Мы впервые говорили с ним на равных. Как мужчина с мужчиной, понимающие друг друга. Многое было впервые в тот день.
2
Я вышел и сел на лавке у подъезда. Мне опять ни с того, ни с сего стало худо: покрылся потом, мурашки какие-то пошли по левой половине тела, начиная с головы.
Я сидел и думал: а если свалюсь прямо вот здесь? Народ ведь по обыкновению подумает: напился человек. Смешная мысль пришла: заранее написать плакатик: "Я не пьяный, я больной!". И, падая, успеть положить его себе на грудь. А если без шуток, надо бы на бумажке записать номера телефонов Валеры и Нины и вложить бумажку в паспорт.
А если дома свалишься? Нельзя жить одному…
Когда вышла Ирина, мне показалось, что до этого я спал сидя, причем довольно долго. Стало неловко: подумает еще, что ее жду.
- Вот, - встал я ей навстречу, - подумаете, что сижу и жду вас. А я так… Небольшой приступ.
- Сердце?
- Да нет. Бурная юность, травма головы. Теперь иногда сказывается.
И так легко, так по-мальчишески совралось про бурную юность и травму головы, что даже совестно не было: естественных порывов не надо стесняться.
- Вас подвезти?
- Разве что до метро. Я без машины сегодня, - опять соврал я. Но тут же подумал, что Валера мог сказать ей об отсутствии у меня машины. И уточнил: С шофером езжу обычно. (Это почти правда: раза три в месяц я езжу на издательской машине. С шофером.)
Ирина невнимательно кивнула, и я понял, что мои старания пропали даром: в ее мире с личным шофером ездит каждый второй, ее этим не удивишь. Мы ехали молча. Хотелось завязать легкий разговор, как недавно на кухне, но что-то не клеилось. Кураж пропал.
Она посматривала на меня с улыбкой и сказала:
- Наверно, вам интересно, как я с вашим сыном познакомилась?
- Конечно.
- Очень просто: я в его машину врезалась.
- Он не рассказывал.
- Умеет молчать, за это и ценю. Ну, не только за это. Славный он у вас вообще. Спасибо вам.
- Вам спасибо.
- За что?
- За отзыв. А вам трудно жить, наверно.
- Почему это?
- Известная женщина, все знают в лицо, приходится соблюдать конспирацию.
- Это да. Тем более, у меня жених.
- Я читал в газетах. Беклеяев, - назвал я фамилию известного бизнесмена.
Она кивнула. Наличие одновременно жениха и юного любовника ее ничуть не смущало. А о своем уважении к тайнам и умении их хранить я ее уже уведомил, и, кажется, она поверила.
- Я давно слежу за вами, - решился я на открытый комплимент, употребив обычную для моего поколения формулировку, в которой нам почему-то не виделось гэбистского оттенка (типичные фразы: "слежу за вашими творческими успехами"… "весь советский народ следит за полетом в космос отважных космонавтов…", - негатива в этом слове не ощущалось).
- Спасибо, - сказала Ирина. - Дециметровые каналы мало кто смотрит. И я всего лишь диктор фактически, хоть и считается, что ведущая. Своей передачи нет. Пока.
- Будет?
- Надеюсь. Я тут сейчас сворачиваю.
- А я выйду. Вон метро. Спасибо.
3
Где-то я читал о чем-то очень похожем. Или сам писал. В это, быть может, трудно поверить, но я очень плохо помню свои любовно-детективные романы. Я забывал, о чем там речь, сразу же после написания. Поэтому Нина, всегдашняя первая моя читательница, очень меня выручала. Не раз она говорила, когда я давал ей посмотреть начальные страницы нового опуса, что у меня уже был такой же сюжет - или такие же герой, героиня, место действия и т. п.
