Иногда, ближе к середине просмотра (а для него, скорее, прослушивания, как в консерватории), Маймин еще раз взглядывал на абитуриента. Для того, чтобы окончательно поставить на нем крест. Ужимки, неестественные дурацкие позы, размахивание руками - обязательный внешний антураж эмоционального голоса бездарности. А поставив крест, можно было и одобрительно улыбнуться. И написать "да". Разумеется, не лишив себя удовольствия понаблюдать за реакцией членов комиссии. Да, зря он так рано сегодня пришел. Все равно, его голос ничего не решал... Маймин пересчитал коллег: шестнадцать. С ним - семнадцать. Подумал, для кого-то из этих волнующихся юнцов это будет "Семнадцать мгновений актерской весны"... Тьфу, пошлятина! Значит, результаты голосования в итоге будут выглядеть примерно так: четырнадцать - три. Он никогда не оказывался в одиночестве. Ни с "да", ни с "нет". Всегда кто-то, исходя из своего видения, своих вкусов, тоже не разделял мнения большинства. Но эти люди менялись. А он - Маймин - неизменно принадлежал к меньшинству. Это и раздражало остальных! Раз даже ему кто-то злобно бросил, когда он проголосовал против дочки одного банкира, действительно, как ни парадоксально, талантливой девчонки: "Диссидент вы наш!" Маймин тогда огрызнулся: "В исполнении Гафта - звучит достовернее. Переигрываете!"
Закрыл глаза. Стал слушать дальше. К этому моменту девочка уже прочитала стихотворение. Вполне сносно. Теперь читала басню. Плохо. Будто сказку рассказывала. Но... Что-то оригинальное в исполнении было. Какая-то наивность в голосе. Редкость. Обычно в басне самовыражались за счет глубокомыслия, значимости намека... Или скатывались в сказочное сюсюканье. Здесь же звучало что-то природное. Нет, первородное. Но, плохо - без акцентов, без тембрового обыгрывания персонажей.
Маймин не переставал удивляться тому, что время чтецов прошло. Ну кто сегодня? Юрский да Райкин. Но Костя то ли ленится, то ли этот его дар не востребован. Наверное, последнее. На самом деле, каждый второй выпускник Училища умел хорошо читать. Но публика на это не шла. На радио же все передачи когда-то популярного жанра давно закрыли.
Бугров сказал свое традиционное "спасибо", не дослушав басню, что, как правило, не сулило поступающему ничего хорошего. Спросил, поет ли девушка? Играет ли на музыкальных инструментах? В том, что она ответит: "Пою", Маймин не сомневался. Как, впрочем, и в том, что пением это назвать будет нельзя. А вот по поводу инструмента подумал: либо фортепьяно, либо гитара. Так всегда. Либо то, либо другое. Ну и, разумеется, в отдельных, как правило, национально-предопределенных случаях, скрипка...
Ответ отличался оригинальностью - на гитаре и скрипке.
Девушка запела. Маймин аж вздрогнул. Голос оказался неожиданно низким. Очень чистым. Звук лился свободно, естественно, без надрыва и напряжения. Девушка взяла высокую ноту. Тоже свободно, даже легко. Маймин открыл глаза.
Он увидел то, чего ожидать ну никак не мог! Немного сутуловатая вначале, когда вошла в аудиторию, девушка выпрямилась, откинула голову и... Он не смог бы это описать словами. Легкая, будто блуждающая улыбка, светящиеся глаза, сдержанный, не отрепетированный, а природный жест, детские губы... Почему-то его поразили детские губы, слегка припухшие и какие-то совсем несовременные. Только сейчас он заметил полное отсутствие макияжа на лице. Она была абсолютно очаровательна. Маймин поймал себя на мысли, что испытывает наслаждение. Это было искусство. То, чего он так давно не встречал. Зритель, не понимающий, как что делается, был счастливее его. Он же всегда видел, как это сделано. И искусство превращалось в мастерство. А сейчас он не понимал - как?! Это было прекрасно. Их взгляды встретились. Маймин почувствовал мурашки по спине. Как светились ее глаза! Она пела о любви, и ее глаза были полны любовью. Она ему пела о своей любви!
