Потом рассказывать стал откровенно, что есть у него, оказывается, застарелый какой-то враг: звонит его жене, когда его нет, и всяческие гадости про него говорит, и главное - все в точку! Стал подробно рассказывать, как ко встрече с этим врагом готовится: карате, с бегом по потолку, стрельба по-македонски.
- Да брось ты! - говорю.- Нет у тебя никакого врага!
- Как это нет? - обиженно.
- А так и нет. Врага, как и все на свете, надо создавать своим трудом, долго и упорно. А откуда у нас время еще и на это?
- Так, думаешь, нет его?
- Конечно, нет.
- Выходит, я сам себе и звоню?
- Ну, конечно!
- Твой оптимизм меня просто бесит,- Леха говорит.
- Ничего,- говорю.- Он всех бесит.
Наутро сделали мы сообщение… Колоссально! Сам академик Аскетян нас обласкал! На следующем заседании сообщили: нашему проекту культурного центра - первый приз!
Проект же Бескаравайного, как выяснилось, рядом не лежал. Такой удивительный оказался человек: рос только на глазах, причем только на наших. Лишь исчезал с глаз - сразу же переставал расти!
Да что Бескаравайный! Подумаешь! Если мы и были в его тени - значит, не с той стороны падало солнце…
- Как-то все не так,- Леха озабоченно говорит.- Должны же быть трудности, тысячи преград!
- Ох, мать честная! - говорю.- А я и забыл!
Аскетян, руки нам пожимая, говорит:
- А я почему-то думал, что вы моложе.
- А мы и есть моложе,- отвечаю.
После Еревана еще в Тбилиси заехали… Замечательное место - тбилисские серные бани. Буквально после них становишься другим человеком - тут же, в предбаннике, вручают тебе новые документы!
Возвратились на работу. Идем с Лехой, как обычно, в буфет. Только появляемся - к нам, сметая все на пути, устремляется Змеинов с чашечкой кофе…
Вскоре нам премию присудили за наш проект. Леха этим известием почему-то совершенно потрясен был.
- Шестеро тысяч денег! - повторял.- Это ж машину можно купить, на двоих!
Помню, когда мы сумму эту на руки получили, всю ночь ее у меня перепрятывали, боялись, кто-нибудь украдет.
Утром выскочили из дома. Поехали машину получать - институт нам выделил ее из своих резервов.
Помню, магазин автомобильный за городом был. Долго автобус еще стоял у переезда, как раз состав пропускали с автомобилями на платформах. В некоторых почему-то уже люди сидели.
Добрались наконец до магазина.
Очередь в маленькое окошко. Кассирша кричит:
- Никому не отходить!
Сама пропала - часа полтора, наверное, ее не было. Появляется потом, грубо орет:
- Иванов! Иванов! Вы где это шляетесь?!
Подбегает на трясущихся ногах.
- Я здесь был! Я никуда не отходил!
А сам уже думает небось: "Ну, все! Машины, конечно, уже не будет, и деньги за нее, наверное, не вернут!"
Вывели тут и нашу машину, стали в последний раз ее осматривать. Кузнечик вдруг впрыгнул на заднее сиденье.
- Ну, все,- говорит,- все наши в сборе!
Помчались мы по шоссе.
- Неправильно едем! - Леха говорит.
- Зато красиво!
Вдруг выскакивает из кустов человек с полосатым жезлом, останавливает.
- Да я из ваших прав,- говорит,- вологодские кружева сейчас сделаю!
- А у нас нет еще их,- отвечаем.
- Ых! - зубами только скрипнул и компостером со злости дырку в своем рукаве пробил.
Потом поставили мы машину во дворе, а сами долго пили у меня чай…
- Я тут думаю все,- вздыхая, Леха говорит.- Делаем свое дело с наслаждением да еще получаем за это наслаждение деньги. Морально ли это?!
- Норма-ально! Пойми: существует новое направление в архитектуре. И кто лежал у его истоков?.. Вернее, не лежал, а стоял… Я! То есть ты, ты!
После этого мне еще от института квартирку дали. Долго ждал я - и тут дали.
По такому случаю мы выпили слегка с Лехой. Дия не совсем одобрительно нас встретила.