Дома я взялся пролистывать романы Шебуева-Панаевского-Ликиной-Темновой, занимающие две полки (некоторые переизданы), и наткнулся на то, что искал. Роман Темновой "Звезда эфира". Ситуация такова: он художник, уже в возрасте, непризнанный гений, и вот ему благотворительно устраивают экспозицию, его сын Максим, юный успешный коммерсант, желая хоть как-то поддержать отца, упрашивает свою подружку Арину, корреспондентку одной телекомпании (красотку, естественно), сделать репортаж. Художник Переверчев в камеру грубит, хамит и чуть ли не ругается матом. Арина его брутальностью очарована, его картинами покорена. Она начинает любить его. Сын, напившись, приходит к отцу выяснять отношения. Отец говорит, что он тут ни при чем: это она влюбилась, дура, он-то не виноват. Сын оказывается умным, понимает, что сердцу не прикажешь, особенно чужому. Устраняется. Драматические эпизоды: сын пьет, нюхает кокаин, шляется по казино, ездит по ночному городу. Кидает монетку. Орел - застрелиться. Решка - за границу уехать. Выпадает орел. Он уезжает за границу.
Арина постоянно навещает художника, приносит ему продукты и вино. Переверчев снисходительно ее ласкает. Чем небрежней он с ней обращается, тем больше она его любит. Тут возникает ее друг и спонсор Дьяканин, старше Максима, но моложе Переверчева. Узнает о любви Арины и намеревается погубить ее - или его. Или обоих разом.
"Дьяканин жил по волчьим законам. Если бы его подругу-самку отбил волк более сильный и молодой, он, возможно, смирился бы. То есть, конечно же, бился бы за нее всеми зубами, до крови, но - смирился бы, уступая единственному, что он уважал - Силе. Его возмущало именно то, что его красавица-самка отдалась волку старому (на его взгляд), полудохлому, который живет одиноко в своей берлоге, питаясь падалью. Дьяканин просто не подозревал, что остался еще мир, в котором люди - не волки, и законы у них другие. Человеческие!"
Так писала об этом Вероника Темнова.
Я взял книгу, взял листок бумаги и начал искать совпадения. Реестр составился такой:
1. Арина - Ирина.
2. Та с телевидения - и эта с телевидения.
3. Сын Максим, любовник Арины - сын Валера, любовник Ирины.
4. Переверчев одинок и независим - я одинок и независим.
5. Переверчев художник, творческий человек - я в некотором смысле тоже.
6. У Арины спонсор, которого она называет женихом, - и у Ирины спонсор, которого она называет женихом. (Поворошив газеты и найдя множество материалов в Интернете, я понял, что отношения Беклеяева и Ирины именно, будем прямо говорить, товарно-денежные.)
Да еще у Арины и фамилия довольно искусственная, вполне в духе любовно-детективного романчика: Левицкая (в самой фамилии ничего искусственного нет, но я контекст имею в виду, контекст, понимаете?). У реальной же Ирины фамилия, пожалуй, еще искусственнее, Виленская, не фамилия, а романс! Хотя и подлинная.
И т. д.
Я некоторое время изучал этот листок, а потом подумал: что это я делаю? Неужели я верю в возможность того, что и остальное повторится? Чем таким я могу заинтересовать эту блестящую особу? Да и хочу ли заинтересовать? Мне ничего не надо нового вообще, мне плохо, я заболел, я, как Иов, прошу вернуть что было.
Мне было плохо, но я терпел. Я отлеживался, как больной или раненый зверь, и говорил себе, что все пройдет. Никаких диагностических центров, никаких больниц: это означает сдаться. Я должен сам. И, как только стало чуть лучше, взялся: сделал зарядку, походил спортивным шагом по комнате (прав Мокшин, это действительно благотворное занятие), потом полез под контрастный душ, чтобы восстановить иммунную систему, приготовил на завтрак полезную овсяную кашу, выпил кофе без сахара. Оделся и хотел позвонить Костику с тем, чтобы осчастливить его сообщением о своем выходе на работу. Чувствовал себя прекрасно, что-то даже напевал фальшивым голосом, что-то выкрикивал. Примерно так: "Нет! Я вас всех сделаю! Я всех переживу! И пере… всех красивых женщин! Ирину в первую очередь! Ты слышишь, Ирина? Папочка идет к тебе! Берегись! Бойся! Ага-га! Ого-го!".
