"Что они там делают-то? - думал я.- Давно уж, наверное, все закрыто!"
Безмолвно промчалась в темноте белая "ракета", удивительно близко - до этого они проходили гораздо дальше.
Было ясно уже, что с этими идиотами что-то случилось, другого объяснения их отсутствия быть не могло!
Глухой ночью, когда я хрустел в лесу сухими деревьями, стаскивая их на берег для большого костра, я вдруг неожиданно услышал их громкие голоса, и звонче всех был, конечно, голос жены, неестественно оживленный.
- Конечно, он ничего не сделал! - говорила она.
Я бросил тяжелые жердины, которые волок к лагерю, и, повернувшись, ушел в лес.
"Что же такое? - думал я.- Вроде бы обычная жизнь, без каких-либо событий, и такие переживания, почти невыносимые".
Помню, в ночь перед операцией я и то переживал значительно меньше, чем сейчас… Возраст?
Я начал вспоминать, с каких пор характер мой, мое насмешливое, легкое отношение ко всему стали изменяться. И тут я еще смеялся, и над этим тоже. Пожалуй… Я вспомнил один вечер, день рождения Лехиной дочки. Когда-то мы сами дружили - не разлей вода.
Теперь мы собирались только на детские праздники, пытаясь так же, как дружили когда-то мы, подружить детей. Но, удивительно, это почему-то не получалось - то один, то другой ребенок, обиженный, приходил на кухню, где выпивали взрослые, мать или отец сажали его на колени, успокаивали… Беззаботного веселья не получалось. Пришлось все-таки помогать им. Леха поставил веселую музыку, дети, разбившись по парам, стали плясать, и вдруг я увидел, что Даша, робко улыбаясь, пляшет в сторонке одна. Я почувствовал, как что-то горячо и остро ударило в голову и в сердце.
- Прекрати, слышишь… Прекрати,- [уже тише] повторил я.
Да… Пожалуй, этот момент. Кончилась легкая, беззаботная молодость, началась, мягко выражаясь, вторая половина.
Я долго стоял в темноте неподвижно, потом услышал рядом тяжелый вздох.
"Кто это?" - удивился я.
Я переступил с ноги на ногу и услышал, как, громко хрустя, то ли олень, то ли лось умчался в глубину острова.
Я возвратился в лагерь. Жена, искусственное возбуждение которой еще не перешло в обычно следующий за этим приступ гордой обидчивости, пыталась зачем-то разбудить спящих детей.
…Утром на острове царила полная ахинея.
Печка была не разожжена, завтрак не готовился. Жены вообще не было.
Брат Юра, еще более хмурый, чем накануне, зайдя по колено в воду, возился с мотором - после вчерашней увеселительной прогулки он почему-то не работал.
Брат Александр, элегантно подбоченясь, высокомерно подняв брови, давал советы, ценные научно, но абсолютно неприменимые в конкретной ситуации.
Потом я увидел, что из леса с озабоченным видом показалась жена.
- Что там?! - спросил я.
Какое-то плохое предчувствие охватило меня.
- С песиком нашим что-то странное творится,- сказала она.- Всю ночь где-то пропадал. Утром пошла я в лес, вижу - бежит, но как-то странно, и вдруг зарычал. Руку протянула к нему - отпрыгнул. Загривок топорщится…
- А пасть? - поворачиваясь, спросил Юра.
- Что пасть?
- Этого только не хватало,- пробормотал Юра.
Снова отвернувшись, он начал разбирать реверс. Димка и Мишка, демонстративно обнявшись, ходили по пляжу, не обращая на Дашу ни малейшего внимания.
Майя вдруг отвела меня в сторону и тихо спросила:
- Как Дашенька… нормально спала?
- Вроде бы да…- неуверенно проговорил я.
- Ну, слава богу! А то, честно говоря, я очень боялась - укус осы в горле! Многих к нам привозили с такими отеками! А в горле даже маленькая опухоль, сам понимаешь,- начинается задыхание. Но теперь уже абсолютно ясно - все обошлось.
- Та-ак,- проговорил я, садясь на поваленный ствол ивы.
Даша, насупившись, сидела за столом, тут откуда-то выскочил щеночек. С криком она бросилась его ловить, прижала между корней, щеночек, зарычав, укусил ее.
Стало тихо. Все подумали одно и то же, но никто не сказал.
- …Не нравится мне это! - произнес наконец Сашок, важно хмурясь.
- Ты что это, ты что, а? - Жена хлестала щенка поводком.
- Надо срочно сделать укол,- сказала Майя.
- Катер-то сломан! - показал я.
Юра быстро вбежал в воду, дернул заводной шнур, мотор задымил, застучал, но винт по-прежнему не вращался.
- У егеря за протокой есть моторка! - прокричал Юра.
Я побежал через лес к протоке, потом, спохватившись, вернулся за Дашей. Лицо ее только начинало сморщиваться для плача - так быстро все это происходило.
Взяв ее за руку, я побежал, но, оглянувшись, увидел, что Юра машет мне рукой.
Винт почему-то заработал. Сашок и Юра, упершись изо всех сил, пытались оттянуть катер назад - как стрелу в луке.
- Работает! - прокричал Юра, когда я подбежал.
- Падай! - проговорил Сашок.
