- Конечно! Полагаю, что пятьдесят тысяч долларов, которые каждый из "погибших" пилотов принесет завтра домой, компенсируют моральный вред. Ты удовлетворен, гуманист ты наш?
- А Лера?
- Лера знала.
- Так она сегодня на кладбище играла спектакль?
- Она не была на кладбище. Она вообще из Цюриха не уезжала.
- А кто?..
- Я. Только в женском платье. И мой партнер. Вернее, партнерша - Маша Козырева. Заочно представляю: Маша - директор агентства розыгрышей, мой соавтор по представлению, которое ты имел счастье наблюдать.
- Какого еще агентства?
- Видишь ли, дорогой друг, мой верный Санчо Панса, в бизнесе есть правило - про партнера надо знать все. У меня уже несколько лет был свой маленький бизнес. Ты об этом знал, а что за бизнес - не поинтересовался. Я, если хочешь, про твою "страхушку" с первого дня знал все - кто у тебя работает, кто клиенты, какие планы по развитию. Все! Ладно, тебя учить поздно. И бессмысленно, ты и так был слишком богат. Мотивов для приобретения новых познаний - нет.
- Подожди! Все могу понять. А часы?! Твои "Картье"? Ты ими пожертвовал ради...
- Ты дурак, Миша. А что, купить вторые часы и подбросить их, ты считаешь, у меня фантазии не хватило?
- Сволочь! А мы, все твои друзья?!
- А вот об этом мы и поговорим. С каждым в отдельности. С тобой речь только о том, как ты мог так опустить акции "Бегемота" в первые же два дня? Если это не предательство, то что? Стало некого бояться?
- Но я...
- Заткнись! Последние годы, понимая это или не понимая - значения не имеет, ты все время пытался от меня уйти. Ты не пришел и не сказал мне честно - я устал. Хочу попробовать сам. Все сам. Нет, ты готовил запасной аэродром, страховался своей страховой компанией. Извини за каламбур. Ты хотел, знаю, хотел продать свой пакет Полковникову. И рано или поздно жадность взяла бы верх над трусостью...
- Что ты несешь?! Я же любил тебя...
- И ненавидел! Потому что всем был мне обязан. Я это в вину тебе не ставил. А вот ты сам этого пережить не мог. И ненавидел меня за то, что понимал...
- Прекрати! Я не продал акции Полковникову не из трусости, а потому что..
- Почему? Ну скажи почему?
- Из чувства порядочности!
- Ой! Не делайте мне смешно! Это из чувства порядочности ты через пять минут после моей смерти дал команду на падение стоимости акций? Хотел заработать три копейки ценой того, что моя семья потеряла восемь миллиардов? Все, хватит! Я не держу на тебя зла, но больше мы с тобой вместе не работаем! Ты - уходишь.
- Но как ты собираешься...
- Очень просто! Сегодня в программе "Время" я публично извинюсь за дурацкий розыгрыш и все. Объявлю о компенсации потерь инвесторов, в том числе и за твой счет, конечно... С инвесторами, особенно американскими, шутки теперь плохи. Меня простят. МЕНЯ - простят. А вот я - не всех. Далеко не всех.
- Но это же дикий скандал!
- Конечно, но я объясню широкой публике, что делал все ради повышения транспарентности, перевожу для тебя - прозрачности - компании и борьбы с недобросовестными менеджерами, использующими инсайдерскую информацию в целях наживы. Такими, как ты, Мишаня! Кроме того, ты, дружок, как всегда, на главное внимания не обратил. Венка от Президента не было. Их я предупредил. Значит, Президент не оказался в дурацком положении. А у нас в стране только с ним нельзя шутить и только его нельзя разыгрывать. Без его благоволения, как ты догадываешься, никто посадить меня не может. Кроме того, это на Западе за такие шутки с рынком идут на нары, а у нас... Поверь, все будут заискивающе подхихикивать и поздравлять, восхищаясь чувством юмора и элегантностью проделанной работы.
- Ну ты...
- А, как ты понимаешь, для меня и для "Бегемота" в целом, лучшей рекламы...
- Так ты о деньгах думаешь?
- А что мне остается делать? О бабах у нас думаешь ты! Кстати, о деньгах. Ты, дружок, взял у нашего Инвестбанка в кредит пятьдесят миллионов акций под залог своих активов, продал их в среднем процентов на пятнадцать ниже реальной стоимости и собираешься погасить долг через неделю, когда твоими усилиями акции упадут в цене в три раза. Только вот какая незадачка получается... Скупил акции, как ты уже понял, я. Завтра утром будет объявлено о моей встрече с Президентом и его поддержке борьбы с недобросовестным использованием инсайда на фондовом рынке и принципиальном одобрении продажи двадцати пяти процентов акций "Бегемота" американским инвесторам. Акции "Бегемота" пойдут как горячие пирожки, их стоимость может даже удвоиться, и я купленные у тебя акции продам миллиарда за полтора-два. Так что, как видишь, расходы на эту постановку окупятся, по моим расчетам, стократно, даже с учетом компенсаций инвесторам. Получается даже больше, чем стократно. А ты, Мишенька, в заднице, кредит ты не погасишь - всех твоих активов на это не хватит. Акции тебе сейчас никто не продаст. Да, забыл. Тебе нужно было еще двести миллионов на твою "страхушку"? Увы, теперь она уже не твоя. У тебя вообще больше нет ничего своего.