Тут меня ударило в левый висок. Что-то в голове сжалось и разжалось со странным звуком, похожим на засасывающий всхлип уходящей из ванны последней воды. Я пошатнулся, добрел до дивана, упал. Смотрел на трубку телефона. Добраться до нее, позвонить, вызвать "скорую". Нельзя быть одному…
И - заснул, вернее, впал в забытье.
4
Я проснулся в поту, с раскалывающейся от боли головой. В ней что-то стучало и звенело.
На самом деле стучали и звонили в дверь. А потом стали ковыряться в замке. Дверь я в ходе ремонта поставил новую, собирался на всякий случай дать дубликат ключей сыну, но как-то все забывал. Кто же там так старается?
Воры? Почему бы и нет: в соседних домах обокрали за полгода три квартиры. Сейчас день, многие на работе. Воры позвонили и постучали, чтобы убедиться, что никого нет, и вот взялись за дело. Я читал в какой-то газете: на взлом замков любой сложности они тратят не более десяти минут.
А вставать не хотелось. И, самое интересное, я не испугался. Я беспокоился: лишь бы они сами не испугались, когда увидят, что хозяин дома. Надо, как только войдут, весело сказать им: "Привет, ребята! Только без паники, я вам ничего не сделаю, я болен. Деньги будете искать? Не трудитесь, вон там, на второй полке сверху, выньте двухтомник Лермонтова, за ним старая книга безымянного автора Ашура Калымбекова "Цветы на барханах", УзРесИз, 1957 г., 866 страниц, в середке вырез, деньги там, а больше ничего ценного у меня нет. Будете уходить, дверь закройте, я сквозняков боюсь!".
Следовательно, сделал я попутный вывод, старость еще и бесстрашна. Старый человек боится не того, что извне грозит, а того, что грозит из него самого.
Воры возились слишком долго. Я встал и медленно, сберегая силы, подошел к двери, посмотрел в глазок. Увидел голову в матерчатой грязной кепке детского бирюзового цвета. Человек трудился над замком, потом что-то сказал кому-то сбоку. Чуть отошел, осмотрел дверь. В его руках появился лом. Он, почему-то не боясь шума и грохота, начал орудовать ломом, собираясь, как я понял, вынуть дверь целиком из косяка.
И я решил сам открыть ее.
- Надо же! - удивленно сказал взломщик.
Как выяснилось, это был обыкновенный слесарь из нашего ДЭЗа, которого уговорила и подкупила на это деяние Ирина. Как всегда, она была в темных очках. За нею стоял Валера.
- Привет, - сказал он. - С тобой все нормально?
- Спасибо, - сказала Ирина слесарю, давая ему деньги. Он взял их, но не уходил, а смотрел на Ирину.
- Мало? - спросила Ирина, улыбнувшись. (Зачем улыбается, если не хочет, чтобы узнавали?)
- Порядок, - сказал он и кашлянул. И ушел.
- Чего это вы переполошились? - спросил я.
- Ну, как же! - весело ответила Ирина. - Телефоны у вас отключены, на работе никто не знает, что с вами. Кстати, начальник ваш, мне кажется, хам и равнодушный человек. Мы ему говорим, что с вами что-то произошло, а он нам про какой-то сахар.
- Не про какой-то, а в крови. Это для него гораздо важнее, чем я. Таких, как я, у него много, а он сам у себя один.
- Нет, правда, все нормально? - спросил Валера без тревоги.
Видя отца стоящим на ногах, он тут же успокоился. Он, как все молодые люди, считает, что между жизнью и смертью ничего нет. Или жив человек - и все в порядке, или мертв - и тоже все в порядке, но обратном. Папаша жив, следовательно, все в порядке.
Интересно, а когда же я отключил телефоны? Я посмотрел: в мобильном просто села батарейка, но домашний выдернут из розетки. Не помню, когда и зачем я это сделал.
Мимоходом заглянул в ванную: лицо, хоть и после сна, не помято, выгляжу сносно. Костюм выручает, конечно, в котором я так и лег, легкий летний светлый костюм, с недавних пор я разлюбил эти вечные джинсы и футболки, мне понравилось быть всегда элегантным, тем более - фигура позволяет. Сейчас это очень кстати, очень.