- Вот,- Леха говорит,- гению нашему квартирку дали!
Метнула она на него взгляд, обозначающий, видимо: "А почему не тебе?"
Но Леха взгляда этого не заметил, говорит:
- …Только вот мебели никакой у него нет, может, подарим ему наш пуфик, все равно мы им не пользуемся давно?
Метнула на него взгляд, молча ушла. Потом, начал я уже домой собираться, в комнату заглянул с нею проститься, гляжу: стоит она перед пуфиком на коленях и сигаретой прожигает в нем дыры!
Вынесла мне пуфик - из дыр еще дым идет!
- Пожалуйста,- говорит.
Привез я его домой, поставил… Ничего! Все-таки вещь.
И тут ошеломляющее известие: нас с Лехой, как подавших уже надежды специалистов, посылают на полгода в Болгарию на стажировку!
Леха обрадовался:
- Ну, наконец-то! Наконец-то я съезжу за рубеж, красивых вещей Дийке привезу, как она мечтала!
День спустя выясняется: необходимо медицинское освидетельствование.
- Так я и знал! - горестно Леха говорит.- Так я и знал, что не выйдет ничего, давно уже чувствую себя неважно!
- Спокойно! - отвечаю.
Назавтра отправились мы с ним сдавать на анализ мочу. Было ясное осеннее утро.
Леха задумчивый шел, потом говорит:
- А давай поменяемся мочой!
- Зачем?!
- Ну так. Чисто дружески.
- Давай!
Поменялись пузырьками, перевесили ярлычки.
Через неделю интересуемся анализами, нам говорят:
- Вы (то есть я) можете ехать куда вам угодно, а вы (то есть Леха) по состоянию здоровья ехать никуда не можете.
Раскрыл я только рот, чтобы сказать, что все наоборот, что это я, оказывается, больной, а Леха здоровый… Леха выталкивает меня в коридор.
- Молчи! Понял, молчи! - шипит.- Узнают про наш обман, обоих не пустят, а так уж хоть ты поезжай… Ладно уж!
Уговорил все-таки меня, но, видно, и обиделся, что я согласился.
Сначала не хотел я ехать, потом подумал: "А почему, собственно, не я? Работаю нормально. Знаю языки. Характер отцовский, бойцовский… Чем плохо?"
…Только вернулся я из Болгарии - в первый же вечер к Лехе. Подарки принес: ему рубашку, жене - свитер, дочурке их - блок жвачки. Сидел, долго рассказывал, как показалось мне, очень интересно.
Поздно уже вышел от них… Спускаюсь по лестнице и вспомнил: курточку свою у них забыл! То-то я ощущаю, что как-то неловко плечам.
Помчался наверх по лестнице, вижу - и дверь не закрыл. Только хочу войти - слышу глухие их голоса.
- Его, что ли, курточка? - Леха спрашивает.
- Его! - Дия говорит.- Давай мни!
Тут я чуть прямо на лестнице в обморок не упал.
Я-то считал, что они меня любят, а они, оказывается, ненавидят, даже курточку мою спокойно не могут видеть!
Приехал я к себе домой, часа два по комнате бегал, успокоиться не мог.
И примерно после этого дня стал я чувствовать себя иногда нехорошо. Какая-то тяжесть по утрам в желудке, потом вдруг резкая боль, словно кто-то нож втыкает в живот. И все чаще стало прихватывать. То и дело сидишь, скорчившись, на скамейке, руками живот обняв, прикидывая на глазок, как бы до следующей скамейки добраться!
Однажды остановился я передохнуть, стал "Медицинскую газету" читать. Почитаешь, закроешь глаза… в темноте зеленые буковки мерцают.
Снова открываешь глаза, читаешь: "…серповидная опухоль в низу живота… увеличение опухоли к вечеру… боль при длительной ходьбе".
"Что ж это? - вдруг я опомнился.- Ведь это же у меня! Все думал - так, ерунда, а оказалось - болезнь, и вот даже в газетах про нее пишут".
Вспомнил еще, как Леху по моему анализу в Болгарию не пустили.
Все ясно.