Забытое чувство. Когда-то давно он часто влюблялся. Встречал женщину, придумывал ей добродетели, не замечал недостатков характера и любил созданный воображением образ. Особенно хорошо это удавалось тогда, когда она любила его. А его было за что любить. Красив, умен, известен с первого своего фильма, в котором снялся в восемнадцать лет. Богат. По крайней мере, по советским меркам - очень богат. Достаточно сказать, что, когда большинство мечтало о "Жигулях", он уже ездил на "Волге". Квартира на Кутузовском... После "перестройки" многое, конечно, изменилось. Звание "народного" не открывало, как раньше, нужные двери, "торговать лицом" стало недостаточно, чтобы решать повседневные проблемы. (Хотя на рынке по-прежнему можно было рассчитывать на максимальную скидку от торговца, будь то азербайджанец или молдаванин. Русских, кроме молочниц, в рыночных рядах он давно не видел.) Маймин быстро адаптировался. Сегодня, получая по пятьсот долларов за съемочный день в телесериале, редкий месяц он не имел десяти таких "дней всенародной халтуры". Плюс иногда приличные роли в кино, плюс ставка в театре, где он играл два любимых спектакля. Редко, к сожалению, зато с удовольствием. Какие-то деньги давала и антреприза, поставленная "под него" по пьесе отошедшего от дел банкира "первой волны", формально разорившегося в девяносто восьмом, но сохранившего достаточно, чтобы вложить кругленькую сумму в реализацию детской мечты стать драматургом. Когда его пригласили играть эту роль, а банкир написал ее с самого себя, Маймин сказал, что для создания правильного образа актер изначально должен проникнуться ощущением наличия шальных денег. И запросил по три тысячи за каждый спектакль. Режиссер, присутствовавший при разговоре, спросил, почему так мало, мол, он собирался просить для Маймина пять. Маймин выразительно посмотрел на банкира-драматурга и улыбнулся. Тот хмыкнул и сказал, что условия Маймина его устраивают и что только Маймин, как, собственно, и предполагалось изначально, но теперь решено окончательно, будет играть главную роль. Только через несколько месяцев кто-то проболтался режиссеру, что в отличие от него, привыкшего мыслить в рублях, состоявшиеся при нем переговоры велись в иной валюте. Да, Маймин был богатым человеком. И уж никак не считал себя неудачником. Наоборот. Везунчиком. Но вот любовь... Каждый раз выяснялось, что любили не его. А его славу, его деньги, его возможности. Каждая женщина хотела что-то от него получить, кроме общения, права ласкать его и ему отдаваться. Несколько лет тому назад он неожиданно понял, что это - нормально. Что любая женщина, особенно молодая и красивая, а с другими романов он, естественно, не заводил, желала что-то получить. Кто-то в силу природной корысти, кто-то потому, что полагал (справедливо, кстати, как стал признавать Маймин), что любящий мужчина должен стараться максимально много сделать для любимой женщины. Правы, наверное. Но его это не устраивало. Не из-за жадности. Просто, будучи столько лет знаменитым, он искренне верил, что счастья быть его избранницей уже достаточно. Короче говоря, конфликт с прекрасным полом перерос в антагонистический, и Маймин решил, что без женщин жить проще. Оказалось, не проще, а совсем просто. Только неинтересно. Зато спокойно. Но сейчас Маймин почувствовал, что в нем проснулись все те, забытые, изжитые эмоции. Как эта девочка смотрела на него! Понятно, что он ее не интересовал. Она была в песне, в музыке, в образе. Но как она смотрела!
Маймин взглянул на коллег. Нет, это не было его индивидуальное помешательство. Маститые, повидавшие всякое педагоги Училища не отрывали от девушки глаз: кто с удивлением, кто с восхищением, кто в таком же смятении, как он сам. Преподаватель кафедры вокала - Журова, обращаясь к Бугрову, спросила, а можно попросить спеть романс? Только сейчас до Маймина дошло, что девушка уже несколько минут как закончила петь и стоит молча, закрыв глаза. Внутри, в ней, продолжала жить музыка. Музыка, которой ведь не было. На просмотре, если абитуриент пел, ему никто не аккомпанировал... Это было непреложное правило Училища. Актеру должно быть трудно! Пианино в зале стояло, но не для поступающих.