Появление Романа Беленького назавтра утром в офисе, разумеется, вызвало шок. Все, кто смог пробиться к нему в кабинет или дозвониться по телефону, подобострастно заверяли, что они так счастливы, так счастливы, ну просто невероятно счастливы! Для прессы Роман был недоступен. Праздник удался.
Единственный, кто немного подпортил настроение, так это его секретарша. Они работали вместе уже семь лет. Катя в конце дня зашла в кабинет, когда там никого, кроме Романа, не было, положила на стол папку "На подпись" и неожиданно со всего маху влепила Роману пощечину. Повернулась и вышла из кабинета. Роман заглянул в папку - там лежало заявление об уходе.
Письмо олигарха
Драматург распечатал текст, прочел и ничего править не стал. Уже давно он понял, что редактирование им написанного только портит стиль. Ошибки же исправлять - раньше было работой корректоров, а теперь это успешно делал компьютер. Задумался. Вроде все правильно. Достаточно и убедительно, и нежно. При том объеме информации, которым он располагал, больших аргументов было не найти.
Но какое-то странное ощущение не покидало его. Он давно привык быть богатым. Отвыкать от этого состояния финансового покоя не хотелось, однако пришлось. И вот... Теперь даже работа "литературного негра" была в радость. С материальной точки зрения...
Его пьесы долгие годы шли по всей стране. Постановочные тихими тоненькими ручейками стекались в то, что сейчас стало модно называть "финансовый поток". Все блага - "Волга", Переделкино, паек и прочая атрибутика обласканного советской властью драматурга - доставались легко и без видимых подлостей с его стороны. Потом несколько лет не писалось совсем. Странно, так ждал свободы самовыражения, а пришла она, и выяснилось, что выражать, свободно или намеками, нечего. Ну не поглупел же он, в конце-то концов! Просто перестал понимать, что происходит. Кто с кем и за что борется? А главное, ради чего?!
Этот заказ, заказ написать письмо олигарха его любовнице, вначале показался просто оскорбительным. Но негодование быстро угасло. А, собственно говоря, почему нет? Ему уже давно ничего не заказывали. Заказ, в принципе, вещь приятная. Значит, он для чего-то нужен. Кому-то. Да и лишние сто тысяч рублей, в его-то положении, никак лишними не будут. Он всегда любил выражение, забыв, правда, чье: "Денег должно быть столько, чтобы о них не думать". А последние годы он думал о них постоянно. Молодая жена, обладая скромными потребностями и фантастическим умением, обнаружившимся в последний год, покупать себе прекрасные дорогие вещи за абсолютный бесценок, разумеется, во многом снижала его "градус неполноценности", но... Если благодаря тому, что они бывали близки по два-три раза в неделю, он, несмотря на свой возраст, еще мог вполне чувствовать себя мужчиной "хоть куда", то невозможность сводить ее в дорогой модный ресторан, а таковые открывались в Москве, как назло, ежемесячно, его бесила. Хорошо еще, что в театры его приглашали всегда бесплатно...
Нет, все-таки написать письмо он согласился не из-за денег. Ему показалась, чисто по-человечески, интересной сама ситуация. Очень противоречивым показался и Олигарх. Любит женщину, заботится о своих сотрудниках. Если, конечно, это любовь. И если это забота.
Дорогая, любимая моя!
Ты знаешь, что писать тебе это письмо мне трудно. Ты, может, даже удивишься тому факту, что я смог его написать. Но сказать тебе все это словами выше моих сил. Ты меня перебиваешь, не хочешь слушать и никак не даешь сказать тебе главное.
Прежде всего, о том, что ты для меня значишь. Пойми, когда у тебя ничего нет, то и малость может показаться чем-то важным. Но когда у тебя есть многое, то лишь что-то чрезвычайно ценное вызывает твое желание им обладать. А в моем случае? У меня есть все. Я не хвастаюсь, но, пойми, я действительно один из самых богатых людей планеты. Хорошо - преувеличение. Я вхожу в пятерку самых богатых людей России. Я не лезу в политику, как Березовский и Гусинский, и потому мне ничто не угрожает. Я не заполнил своими людьми администрацию и правительство чрезмерно, поэтому и смена власти мне не страшна. Мои люди, которых я кормлю, есть везде, но они на вторых и лишь иногда на первых ролях. Я отстроился так, что могу уверенно сказать: я самый стабильный человек в этой не очень стабильной стране. У меня есть все. Кроме тебя. Понимаешь теперь, что ты для меня значишь? Какова ценность для человека того, чего он вожделеет, имея уже все?!
