"На том корабле" - один из последних рассказов Форстера. Работа над ним была завершена, когда автору исполнилось семьдесят девять лет. Действие происходит в течение одной ночи на борту корабля, плывущего из Англии в Индию. И вновь любовная коллизия разворачивается между представителями различных социальных слоев - тема, занимавшая Форстера всю жизнь, и не только в искусстве. Ночной разговор в каюте, приведший к трагическому финалу, критики назвали маленьким шедевром, а угрюмую иронию последнего абзаца - достойным финалом всей прозы Форстера.
Э. М. Форстер
На том корабле
1
- Эй, Кокос, идем играть в солдаты!
- Не могу, я занят.
- Но ты должен. Лайон так хочет.
- Правда, старик, пошли, - сказал Лайонел, подбежав с бумажными треуголками и каким-то кушаком.
Это было очень-очень давно, но и поныне мальчишки смело идут на смерть, надевая на себя всё, что подвернется под руку.
- Не могу я, занят, - повторил Кокос.
- Старик, но чем же ты занят?
- У меня много дел, старик.
- Ну и пусть остается, обойдемся без него, - сказала Оливия. - И Джон с нами, и Ноэл, и Малыш, и лейтенант Бодкин. Кому нужен этот Кокос?
- Заткнись! Мне нужен. И всем нужен. Один он падает, когда его убивают. А вы все продолжаете стоять. Сегодня утром наше побоище было настоящим фаршем. Мама так сказала.
- Ну хорошо, я могу упасть.
- Это ты сейчас говоришь, а как до дела дойдет - так сразу на попятную. И Ноэл тоже не будет. И Джон. А Малыш вообще ничего не умеет - понятно, он слишком маленький. Не лейтенанту же Бодкину падать?
- Я не пойду.
- Кокосина-кокосина-кокосина-кокосина-кокосина-кокосина, - проговорил Малыш.
Мальчуган шагал по палубе и радостно визжал. Ему нравилось, когда его уговаривали эти красивые, воспитанные дети.
- Я должен пойти посмотреть м-м-м-м-м, - заявил он.
- Что-что?
- М-м-м-м-м. Они живут - о, их так много! - в тонкой части корабля.
- Он хочет сказать - на носу, - поправила Оливия. - Ладно, пошли, Лайон. Он безнадежен.
- А что такое м-м-м-м-м?
- М-м.
Он замахал руками и мелом вывел на фальшборте какие-то значки.
- Что это?
- М-м.
- Как это называется?
- Никак не называется.
- А что они делают?
- Они просто ходят так и вот так… всегда.
- Это летучие рыбки? Феи? Крестики-нолики?
- Они никак не называются.
- Мама! - обратилась Оливия к даме, прогуливавшейся под руку с каким-то господином. - Правда же: всё имеет название?
- Разумеется.
- Кто это? - поинтересовался у дамы ее спутник.
- Вечно липнет к моим детям. Я его не знаю.
- Мулат?
- По-видимому, но сейчас, по пути домой, это уже не имеет значения. В Индии я бы не позволила. - Миссис Марч поравнялась с детьми и, не останавливаясь, громко произнесла: - Кричите, сколько влезет, но не визжите, только не визжите.
- Они должны называться, - сказал Лайонел, что-то вспомнив, - потому что в самом начале Библии Адам нарек всех животных.
- Их не было в Библии, м-м-м-м-м. Они все время жили в тонкой части корабля. Только ты оттуда уходишь, они тут как тут.
- Он имел в виду Ноев ковчег, - поправила Оливия.
- Ноев ковчег, Ноев ковчег, Ноев ковчег, - заладил Малыш, и все запрыгали и заорали.
Потом, не сговариваясь, они переместились с палубы первого класса на нижнюю, а с нижней спустились по лестнице, что вела на бак. Они дрейфовали, словно водоросли и медузы в тропических морях. Об игре в солдаты позабыли, хотя Лайонел сказал, что треуголки все же надо надеть. Они возились с фокстерьером, которого опекал один матрос, и расспрашивали самого матроса, доволен ли он своей бродяжьей жизнью. Потом, опять пустившись в дрейф, они забрались на носовую часть корабля, где, как было сказано, как раз и обитали м-м-м-м-м.