Стал двухкопеечную монету искать, чтобы знакомому одному врачу позвонить,- руки дрожат, никак в карман не попасть!
Рядом стоял покачивающийся человек.
- Двухкопеечную, что ли? Дам!.. Все равно мне некому теперь звонить-то!
Дозвонился знакомому своему врачу, приехал к нему, он говорит:
- Ну, поздравляю! Одной ногой уже, можно сказать, ты в могиле! Надо срочно оперироваться, иначе худо!
Утром пришел я в поликлинику, назанимал очередей - послали меня сразу же на анализ крови, рентген и прогревание.
Горбоносый мужчина из очереди спрашивает меня:
- Вы в какой конкретно очереди стоите?
- Да понимаете,- говорю,- предпочтения еще не отдал.
- Тройную игру ведешь? - озлобился он.
Хотел я тут даже четверную повести - над укольным кабинетом лампочка замигала, врываюсь туда… Протягиваю свои бумаги.
- Уколы,- говорят,- вам не прописаны.
- Не прописаны? - говорю.- Жаль.
Снова стал тройную игру вести. Лежу в кабинете процедурном на прогревании, а одновременно с этим еще в двух очередях стою! Какой-то я виртуоз!
Выскочил с прогревания, с ходу - на рентген: холодную резиновую раму прижали к груди… Выскочил с рентгена, а тут и на кровь моя очередь! Замечательно!
Выскакиваю я, сдав кровь, горбоносый мужчина мне говорит:
- Чего радуешься-то? Ведь ты больной!
Тут я, честно говоря, немного приуныл. "Ничего,- думаю,- может, вылечусь еще?!"
Перед больницей встал я рано, побрился, надел новую футболку, трусы.
"Надо пораньше,- думаю,- пойти, а то все лучшие койки разберут!"
- Ты,- мать говорит,- прям как на праздник собираешься!
- А как же? - я говорю.
Когда я пришел к больнице, ворота были еще закрыты. Я подождал.
Впустили наконец в приемный покой. Там говорят:
- Ну что, будем оперироваться?
- Сразу?
- Сразу.
Подзывают молодого гиганта в халате и шапочке.
- Познакомьтесь,- говорят,- ваш хирург.
- Федор,- подает он огромную ладонь.
- Привет,- говорю.- Как, много операций делал?
- Пока,- говорит,- только на покойниках.
- Как?!
- Вот так. Все к профессору рвутся, а у меня никто не хочет оперироваться. Так, видно, и не начну.
Сначала мне страшно стало, потом думаю: "Что же это я? Говорю всегда, что молодежь надо продвигать, а сам ей, получается, продвигаться не даю?"
- Все! - говорю.- Делай! Куда мне?
- Да подожди ты,- радостно Федя говорит.- Завтра еще оперироваться, сегодня процедуры будут!
- А-а-а… Жаль!
Переоделся в больничную байковую пижаму, быстро отправился вслед за Федей в палату.
- Здравствуйте,- бодро говорю.
Молчат. Только кто-то стонет в углу, пытаясь для приличия перевести стон как бы в кашель. Вдоль кровати у него с двух сторон вставлены доски, только тонкий нос торчит между досками, как из…
Лег я на свою койку, долго неподвижно лежал, глядя в потолок. Потом появилась мужеподобная сестра, басом говорит:
- Брили живот? Идите брейте! За вас никто этого делать не станет!
В тускло освещенной уборной брил я живот и плакал. Жалко все-таки умирать.
Потом процедуры были. Потом вечер настал. То есть в городе еще, наверно, гуляют вовсю, а здесь тусклый свет, тишина. Сосед на ближней койке храпит, волны от храпа идут по одеялу!
Вдруг зажегся яркий свет, сразу вошли много людей в белых халатах.
- Что?! - Сосед встрепенулся.
- На операцию,- ему говорят.
- Как, прямо сейчас? Можно хоть домой позвонить?
- Нечего звонить, все будет нормально!
Переложили его на длинную каталку, увезли.
Долго я лежал в темноте, смотрел на светящиеся свои часы. Час минул… два… Может, в другую палату после операции его увезли?
Понимаю, что надо выспаться, а не могу. Тянется обрывками не сон, а какой-то бред.