Бугров, казалось сам удивляясь собственным словам, сдавленно произнес: "Да, пожалуйста, вы можете спеть романс?" "Что?" - встрепенулась девушка. Раздался голос Маймина: "Романс можете спеть?" Все повернулись в его сторону. Впервые за все годы участия в приемной комиссии Маймин обратился к абитуриенту! Маймин раздраженно подтвердил: "Да, я хочу услышать романс". Девушка посмотрела на него, именно на него, и сказала: "Хорошо, Роман Кириллович, только почему вы на меня злитесь?" Маймин растерялся - откуда она знает его отчество? Имена известных артистов знают все, а вот отчества... Будь она студенткой, понятно. Маймин почувствовал, что теряет над собой контроль, - он вообще перестал понимать, что происходит, он впервые за многие годы волновался, как когда-то перед первым выходом в дипломном спектакле. "Извините, это не к вам относится!" - выдавил из себя Маймин и закашлялся.
Девушка запела "Нищенку". Конечно, это могло оказаться случайностью. Конечно, никакого расчета здесь не было. Но для преподавателей Училища это было как копытом по слезной железе. Романс о судьбе актрисы, в зените славы потерявшей голос и ослепшей, в стенах Училища звучал просто зловеще. Студентам его петь не разрешали. В доме повешенного о веревке... Но факт оставался фактом: после первых слов Беленький, преподаватель музыки, резко встал, тихо шепнул Бугрову: "Извините" - и сел к роялю. Никто даже не удивился этому порыву, этому нарушению табу. Она пела. Преподаватель сценречи Марина Шурина заплакала первая. Это было не странно, все-таки восемьдесят пять лет. Но вслед за ней...
Маймин резко встал и вышел из аудитории. Так делать не полагалось. Подобного рода бестактность - помешать исполнителю - исключалась в стенах Училища. Но Маймину было все равно. Он не мог больше находиться в аудитории. Физически не мог. Он шел по коридору и вспоминал всех тех девочек, что вмиг стали известными актрисами и вскорости сошли со сцены или исчезли с экранов кинотеатров. Откуда эта-то девочка-подросток могла так понимать их эмоции, как она сумела так передать это настроение? Откуда вообще ей было понять, что такое горе?! Слава и забвение? Успех и унижение? Девушка пела о том, чего Маймин так боялся последние лет двадцать, - поворота жизни на сто восемьдесят градусов. Если она ему пела о любви, то она ему и предсказывала будущее?!
Маймин подумал, что сходит с ума. Вышел на улицу, отошел в сторону от входа в Училище. Там толпились самые упрямые неудачники второго тура, рассчитывавшие на чудо, на то, что их позовут, передумают, и ожидавшие просмотра везунчики, вместе со своими родителями, бабушками и дедушками. Даже иногородние часто приезжали поступать целыми семьями. Ни в один другой вуз так не поступали, только в театральные.
Маймин закурил. К нему подошел Коля Смирнов. Когда-то его, Маймина, студент, сегодня актер театра и преподаватель кафедры мастерства актера.
- Роман Кириллович! Вы в порядке?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну чувствуете себя хорошо? Вы так неожиданно вышли, я подумал, вам плохо стало, вот пошел за вами.
- Нет, Коля, все нормально. В смысле со здоровьем. Ты мне скажи, ты понимаешь, что ее ждет?!
Николай знал теорию Маймина. Знал, что переубедить его невозможно. Но он любил студентов, любил их энтузиазм, их готовность сутками не уходить из Училища. Он нищенствовал и все равно был счастлив, поскольку занимался любимым делом. Но Маймину доказывать что-либо было бесполезно. У него была собственная правда. Утилитарная. Но ведь - правда! Николая всегда удивляло, что именно успешный Маймин исповедовал то, что мог бы исповедовать неудачник. А он, Николай Смирнов, когда-то лучший студент курса, игравший заглавные роли в трех дипломных постановках - беспрецедентный случай, - по большому счету, стал неудачником, но был счастлив. Несчастливый "удачник" Маймин и счастливый неудачник Смирнов. Диалектика, блин!