Здесь им открылась славная страна - лучшее место на корабле. Никто из маленьких Марчей прежде сюда не заглядывал, но Кокос, почти беспризорный, превосходно знал этот мир. Колокол, что висит на самом верху - это корабельный колокол. Если в него позвонить - судно остановится. Эти толстые канаты завязаны узлами - двенадцать узлов в час. А здесь краска еще не высохла, но только в этом месте. А вон из той дырки вылез ласкар. Но об "м-м-м-м" он ничего не сказал, пока не у него не спросили. Потом он нашелся и объяснил, что они появляются, когда вас нет, поэтому нечего рассчитывать на встречу с ними.
Какой обман! И какое разочарование! Но детские мысли столь неустойчивы, что дети не успевают огорчиться. Оливия, в которой уже пробуждались женские инстинкты, может, и сказала бы несколько тщательно отобранных слов, но, увидев, что братья совершенно счастливы, забыла тоже и поставила малыша на швартовную тумбу, как тот ее просил. Визжали все. Ласкар расстелил между ними на палубе мат для послеполуденной молитвы. Он молился так, словно все еще был в Индии - обратившись к востоку и не ведая, что корабль уже обогнул Аравию и святые для него места находятся теперь за его спиной. Дети продолжали визжать.
Миссис Марч со своим спутником оставалась на верхней палубе, наблюдая, как судно приближается к Суэцу. Два континента сходились в грандиозном великолепии гор и равнин. Там, где они смыкались, были различимы дымы и деревья города. Вдобавок к более личным проблемам миссис Марч живо заинтересовалась Фараоном.
- Где именно утонул Фараон? - спросила она капитана Армстронга. - Я должна показать детям.
Капитан Армстронг не знал, но посоветовал спросить у мистера Хотблэка, миссионера из Моравии. Мистер Хотблэк - уж он-то знает. И в самом деле - он знал много, очень много. В первые дни вояжа несколько отодвинутый в сторону военными, теперь он всплыл на поверхность, стал важным и назойливым. Он взялся разбудить отпрысков миссис Марч, когда корабль будет проплывать мимо того самого места. Он рассуждал о происхождении христианства таким образом, что миссис Марч засомневалась в его познаниях. В частности, он сказал, что канал - это одна сплошная иллюстрация к Библии, что тут по-прежнему можно увидеть осликов, везущих в Египет святые семейства, и что обнаженные арабы по-прежнему входят в прибрежные воды для ловли рыбы. "Петр и Андрей на берегу моря Галилейского, что ж, это как раз о них". Дочь священника и офицерская жена, миссис Марч не могла примириться с мыслью, что христианство столь ориентально. Что доброго может исходить из Леванта, и разве возможно, чтобы в жилах апостолов текла туземная кровь? Все же она поблагодарила мистера Хотблэка (ибо, попросив его об одолжении, она считала себя обязанной ему) и постановила для себя здороваться с ним ежедневно, пока они не приплывут в Саутгемптон, где их пути разойдутся.
Затем она заметила на фоне приближающейся суши своих детей, которые играли на носу корабля без головных уборов. Солнце в те давние дни обладало огромной и враждебной властью над Правящей Расой. Офицеры начинали пошатываться от прикосновения его лучей, солдаты - те просто подыхали. Когда полк стоял лагерем, никто не снимал шлемы, даже в палатке, куда солнце проникнуть не могло. Миссис Марч кричала своим обреченным отпрыскам, жестикулировала. Кричали капитан Армстронг и мистер Хотблэк, но ветер возвращал их слова назад. Покинув спутников, миссис Марч поспешила на носовую палубу одна. Дети были очень возбуждены и перепачканы краской.
- Лайонел! Оливия! Оливия! Что происходит?
- М-м-м-м-м, мама - это новая игра.