Умный человек мне объяснил, что то чувство, которое я испытываю к тебе, - это страсть. Самое сильное чувство из всех, что нам дано. Единственное чувство, которое церковь не отнесла ни к благодетельным, ни к греховным. То есть, другими словами, страсть - выше веры, она ей неподсудна!
Когда мы встретились первый раз, помнишь, это было на "Триумфе", меня поразила не твоя внешность, а твои глаза. Да, это были те самые глаза, которые во все века сводили с ума мужчин, те глаза, из-за которых разгорались войны, которые пытались изобразить и иконописцы, и авангардисты. Я вот иногда думаю, а если бы Матерь Божья была слепой, ей бы молились? Нет, конечно, извини, любимая, святости в твоих глазах я не увидел, но и порока в них не было. Это были глаза Настоящей Женщины.
Я потом долго думал, что заинтересовало тебя во мне? Мои деньги? Вряд ли. Вся дальнейшая история наших отношений показала, что ты не корыстна. Принимать подарки - это одно, просить, вымогать их - другое. Да и, кроме того, показательным был тот факт, что, пока мы не сошлись, ты ведь так ни одного серьезного подарка и не приняла. Значит, не в этом дело. Второе простейшее объяснение - моя известность. Но это тоже не проходит. Ведь и твой муж - человек, мягко говоря, популярный. Пусть он и в "другом бизнесе", но появляться в его обществе для тебя престижно, а ты, любимая моя, признайся, чуточку тщеславна.
Теперь о главном. О том, ради чего, собственно, я и пишу тебе это письмо. Ты не хочешь даже слышать о том, чтобы жить со мной. Встречаться - да, ездить на уик-энд в Париж - пожалуйста, но жить со мной ты не хочешь. Ты никогда прямо этого мне не говорила, но я понимал, что ты согласна уйти от мужа лишь при условии, что мы поженимся. Я должен объяснить тебе, почему это невозможно. Ну во-первых, трое детей это все-таки не то обстоятельство, которое можно проигнорировать. Да, это правда, они все равно живут в Лондоне и отцовским теплом не избалованы. Но пойми, любимая, есть такое понятие, как бизнес. Если я подам на развод, рынок тут же поймет, что моя женушка, разумеется, пойдет на раздел имущества. В этой ситуации акции всех моих компаний рухнут, как нью-йоркские "Близнецы". Будут и жертвы, и много пыли, и еще больше спекуляций. Я не вправе забывать об интересах людей, работающих в моей империи. Их все-таки сотни тысяч. Я готов был бы пожертвовать многим ради тебя. А они-то чем виноваты? Почему они должны расплачиваться за мою любовь к тебе?
Я предлагаю тебе, нет, умоляю тебя, переезжай ко мне. Я не могу больше мириться с тем, что ты каждый вечер, ну почти каждый вечер, уезжаешь к другому мужчине. Я не верю, что секс у вас бывает раз в полгода. Но даже если это так, то и это для меня невыносимо. Я обещаю тебе, что ты ни в коей мере не будешь чувствовать себя просто любовницей. Ты будешь женой. Неофициальной, но женой. Мы всюду открыто будем появляться вместе, мы вместе будем ездить отдыхать, ты будешь как равная принята в обществе. Даже на кремлевские официальные рауты ты будешь ходить со мной. (Мои люди не зря получают деньги - это они обеспечат.)
Пойми, я уже сейчас пребываю в том состоянии, в котором работать невозможно. Мне даже страшно представить себе, какими цифрами выражаются мои убытки. Причина? Ты! Будь на твоем месте любой другой человек, служба безопасности уже давно решила бы эту проблему. Но, честно говоря, я и сейчас не чувствую себя спокойно. Ведь мои младшие партнеры также несут убытки из-за моей любви. А что у них на уме? Я не знаю. Я просто боюсь. Нет, не за себя, меня убивать бесполезно, это тот же обвал рынка, это приход моих наследников. Короче - распад всей империи. Я боюсь за тебя!
Только пойми меня правильно. Это - не угроза. Это реальная боязнь потерять то, что для меня сегодня дороже всего на свете. Я люблю тебя, солнышко мое, я так хочу, чтобы мы были счастливы.
P.S. Имущество с мужем тебе делить не надо, это я, надеюсь, ты понимаешь. И вообще, все проблемы с мужем, любые, мои люди решат сами.
