холодной водой с нашатырным спиртом, чтобы блистали грани на изломах. "Хрусталь, - запишет он на обложке, - 4 часа в год". А есть еще этикетка на лишние книги, которые надо перетирать, на две ондатровые шапки (мех будет дорожать!), которые выйдут из моды и которые сегодня надо пересыпать нафталином, махоркой, апельсиновыми корками, чтобы не сожрала моль.
Детская железная дорога, присланная из ГДР ("мы же с тобой, Володя, договорились, что следующий будет мальчик. Вырастет - станет играть, экспорт этих железных дорог ГДР сокращает"). Есть и серебряный подсвечник ("по случаю, модно, фирма знаменитая - "Фаберже", цена будет расти") и прочее, и прочее. Все ненужное или полунужное, без чего можно обойтись.
Зачем это? Куда деть? Кому это будет нужно через десять лет? Хлам, который взял их с Ольгой в плен. У Льва Толстого на всю усадьбу - в юности Володя вместе с командой был в Ясной Поляне - ценных вещей было меньше, чем у них в трехкомнатной квартире. Лишь бы директор "Универсама" не подвел и не нужно было бы связываться с комиссионными, перекупщиками, барахолкой. Для него, Володи, имеет значение и фактор времени. На всякий случай он оставил "Жигули" у подъезда. Не получится - сгребет все барахло, две-три ездки, и квартира пустая. А не влезет в "Жигули" - он еще вызовет на подмогу милицейский фургончик с решетками. Главное, ничего не жалеть, как при переезде, отказываться от всего лишнего. Начнем сначала…
Директор "Универсама" человеком оказался деловым. Пяток упитанных теток и девиц, позвонивших в дверь в десять минут второго, были тактичны и дисциплинированны. Все у дверей вытерли ноги, поснимали, несмотря на протесты хозяина, туфли и босоножки, и в чулках или подследниках, ничего не расспрашивая и не зыркая по сторонам, ходили по квартире. Они даже посмеялись над Володиной затеей с ярлычками, но ярлычки свое дело сделали. Тетки и девицы молча снимали ковры со стен, вытаскивали из серванта вазы, упаковывали в принесенную с собой бумагу, перевязывали припасенными веревочками и шпагатом и, вручив без торга объявленную сумму, как мыши в нору, шмыгали во входную дверь к лифту.
Квартира на глазах разорялась. На стенах появились чуть видимые желтеющие пятна, пустые углы. Володя даже засомневался в своей правоте. Но одернул себя: "Не стыдно тебе, дружище? Ты - крестьянский сын. Жить надо по условиям своей среды и своего положения в обществе. Ты же простой гаишник, не артист, не писатель, не ученый. Ну и живи без выпендрежа, как положено. Чемпион, газеты, слава - все в прошлом. Не надо стыдиться этих слов: ты обыкновенный человек. И, чтобы быть счастливым, тебе не надо тянуться на цыпочках. Очень устаешь, когда всю жизнь ходишь на цыпочках".
Судьба не снабжает человека всеми своими дарами. Каждому по порядку. Ему повезло, он, видимо, родился биатлонистом. Но дар судьбы реализован, истрачен, праздник закончен, а другого не предвидится. Хорошо, что Сергей Константинович в свое время все это ему внушил. И хорошо, что он сам это понял. Он вначале и пытался жить простой, нормальной жизнью. Восемь часов в день тянуть службу, к счастью, для него привычное и не изнурительное, а все остальное время суток - его. И это остальное время должно быть легким, счастливым. Так что ему унывать? Они с Олечкой только возвращаются к нормальной жизни. И она его поймет. А если нет? В конце концов тугая пачка денег - тоже аргумент: можно прокатиться всей семьей до Владивостока и даже сплавать на Курилы, можно вдвоем съездить, если ей для лечения комплекса неполноценности так это нужно, за границу, куда-нибудь во Францию или в Италию. Можно начать все сначала: купить снова стенку, роскошную люстру.
Интересно, как на все это отреагирует Олечка? Обморок? Крик? Скандал? Сухие глаза и сжатые губы? А ей уже пора прийти с работы. Ну ладно, пока он спустится на лифте, поставит на стоянку машину, которая так и не понадобилась, а потом начнет уборку квартиры. А уж если дойдет дело до настоящего скандала, если она его не поймет, не захочет понять, если он увидит, что все безнадежно, то машину он расчехлит и со стоянки - только она его и видела. Свою жизнь, свое понимание ее он, Володя, не бросит даже под колеса своей любви. Жизнь-то одна.
4
На следующее утро, в субботу, Володя сквозь сон почувствовал, как Олечка потихоньку, чтобы его не разбудить, выползает из-под его руки. Он сделал вид, что не почувствовал этого, не проснулся, а лишь помогая ей, будто бы во сне, повернулся на бок и сразу щекой наткнулся на горячее мокрое пятно: значит, плакала.
Олечка накинула халатик и вышла из комнаты. "Наверное, повторно инспектирует размеры бедствия", - подумал Володя без особого страха. Гроза уже пронеслась. Суровая гроза с хлопаньем дверями, истериками, корвалолом, слезами, прижиманием к груди "нищего ребенка". Минут десять вздыхая, Олечка походила по комнатам, потом отправилась в кухню, погремела кастрюлями, и вдруг, к удивлению Володи, послышался ее голос. Олечка напевала что-то довольно веселое и лирическое. "Слава богу, - подумал Володя, - угомонилась, значит, можно еще поспать".
Но тут в коридоре послышались босые ножки Наташки. Олечка с ее обостренным слухом сразу выскочила из кухни в коридор и зашикала на дочку:
- Папа спит, ему на работу вечером.
- А можно мне покататься на велосипеде? - спросила Наташка.
- Можно!
- А можно мне теперь по большой комнате ездить?
Олечка помолчала, а потом ровным, веселым голосом сказала:
- Теперь можно, наслаждайся жизнью в свое удовольствие, только в звоночек не звони…
Соавторы
1
В гостях, после того как пропустит пару рюмочек, выпьет чашечку крепчайшего кофе, Гортензия Степановна могла сказать собеседнику, имея в виду себя с мужем и, естественно, из вежливости и собеседника: "В конце концов мы ведь принадлежим к сливкам художественной элиты…" Ни больше ни меньше. И в это свято верила. Впрочем, обстоятельства ее жизни и ее положение давали ей на это право. Не каждый встречный-поперечный через день отсвечивает на областном телеэкране. Гортензия же Степановна, меняя скромные, со вкусом, туалеты знаменитого модельера, регулярно появлялась на голубом экране, рассказывая простому народу об изобразительном искусстве и театре. Ее общения со знаменитостями, которым она талантливо подставляла в кадре микрофон, привели к тому, что и себя она в собственном лихом воображении стала невольно сопоставлять с ними. В одной комнате находились, беседовали, кофе и напитками сильные сего художественного мира ее угощали, делились идеями - значит, ничего тут не поделаешь, и она такая же значительная. Элита!
Первое время, лет двадцать пять назад, когда только складывался круг ее художественных знакомств, Гортензия Степановна в душе иногда робела: "А не занесло ли меня в калашный ряд?.." Но потом попривыкла к своему заметному положению, которое давал ей вошедший в повседневный быт голубой экран, смирилась с популярностью, окончательно перепутав свои личные достоинства с авторитетом порученного ей на экране места. Тем более что получалось у нее все довольно легко.