- Уйдите отсюда немедленно и играйте под навесом, здесь слишком жарко. Можно получить солнечный удар. Иди ко мне, Малыш!
- М-м-м-м-м.
- Не хочешь же ты, чтобы я несла такого большого мальчика на руках?
Малыш обнял швартовную тумбу и заревел.
- Всегда так заканчивается, - сказала миссис Марч, отдирая его от тумбы. - Вы ведете себя глупо и эгоистично, а Малыш начинает плакать. Нет, Оливия, не помогай мне. Мама справится одна.
- Извини, - грубовато проговорил Лайонел.
Воздух наполнился криками Малыша. Непослушный и капризный, он продолжал хвататься за невидимую тумбу. Когда миссис Марч придала ребенку удобную для переноски форму, случилась еще одна неприятность. Матрос - англичанин - вынырнул из люка с куском мела в руке и очертил вокруг остолбеневшей женщины небольшой круг. Кокос взвизгнул:
- Он вас поймал. Успел!
- Вы в опасности, леди, - почтительно произнес матрос, - это мужская половина судна. Разумеется, все зависит от вашей щедрости.
Уставшая от долгого плавания и криков детей, тревожась о том, что она оставила в Индии и что ждет ее в Англии, миссис Марч впала в оцепенение. Она тупо уставилась на меловую линию, не в силах ее перешагнуть, а в это время Кокос плясал вокруг и тараторил:
- Мужская половина - соблюдайте старинный обычай!
- Я не понимаю.
- Пассажиры нередко оказываются так добры, что платят выкуп, - объяснил матрос, испытывая неловкость. Хоть и жадный до денег, он ценил свою независимость. - Разумеется, вас никто не понуждает. Леди и джентльмены поступают так, как им подсказывает совесть.
- Я не хочу нарушать то, что не мною заведено… Малыш, успокойся же!
- Благодарю вас, леди. Мы поделим то, что вы дадите, между командой. Разумеется, кроме этой братии, - и матрос кивнул на ласкара.
- Деньги вам будут посланы. У меня нет при себе кошелька.
Матрос цинично притронулся к челке. Он ей не верил. Она вышла из круга, а Кокос тут же, как она это сделала, прыгнул туда, сел на корточки и осклабился.
- Ты глупый мальчишка, и я пожалуюсь на тебя стюарду, - сказала ему миссис Марч с несвойственной ей горячностью. - Ты сам не можешь играть как следует и другим не даешь. Глупый, ленивый, негодный и трусливый мальчишка.
2
Пароход "Норманния", Красное море, октябрь 191… г.
Привет, mater. Вы, верно, думаете, что пора уже написать вам хоть строчку, что я и делаю, однако еще до моего отплытия из Тилбери вы должны были получить телеграмму с радостным известием, что мне в последний момент удалось попасть на корабль, хотя это казалось совершенно невозможным. Арбатноты тоже здесь, а также леди Мэннинг, которая утверждает, что знакома с Оливией, не говоря уж о нескольких удивительно бодрых субалтернах. Бедняги - они не понимают, что ожидает их в тропиках. Помимо того, что мы почти всё время проводим вместе, у нас составилось два стола в бридж. Нас даже прозвали Большой Восьмеркой, но это, сдается мне, комплимент. Любопытно, каким образом я попал на это судно. Совершив последнюю неудачную попытку, я в полном отчаянии выходил из здания пароходной компании и тут встретил субъекта, которого вы, быть может, помните, а, быть может, нет - он был ребенком на том корабле, когда мы более десяти лет тому назад возвращались из Индии при весьма грустных для нас обстоятельствах. За необычную форму головы его еще прозвали Кокосом. Теперь он превратился в не менее странного молодого человека, которому, однако, удалось заиметь влияние в пароходных кругах. Не понимаю, откуда у людей такая хватка. Он меня сразу узнал - темнокожие порой обладают незаурядной памятью - и, вникнув в мое плачевное положение, он устроил мне каюту (отдельную), так что все закончилось хорошо. Он тоже на этом судне, но пути наши пересекаются редко. Ведь он полукровка, поэтому якшается, в основном, со смуглой братией - вне всякого сомнения, к их обоюдному удовольствию.