- Понимаете, Роман Кириллович, она безумно талантлива...
- Слишком!
- А можно быть слишком талантливым?
- Посмотри на себя!
- Я просто лентяй.
- Брось, ты просто талантливый профессионал, а потому разборчив. Сколько раз ты отказывался играть в спектаклях модных, но бездарных режиссеров? Скажем иначе, абсолютно бездарных, а потому и модных режиссеров?
- Ну было.
- Ладно, не о тебе речь. Подумай, через что этой девочке предстоит пройти! Отсутствие нормальной семьи - точно, безденежье или содержанка какого-нибудь жлоба с деньгами, домогательства ведущих актеров, режиссеров, директоров театра, продюсеров и далее по списку!
- Ну, здесь последние годы стало полегче - голубеет наш мир не по дням, а по часам...
- Не ерничай! Она безумно талантлива. Наверняка во всем. Будет прекрасной, ну я не знаю, ну скажем, учительницей или адвокатом. Не знаю, только не актрисой.
- А может, ей повезет? Проучится у нас четыре года, выйдет замуж по любви и будет держать салон. Картинную галерею. Муж денег даст. Она же очень красива, очаровательна.
- Ты что, Коля, издеваешься? Точно издеваешься, только не пойму - надо мной или над ней? Какой "замуж" после того наркотика, который она здесь хлебнет? Ее потом со сцены трактором не стащишь.
- Роман Кириллович, простите за прямой вопрос: а как вы сегодня уснете, если напишете "нет"? Вы же не пьете, бессонницу как обманете?
- Спокойно, мой голос все равно ничего не решает.
- Ну да, мы принимаем на себя моральную ответственность за судьбу этой девочки, а вы потом с удовольствием будете ее учить тому, к чему сейчас не пускаете. Состоится ее судьба - ваша заслуга. Не состоится - вы не виноваты, вы же изначально были против.
- Ага, я хорошо устроился. Согласись, слишком умный для актера! Ладно, хватит. Иди. Пожалуйста. Я хочу побыть один.
Маймин решил больше на экзамен сегодня не ходить. Завтра был еще один день третьего тура. Пошел пройтись по Новому Арбату. Вернется часам к пяти, под самый конец, подпишет протокол и формально проголосует. Все уже решится, и легко можно будет избежать участия в обсуждении приговора. Интересно, что испытывают судьи, распоряжаясь чужой судьбой? "Не судите - да не судимы будете".
Колю Смирнова в Училище очень любили. И преподаватели, для большинства из которых он оставался самым талантливым студентом последних лет, и студенты, которым он был близок по возрасту и к которому они бегали со всеми проблемами, начиная от любовных терзаний и заканчивая одалживанием денег до стипендии. Студенты, правда, не знали, что сам Коля все время занимал деньги у старших, чтобы переодолжить им, поскольку своих бы ему точно не хватило... Просьба Коли вначале вызвала оторопь членов комиссии. Но когда его поддержал Бугров, причем в несвойственной ему жесткой манере, согласились.
Маймин вернулся к половине пятого. С улицы раньше намеченного времени его согнал дождь. Просмотр закончился. Маймин вошел в аудиторию и удивился, что все преподаватели на месте. Бугров радостно сказал:
- О, как вы вовремя. Роман Кириллович, надо протоколы подписать.
- Не проблема. Надеюсь, не отсутствие моего веского слова заставило весь синклит задержаться?
- Нет. Хотя...
- Что, потребовалось тайное голосование? - продолжал шутить Маймин.
- Роман Кириллович, тут такой казус вышел. Впервые за всю историю Училища. По одному абитуриенту голоса разделились ровно пополам, так что от вашего решения все зависит.