…В глухой темноте и тишине я спускаюсь куда-то по ступенькам, и чей-то знакомый голос на ухо говорит мне, что вот получил новую мастерскую, но света в ней нет и окон тоже.
- Хочешь пощупать последнюю мою работу? - спрашивает он.
Вытянув руки, я начинаю двигаться во тьме, которая оказывается вдруг бескрайней, бесконечной!
- …Сюда иди, сюда…- слышится голос все глуше…
Я проснулся весь в липком поту и вдруг увидел на соседней кровати Дзыню: он лежал прямо в костюме, в ботинках, закинув ладони за голову.
- Вот так! - хвастливо произнес он, повернувшись ко мне.- Говорят, трудно в больницу лечь, коек нет. А мне это раз плюнуть: захотел - лег!
И так же внезапно исчез.
Ну, тип! Я лежал, радостно улыбаясь, хотя понимал, что появление здесь Дзыни мне пригрезилось.
Потом я незаметно уснул и вдруг, резко проснувшись, сел на кровати. Было еще темно, но во дворе уже светилась цепочка окон - путь в операционную.
Я встал, умылся, почистил зубы. Побрился.
Потом, не снимая пижамы, лег на кровать, стал читать найденную в тумбочке растрепанную книжку - почему-то про подводное плавание.
В коридоре вдруг послышалось тихое дребезжание тележки… За мной?.. Мимо. Снова лежал, читая, прислушиваясь к звукам в коридоре… Все! Наверное, уже не придут, наверное, отменили.
И когда все сроки, казалось, минули, неожиданно растворилась стеклянная дверь, появился Федя.
- Пошли?
- Как?.. Прямо так?
- Конечно!
Встал, стал искать в тумбочке амулет, который мама мне дала, не нашел. Ну, ладно! Пригладил только волосы…
Федя, гигант, шагает широко, трудно за ним поспеть!
По галерее подошли к белой двери с надписью "Операционная. Посторонним вход воспрещен". Вошли. Резкий запах лекарств. Свернули в большую комнату. Забрался с табуретки на узкий высокий стол. Сестра тут же невидимыми мне завязками привязала к столу руки и ноги. Я стал сосредоточенно смотреть на висящий под потолком большой блестящий круг со светильниками, и вдруг светильники матово зажглись. Я быстро отвернулся. Потом надо мной повисло лицо Федора, закрытое до глаз марлевой повязкой. Он сожмурил оба глаза, видимо, подмигнул, и опустил перед моим лицом белую занавеску.
Я лежал неподвижно, потом вздрогнул, почувствовав, как в живот воткнули что-то круглое и толстое.
Ввели наркоз.
Потом я понял, что меня разрезают, медленно, с хрустом продлевают разрез все дальше. Федя о чем-то тихо заговорил с сестрой. Я почувствовал, что внутренности мои оттягивают в стороны какими-то крючками - мелкими, острыми, вроде вязальных.
Потом стали нажимать чем-то тонким и твердым, вдавливать что-то внутрь меня.
- Больно? - спросила сестра.
- Нет.
- А почему тогда надуваете живот? Не надувайте, вы не даете нам ничего сделать!
Значит, они ничего еще не сделали!
Снова началось растягивание, потом - вдавливание.
- Больно? - услышал я голос сестры.- Вам нельзя больше добавлять наркоза. Терпите.
Я лежал, глядя в потолок.
- Все! - вдруг сказал я.
Все поплыло, затошнило меня, никак не вздохнуть…
- Что? - появляясь, словно издалека, спросила сестра.
- Что-то не то.
- Дышите! - строго проговорила она.
Потом около моего лица оказались двое в белых шапочках. Один держал в ладони трубку, другой - тампон. Щекотка нашатыря проникла в ноздри.
- Все! - шумно вздыхая, с облегчением сказал я.
Прохладная девушка, оказавшаяся рядом с моей головой, тампоном промокнула мне пот.
Потом началось короткое щелканье - вроде бы ножниц.
Я скосил глаза на стенные часы. Операция продолжалась пятьдесят минут!