Жара стоит дикая, и, боюсь, письмо из-за этого получилось скучноватым. Бридж я уже упомянул, но есть и другие развлечения, доступные на борту корабля, однако, полагаю, каждый ждет не дождется прибытия в Бомбей, чтобы окунуться в работу. Полковник Арбатнот и его супруга очень со мной дружны, и мне, откровенно говоря, не повредит познакомиться с ними поближе. Что ж, пора заканчивать это длинное послание. Напишу еще, когда прибуду в полк и увижусь с Изабель. Горячий привет всем, и прежде всего вам.
Ваш любящий первенец, Лайонел Марч.
P.S. Чуть не забыл: леди Мэннинг просит напомнить о себе Оливии.
Отправив сию эпистолу, капитан Марч присоединился к Большой Восьмерке. Они были рады вновь видеть его, хотя провели с ним весь день. Он подходил их компании - молодой, перспективный офицер, атлетически сложенный, красивый, но без показного блеска. В карьере ему сопутствовало редкое везение, однако никто не выражал недовольства по этому поводу: он попал на одну из тех маленьких войн в пустыне, какие уже тогда становились редкостью, проявил решимость и отвагу, был ранен, отмечен в рапорте и досрочно представлен к капитанскому званию. Успех его не испортил, равно как не тщеславился он своею красотой, хотя, должно быть, понимал, что густые светлые волосы, голубые глаза, ядреные щеки и крепкие белые зубы, - если все это поддерживают широкие плечи - является сочетанием, перед которым не в силах устоять слабый пол. Кисти рук были сработаны грубее, но это, безусловно, была честная работа, а упругие золотистые волоски на запястьях говорили о мужественности. Голос его звучал спокойно, поведение изобличало уверенность в себе и ровный нрав. Подобно своим ровесникам-офицерам, он носил несколько тесноватую форму, чтобы подчеркнуть достоинства фигуры, тогда как дамы подчеркивали свои достоинства тем, что носили лучшие платья второго сорта, оставив лучшие первого для Индии.
Игра в бридж протекала гладко, о чем он дал понять матери в своем письме. Правда, ей не было сказано, что со всех четырех сторон шумело море, превращаясь из фиолетового в черное. Да ей это и не интересно было. Ее сын время от времени бросал взгляд на стихию и хмурил лоб. Несмотря на свои исключительные достоинства, он весьма слабо играл в карты, а удача от него отвернулась. Он начал проигрывать, как только "Норманния" вошла в Средиземное море. Шутливое предсказание, что, мол, "после Порт-Саида непременно повезет", не сбылось. Более того, здесь, в Красном море, он проиграл максимум того, что допускали умеренные ставки Большой Восьмерки. Этого он себе позволить не мог, поскольку не имел личных средств и надо было откладывать на будущее. Кроме того, обидно было подводить партнершу, леди Мэннинг. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда игра закончилась и, как обычно, принесли напитки. Они потягивали и прихлебывали, а тем временем маяки аравийского берега подмигивали и уходили на север.
- Пора на боковую, - глубокомысленно упало с губ леди Арбатнот. И они разошлись по каютам в полной уверенности, что наступающий день станет точным подобием дня минувшего.
В этом они ошиблись.
Капитан Марч дождался, пока все утихнет, по-прежнему хмурясь на море. Затем, осторожно и хищно, встревоженно и беспокойно спустился к своей каюте.
- Входи, - раздался мелодичный голос изнутри.
Ведь это была не отдельная каюта, как он дал понять матери в письме. Каюта была на две койки, и нижняя принадлежала Кокосу. Который там лежал голый. Накинув на себя яркий платок, контрастировавший с его серовато-коричневой кожей. От него исходил аромат вовсе не отталкивающий. За десять лет он превратился в привлекательного юношу, но голова сохранила ту же смешную форму. Он занимался какими-то счетами, но теперь все отложил и с обожанием смотрел на вошедшего в каюту британского офицера.