Целую тебя, Любимая Моя Женщина.
Олигарх прочел письмо. Кивнул. Вынул из стола пачку тысячных купюр и передал Драматургу. Попрощались.
Она думала об Олигархе часто. Ей так хотелось быть с ним рядом всегда. Он был сильный, настоящий, теплый с ней и жесткий, когда надо, с окружающими. Его власть и могущество проявлялись во всем, начиная с того, как шофер открывал перед ней дверцу, и кончая тем, как с ней общались другие олигархи и политики, когда они встречались с элитой в каких-то клубах или на презентациях. Но она никак не могла ожидать, что он сможет так тонко и нежно, не в приказном порядке, по привычке, а искренне и трогательно изложить свои мысли на бумаге. Не надиктовать секретарше, не поручить своей пресс-службе, а сам. Она решилась. Собрав косметичку и те драгоценности, что могла хранить дома (ну не здесь же ей было держать подарки Олигарха), написав записку мужу: "Прости, ухожу навсегда", вышла из квартиры.
Драматург так и не понял, почему от него ушла жена. Тем более назавтра после того, как он ей искренне похвастался, что получил первый за последние несколько лет неплохой (сто тысяч рублей!) гонорар.
Авторы
Олег Борисович Лебедев родился в семье писателя и балерины. Писательские дома отдыха в Малеевке, в Юрмале, в Крыму были его естественной средой обитания в школьные и студенческие годы, равно как, разумеется, и седьмая английская спецшкола рядом с домом на "Аэропорте". Домом, само собой, тоже писательским. Олег был всеобщим любимцем. И объяснялось это двумя, казалось бы, взаимоисключающими причинами. Первая - его отец многие годы возглавлял Московское отделение Союза писателей СССР. А это означало, что от него, отца, зависело и распределение путевок, и загранкомандировки, и издание книг, и еще многое и многое иное, определяющее качество жизни его коллег-писателей. Писатели же, по крайней мере советские, в большинстве своем старались "сбиваться в стаи", как пел Окуджава (правда, про дураков), жить, лечиться и одеваться в одних и тех же местах. Советская власть им всячески в том способствовала, благо и отслеживать, и контролировать, и направлять так было удобнее. Коммунисты понимали, что только идеологический фундамент позволяет крепко стоять на ногах тоталитарному режиму, и задача удержать от развала любое общество, за исключением демократического, без идеологической обработки масс невыполнима. (Другое дело, что и демократическое общество без собственной идеологии организовано быть не может.) Но понимать все это Олег стал много позже. А тогда папино положение предопределяло почтительное отношение к нему родителей однокашников и дворовых приятелей, а отсюда - и их самих. Вторая же причина "любимости" Олега заключалась в нем самом. Олег был добрым, очень интеллигентным мальчиком, весьма и весьма начитанным и расположенным помогать другим людям. Он не умел постоять за себя, что каким-то образом всегда приводило к тому, что те, кто были рядом, брали его под свою опеку и защиту. А как мы любим тех, кто от нас зависит, кому мы помогаем, чьи благодарные глаза обращены к нам при каждой встрече! Правда, любили все Олега под другой фамилией.
Олег стал Лебедевым, опубликовав свой первый рассказ. И было это уже в студенческие годы. А вообще-то был он от рождения Спиркиным. Как и его отец. И любили его как Спиркина. Но папа, выполняя "волю партии и правительства", выступил в качестве общественного обвинителя на процессе Синявского и Даниэля, потом подписал все "нужные" письма и по поводу Солженицына, и по поводу Сахарова, и по всем остальным поводам. Так что в институтской среде, пусть даже и Литературного института имени Горького, фамилия Спиркин звучала почти одиозно. Сменить фамилию Олег не мог, да и не хотел, искренне любя отца и прекрасно понимая, что делал тот все и для него, Олега, в том числе, а возможно, и в первую очередь. Но вот когда зашла речь об опубликовании рассказа, вот тогда Олег искренне удивился.
Отец пригласил его к себе в кабинет, святое место в их пятикомнатной квартире, куда даже взрослому Олегу вход без дозволения был закрыт. Суть разговора, а точнее монолога отца, изредка перебиваемая Олеговыми "понимаю" и "разумеется", сводилась к следующему.
"Со временем ты сам все поймешь, когда столкнешься с реальной жизнью. Я делал все для вас с мамой. Кто-то скажет, что я служил. Кто-то, что прислуживал. А я просто честно делал свое дело. Не я - был бы другой. Но завистники и недоброжелатели сделали из меня жупел. Воспользуйся тем, что в моей жизни было благом, и отринь негатив. Я не только не обижусь, я настаиваю на этом. Иначе зачем все было?! Рассказ публикуй под псевдонимом. Сделай нам с мамой приятное, возьми псевдоним "Лебедев"".