Коля Смирнов встал и вышел из аудитории. Маймин уже понял, что что-то не так, по выражению глаз и улыбкам коллег, понял, что что-то происходит, но по инерции спросил:
- Это о каком абитуриенте идет речь? Я и видел-то сегодня всего троих или четверых.
- Вот-вот, - радостно закивал Бугров, - как раз по одному из них. По Щелоковой, ну девушке, которую вы до конца не дослушали. Ровно восемь : восемь. Вам решать.
За спиной Маймина громко хлопнула дверь. Невольно он обернулся. В аудиторию вошел Коля и та самая абитуриентка. Коля отпустил ее руку и прошел на свое место за столом. Девушка стояла в дверях. Что ей подсказало, ради кого ее привели? Она смотрела на Маймина. Их глаза встретились вновь. Маймин не мог подобрать слов, которые бы передали выражение ее глаз. Подумал, что, наверное, так подсудимый смотрит на судью, произнося последнее слово. Но он не судья!!! Он не хочет брать на себя ответственность за ее судьбу...
Прошло семь лет. Пролетело. Самая популярная актриса российского кино, снявшаяся в двух фильмах Голливуда, обладательница "Оскара" за лучшую женскую роль второго плана, мега-звезда российской эстрады Екатерина Щелокова начала свой первый сольный концерт в Кремле с песни "Маэстро". Пугачева не сразу дала разрешение на это. Но, услышав всю историю, - разрешила. Исполнение песни посвящалось Роману Кирилловичу Маймину, любимому педагогу Екатерины Щелоковой, человеку, открывшему ей дверь на сцену.
Последняя любовь
Казалось бы, он мог быть доволен собой. Когда тебе под пятьдесят, а ты не можешь вспомнить в своей жизни ни одного подлога, ни одного истинно постыдного поступка - одно из двух: либо ты сошел с ума, либо действительно прожил неплохо бурную часть жизни. Но таков уж был его характер: что-то всегда его беспокоило, в чем-то он сомневался, всегда ждал чего-то неприятного от завтрашнего дня. Да и отдельные мелкие, казалось бы, детали в своей жизни он бы переделал, пережил иначе. Но не по большому счету, а так, по мелочам.
Андрей был богат. В той мере, в какой он этого хотел, и в тех пределах, которые обеспечивали выполнение всех его разумных желаний, но не заставляли ежедневно думать об охране капитала, борьбе с конкурентами и серьезных неприятностях с властью.
Миша, решивший, что идти по стопам отца ему ни к чему, и потому ставший программистом, уехал в Германию. Устроился прекрасно, женился на немке, домой звонил раз в неделю. Приезжал пару раз в год, и то по делам. Словом - отрезанный ломоть.
Дочь, Дашка, удачно вышла замуж. Родилась внучка.
Жаль только, что Алена так и не стала бабушкой, не дожила до этих дней. Она сгорела от рака легких за каких-то четыре месяца. Никто даже опомниться не успел. Так, в секунду, кончилась счастливая семейная жизнь, продолжавшаяся больше двадцати лет.
Он очень любил ее. Поженились, когда обоим было по двадцать. Вместе прошли все трудности - маленькие дети, отсутствие квартиры, нищета, окончание института, работа по распределению в Калужской области, обратный переезд в Москву... Да все и не перечесть. И зачем? У большинства московских семей набор проблем всегда был схож. А разница сводилась к тому, что редкие жены, и Алена как раз была из их числа, всячески поддерживали мужей, не торопили, довольствовались тем, что есть, не завидовали вырвавшимся вперед и, соответственно, не пилили. Андрей понимал, что после Алены уже никто и никогда не сможет стать его женой. Женой - в смысле и другом, и любимой женщиной. Жена-хозяйка - это возможно, но жена-жена - уже никогда. Андрей понимал, что много женщин не прочь оказаться рядом с ним. Надежно, комфортно, престижно. В конце концов - сыто. Но он хотел, чтобы его любили, а не использовали. Пусть даже платя за это вниманием, заботой, телом. Никто его не будет любить так бескорыстно, как Алена. Никогда. Им будут только пользоваться. Значит, и он имеет право пользоваться.