Но главное - дверь в операционную так и ходит ходуном, входят и выходят разные люди, скучающе смотрят на меня, обращаются к Феде: "Федя, ты взносы уплатил?!" Или: "Федя, ты скоро освободишься?"
- Э, э! - сказал я.- Друзья! Может, не стоит вам отвлекать хирурга?
Тут я почувствовал колоссальное облегчение.
- Ну, все! Самое страшное позади! - улыбаясь, сказала прохладная девушка.
Потом начались тонкие укольчики, видимо, от иглы - и все в одном и том же месте! Что они там, вышивают, что ли?
Потом я вдруг увидал, как с потолка зигзагами спускается пушинка.
- Э, э! Куда? - Я стал ее сдувать.
- Не надувайтесь же! - уже с отчаянием проговорила сестра.
Я услышал шершавые звуки шнурования.
Потом я увидел огромную белую спину Федора, выходящего из операционной.
- Что? Вспылил? - улыбаясь, спросил я прохладную девушку.
- Все! - ответила она.
К столу подкатили каталку, меня перевалили на нее. Я ощущал блаженство и покой.
Весело крутя головой, я ехал по широкому коридору.
Когда меня привезли в палату, откуда-то снова вдруг появился Федя, помог переложить меня на кровать и быстро удалился.
- Ну как? - поворачиваясь ко мне, спросил сосед.
- Чуде-есно!
Снова появился Федя, уже успокоившийся.
- Ну, ты клиент! - покачал головой.- Ты зачем все время живот надувал?
- Видно, для важности.
- Ну, ничего! Весь кошмар позади. Старик, первая у меня операция!
- Старик, и у меня!
Мать пришла, часа полтора посидела.
Следом Леха. Начал жаловаться на тяжелую свою жизнь:
- …Я говорю ей: "Ты ж знаешь, многих только после смерти признавали!" А она: "Ну, так умри скорей! Не пойму, что тебя удерживает?!"
Леха зарыдал.
Я в таком моем положении должен был его еще и утешать!
- Ничего! - говорю ему.- Все отлично!
Он вдруг начал каракули мои рассматривать, которые я в блокноте чертил, лежа на спине, обливаясь потом.
- Мне бы твою усидчивость! - непонятно буркнул.
…На пятый день Федя долго мял шов, морщился.
- Что? Нехорошо?
- Да. Нехорошо. Инфильтрат. Затвердение шва. Так что извини, если что не так.
- Ничего-о!
Все в палате начали понемногу шевелиться, вставать - и вот по комнате ковыляют белые согнутые фигуры, заново учатся ходить.
На двенадцатый день кто-то украл мою ручку-шестицветку! Замечательно! Всюду жизнь!
И вот - утро, когда я выписался. Рано, часов в пять, только открылись ворота, я уже выскочил. Было тихо, светло. Вдалеке кто-то пнул на ходу ногой - шарканье пустой гуталинной банки по асфальту.
В шесть оказался я возле дома Лехи. Дом, освещенный солнцем, еще спал. Цветы на балконах стояли неподвижно и настороженно. Но Леха, к моему удивлению, бодрствовал.
- Да… жизнь не удалась! - сказал он, когда я, хромая, вошел в залитую солнцем кухню.
- Удала-ась!
Тут выглянула в кухню Дия, сухо кивнула.
- Болен был, значит?
- Ага! - радостно сказал я.
- А почему не сказал?
- Когда? - Я посмотрел на Леху.
Потупившись, он молчал.
- Сам знаешь когда! Когда анализами менялся. Ведь знал!
- Конечно! Часами любовался своей мочой!
Я ушел… А вскоре он на другую работу перевелся.
После этого мы больше почти не общались.
Однажды только пытался прорваться к нему, и то он при этом дома находился, а я в Москве.
Зашел, помню, на Главпочтамт - перевода ждал.
На почте меня всегда почему-то охватывает чувство вины. Вспоминаются все, кому не пишу, и кому не звоню, и кого забыл. Потом вспоминаются те, кто забыл меня, и грусть переходит в жалость - жалость к себе и к своим бывшим знакомым, а потом и ко всем людям, которых когда-нибудь тоже забудут, какими бы замечательными людьми они ни были.