Я угостил молодежь кофе, посмеивался над их переполохом, над собой. Но Валера явно скучал, да и жаль ему было тратить на меня время, когда рядом Ирина.
- Заедем ко мне? - спросил он ее негромко, но и не очень скрываясь.
Я ведь в курсе событий. Свой человек. Ему отец, а ей почти родственник. Так можно было расценить его открытый вопрос. Ирина так и расценила, и ей это не понравилось, хотя она продолжала улыбаться.
- Нет, - сказала она.
- Работа? - спросил Валера.
- Нет.
- А что?
- Ничего. Просто не хочу.
- Как это? - не поверил Валера.
А я подумал, что завидую прямоте этого поколения. Она не хочет - и все тут. И не собирается ничего придумывать, оправдываться. Наверняка она и с Беклеяевым ведет себя так же. И если изменяет ему, то не обманывает, а просто ничего не говорит. Спросит - скажет, не называя имен. Только он, скорее всего, человек умный и лишних вопросов на всякий случай не задает.
Так я фантазировал, а Валера смотрел в стол и рассеянно щелкал пальцами.
- У тебя времени нет? - уточнил с надеждой.
- Есть, как ни странно. Немного, но есть.
- А чего ты хочешь тогда?
- Кофе пить. С Александром Николаевичем разговаривать. Что и делаю.
Мне надо бы выйти. Но я остался.
- Так, значит? - растерялся Валера.
- Ага, - кивнула Ирина.
- Тогда я поехал?
- Ладно. Увидимся.
- Не уверен! - резко сказал вдруг Валера.
- Ну, значит, не увидимся. Хозяин - барин.
- Не понял! - сказал Валера и посмотрел на меня. Я слегка расширил глаза, обозначая: ничего не понимаю, ничего не знаю и вообще тут совершенно ни при чем.
- Хорошо! - сказал Валера.
И вышел.
- Что это вы с ним так? - спросил я.
- Это он со мной так, - ответила Ирина. - Видите ли, по первому его требованию должна с ним ехать… Очень быстро освоился. Замуж зовет даже.
- А вы не хотите?
- Нет.
- За него или вообще?
- И за него, и вообще.
- А Беклеяев?
- Это совсем другая история.
- Какая, если не секрет?
- Секрет.
Я помолчал и сказал, подпустив в голос темного и томного бархата:
- А я-то надеялся, вы из-за меня остались.
- Все сегодня шутят, я смотрю…
- Какие шутки! Знаете, какой мне диагноз поставили? Дисциркуляторная энцефалопатия! - похвастался я. - Стою в могиле одной ногой, мне не до шуток! Полюбите меня перед смертью, а? Хотя бы в благотворительных целях! А уж как приговоренные любить умеют! Ведь в последний раз!
- Я подумаю, - улыбнулась Ирина.
Улыбнулась неохотно. Ей просто не хотелось обидеть человека, который, шут его знает, может, и впрямь смертельно болен.
5
(адаптированная глава)
А.Н. Анисимов, оставшись один, размышляет на тему, что нельзя быть одному, и перебирает кандидатуры, с кем можно жить. Около десяти страниц с описаниями различных женщин, с которыми были или возможны какие-то отношения. Все кандидатуры последовательно отпадают. Остается бывшая сокурсница Дина Кучеренко, пожизненно влюбленная в него.
6
Дина была замужем, прожила в браке лет пять, без детей, и вот много уже лет одна: пожилые родители давно умерли. Я захожу к ней с интервалами в два-три года, как правило, выпивший. Когда остаюсь на ночь, когда нет. Был эпизод: три дня жил.
Обязательно говорил при этом: Дина, не строй планов, ты замечательная, но что-то не сошлось, я тебя не люблю и не полюблю. Не могу также сказать, что меня к тебе тянет. Все есть так, как есть: раз в три года я вдруг вспоминаю о тебе и хочу увидеть. Просто хочу увидеть и пообщаться. Все. И мне хватает опять на три года. Понятно?
Она отвечала:
- Мог бы и помолчать.
И вот я пришел.
Я пришел и сказал:
- Дина, давай жить вместе.
А она сказала:
- С чего это ты?