- Я думал, ты никогда не придешь, старик, - сказал он, и глаза его наполнились слезами.
- Все из-за этих несносных Арбатнотов с их вонючим бриджем, - ответил Лайонел и закрыл дверь.
- Я думал, ты умер.
- Как видишь, нет.
- Я думал, я умру.
- Ты и умрешь.
Он сел на койку - даже не сел, а раскованно плюхнулся. Уж виден конец погони. Она оказалась недолгой. Ему всегда нравился этот мальчик, еще на том корабле, а теперь он нравился ему больше прежнего. Шампанское в ведерке со льдом. Отличный парнишка. Они не могли общаться на палубе - все-таки полукровка - но здесь, внизу, было, или скоро будет, совсем другое дело. Понизив голос, он сказал:
- Беда в том, что ни при каких обстоятельствах нам нельзя этим заниматься, и, кажется, ты никогда этого не поймешь. Если нас застукают, придется заплатить безумную цену и тебе, и мне, поэтому, ради Бога, постарайся не шуметь.
- Лайонел! О Лайон, лев ночной, люби меня.
- Хорошо. Оставайся на месте.
Потом он заглянул в лицо волшебству, что изводило его весь вечер и сделало невнимательным в карточной игре. Запах пота разошелся по каюте, когда он снимал одежду, обнажая отлитые из золота мускулы. Раздевшись, он стряхнул с себя Кокоса, который карабкался на него, как обезьянка, и положил его туда, где он должен был лежать, и обнимал его бережно, поскольку боялся собственной силы и привык к аккуратности, и прильнул к нему, и они сделали то, чего оба хотели.
Дивно, дивно…
Так они и лежали, сплетясь: нордический воин и субтильный податливый мальчик, не принадлежавший ни к какой расе и всегда получавший то, что хотел. Всю жизнь ему хотелось игрушку, которая не сломается, и теперь он мечтал о том, как будет играть с Лайонелом всю жизнь. Он пожелал его с момента их первой встречи, обнимал его в своих снах, когда только это и было возможно, потом повстречал его вновь, как предсказали приметы, выделил из толпы, потратил деньги, чтобы заманить и поймать его, и вот он лежит пойманный, сам того не зная.
Они оба лежали пойманные, и не знали об этом, а корабль неумолимо нес их в Бомбей.
3
Не сразу стало так дивно, дивно. В действительности любовь началась с гротеска и чуть ли не с катастрофы. В Тилбери Лайонел ступил на борт корабля простым солдатом, не ведая, что готовит ему судьба. Он решил, что со стороны юноши, которого он едва знал ребенком, было весьма любезно помочь ему с местом, однако он не ожидал встретить этого парня на корабле и уж тем более не подозревал, что придется делить с ним каюту. Это буквально покоробило его. Британские офицеры никогда не кварти-ровались вместе с мулатами, никогда. Какое нелепое положение - слов нет. Тем не менее в данных обстоятельствах он не мог протестовать, да в душе и не хотел, поскольку предубеждение против цветных имело у него кастовый, а не личный, характер и проявлялось лишь в присутствии посторонних. Первые полчаса, проведенные вместе, прошли весьма приятно: до отплытия они распаковывали и раскладывали вещи. Лайонелу приятель детства показался дружелюбным и занятным. Они обменивались воспоминаниями. Лайонел даже начал поддразнивать и командовать им, как в прежние времена, чем вызвал его счастливый смех. Затем он вскочил на верхнюю койку и сел на краешке, болтая ногами. К ногами прикоснулась ладонь, и поначалу Лайонел не видел в том ничего плохого, пока рука не потянулась к месту соединения ног. Тогда он испытал сменившиеся быстрой чередой недоумение, испуг и отвращение, спрыгнул с койки разгневанно, с казарменным ругательством, и прямиком направился к капитану судна, чтобы доложить о покушении на нравственность. Он был полон решимости и отваги, которые так помогли ему в той военной кампании в пустыне: иными словами, он не понимал, что творит.