А я сказал:
- Я понял, ты мне нужна. Очень.
Она сказала:
- То есть мы прямо поженимся, что ли?
- Прямо поженимся.
- Надо же.
- Мечтать, конечно, интересней, - начал я уличать ее, - чем воплотить в реальность то, что…
- Да иди ты, - дружески сказала Дина. - Я просто хочу понять, серьезно ты или нет.
- Абсолютно серьезно, - сказал я.
- Тогда я подумаю, - сказала Дина.
И я ушел.
Через два дня она позвонила.
- Знаешь, я подумала. Ты меня, конечно, не любишь. И, скорее всего, через месяц или через три, ну, или через полгода уйдешь. То есть с моей стороны, Саша, довольно подло соглашаться: не по отношению к тебе подло, а по отношению к себе. Поэтому я соглашаюсь, себе ведь навредить не так страшно. С другой стороны, ты ведь со мной никогда не жил. Мало ли. Вдруг привыкнешь.
Я даже не сразу понял, о чем она говорит, потому что забыл о том, что ездил к ней и делал предложение, честное слово, забыл! Только в момент ее звонка и вспомнил. И сказал:
- Диночка… Радость ты моя… Ты очень правильно говоришь: можно быть подлым по отношению к себе. Но к другому - нельзя. Я тебе не все сказал. У меня сейчас со здоровьем нехорошо. Даже очень плохо. То есть совсем.
Дина помолчала. И вдруг спросила:
- Это то, о чем я думаю?
- А о чем ты думаешь?
- Значит, не то.
- Нет, а о чем?
- Неважно.
(Тут я начал усиленно вспоминать, отчего умерли ее папа и мама. Наверно, там разгадка. Не вспомнил.)
- В общем, я не имею права взваливать на тебя все это, - сказал я ответственным голосом.
- Ты приходил ко мне на своих ногах. Значит, пока еще все нормально. А там - как будет, так и будет.
- Нет. Не сердись, но просто у меня была такая минута. Я не имею права.
Дина помолчала. И сказала:
- Хорошо. Но ты некоторое время ко мне не приходи. И не звони. Ладно?
- Ладно, Диночка, - сказал я так, будто для меня это большая потеря.
АДАПТАЦИЯ ГЛАВЫ. Анисимов делает предложение женщине, которая его любит, она соглашается, он пугается.
7
Позвонила Ирина и сказала с досадой:
- Здравствуйте! Опять, кажется, надо дверь ломать!
- Какую дверь?
- Валера ваш заперся и не отвечает. К телефону не подходит. Совсем как вы. Думаю, что тоже окажется все в порядке. Но неприятно. Вы сумеете приехать?
- Конечно.
У двери Валериной квартиры стояли Ирина и слесарь. Этот слесарь был несговорчивей того, который ломал мою дверь. На Ирину не засматривался, деньгами не соблазнялся. Было видно, что человек твердых принципов, ответственный отец семейства и разумный гражданин. И ничем преходящим, в том числе и женским обаянием, его не проймешь. Я появился в разгар процесса обольщения: Ирина улыбалась и говорила:
- Слушайте, мы ведь на себя ответственность берем!
- А я знаю, кто вы?
Ирина сняла очки.
Слесарь узнал ее и кивнул, сказав с замечательной иронией:
- Здрасьте!
Вот что значит свободный человек!
- А это его отец! - обратила Ирина внимание слесаря на мое появление.
- Да, - подтвердил я. - Можно проверить. Вот паспорт.
- Пусть милиция проверяет. Я сказал, без милиции ничего делать не буду!
- Где мы вам возьмем милицию?
- В отделении, оно рядом тут.
Что ж, пришлось мне выспросить, где находится отделение, идти туда, объяснять дежурному ситуацию. Нам выделили сержанта, совсем мальчика, который, как и слесарь, оказался большой законник. Ирину он узнал сразу, вежливо поздоровался. Но, тем не менее, потребовал присутствия двух понятых. На кандидатуру Ирины согласился, мою отклонил, говоря, что родственник понятым быть не может. Слесарь слушал сержанта одобрительно: не он один, значит, в мире такой правильный человек.