Я схватил под мышку Дашу, другой рукой схватил за шкирку щенка, ввалился в лодку. Ногами я запихнул щенка в передний рундук. Щенок страшно рычал, пытаясь выбраться.
Братья отпустили лодку, и она вылетела на широкую воду.
Даша на заднем сиденье плакала, и в плаче ее слышалась отнюдь не только обида на щенка. Щенок яростно грыз мне ботинки, борясь за жизнь.
Как камикадзе, я вылетел на фарватер, промчался рядом с буем. Лодка выскочила из-за острова на ветер и волну. Ударяясь о воду, она глухо звенела, как сбрасываемое с палубы на воду пустое ведро.
Все забыв, я сделал встречной лодке отмашку не с той стороны - мы едва разошлись, рядом скользнул борт, человек в лодке яростно крутил у виска пальцем.
Я быстро проскочил мимо высокой, закрывающей небо землечерпалки и вошел в гавань.
И тут же винт снова остановился - медленно, по дуге моторка приближалась к наклонной каменной набережной.
Наконец стукнулись носом в берег. Я выключил мотор, стало тихо. Щенок выскребся из рундука, перевалился через борт, быстро доплыл до берега, выполз, встряхнулся, потом повернулся к воде башкой и начал лакать.
"Водобоязнь! - понял вдруг я.- Бешенство называется же "водобоязнь"! Бешеная собака не пьет и боится воды. Значит, это не бешеная! Ну, прекрасно!"
Щеночек продолжал быстро лакать, иногда только поглядывая на меня, и взгляд этот ясно говорил: "Ну, ты и ненормальный!"
Продолжая сидеть, я опустил руку, зачерпнул горсть бензиновой воды, вытер лицо.
Да-а-а… А еще говорят - возраст. Выходит, возраст этот похлестче будет, чем любой другой!
Перед глазами моими мелькнули загорелые ноги в туфлях и белых носках, Даша спрыгнула с лодки на берег, уверенно прищелкнула щенка на поводок, они взобрались наверх и вот уже весело вместе прыгали высоко наверху.
Посидев еще некоторое время, придя в себя, я тоже вылез…
Потом мы плелись по душным пыльным улицам, я заходил в магазины, обвешанные мушиными липучками, покупал хлеб, сахар, чай. Когда я заходил в магазины, щеночек, удерживаемый Дашей, скулил, вставал на задние лапы, царапался в стекло.
Потом, купив все, что можно, мы шли обратно. Уложив свертки, я взялся за мотор. Надо было найти специальный вкладыш-палец вместо сломавшегося, вставить его в винт, чтобы он не прокручивался. Я долго громыхал, искал его в многочисленных инструментальных ящиках в лодке и наконец - большая удача! - нашел.
Напрягшись, высунув язык, я старательно вставлял палец в паз… Потом, распрямившись, с тревогой увидел, что погода разбушевалась. Там дальше, за узкой протокой, на ширине, ветер дул все сильней и бессмысленней, на темных волнах начали появляться белые барашки. Ну зачем это, какой в этом смысл?
Я посмотрел на Дашу и на собачку.
- Может, переждем эту ерунду? - бодро кивнув в сторону стихии, предложил я.
- Нет. Мама будет волноваться, если мы не приедем,- наморщив лоб, подумав, произнесла Даша.
- Эх!
Мы плюхнулись в лодку, выехали на простор.
- Спрячься за лобовое стекло, пригнись! - сказал я Даше.
Даша спряталась за лобовое стекло, пригнулась, гулко кашляла там.
Широко дула низовка - ветер против течения, поднимающий самую сердитую волну. Как мы ни прятались за лобовое стекло, быстро промокли насквозь.
Вечером у Даши было 38,6. Майя, как лечащий врач, напоила ее чаем, дала аспирину. Даша валялась в палатке три дня - раскладывала засушенные ею листья, что-то писала в своих тетрадях. Под разными предлогами я то и дело заходил к ней.
- Ну как там погода? - садясь в постели, спрашивала она.
Потом мы носили ей еду, потом вытягивали из-под нее простыню, стряхивали на ветру песок и колючие крошки, потом, взмахнув, снова стелили. Даша в это время стояла, держась рукою за стену палатки. И главное, за все дни, пока она болела, никто из ребят ни разу к ней даже не заглянул. Понятно, другой возраст, другие интересы, но все же?
Только поздно вечером, когда все уже засыпали, мы с женой могли спокойно попить чаю.
Да-а-а… Ну и жизнь!
На пятый день объявилась новая напасть - егерь!
Сначала он с диким треском промчался вдоль всего берега на моторке, потом с оглушительным тарахтением нависал над палатками на вертолете, потом вдруг явился пешком, неожиданно молодой и стеснительный.
- Это… устарело уже, ваше разрешение,- краснея, бормотал он, крутя в огромной своей руке нашу бумажку.
- Бутылку ему надо было, вот чего! - зло сказал Юра, когда егерь ушел.
- Ну да? - удивился я.- Мне показалось, что он такой…
Юра только махнул рукой.
- Что, уезжать велят? - высовываясь из палатки, спросила Даша.
На следующее утро все мы проснулись от нарастающего грохота. С треском ломая кусты, выехал высокий колесный трактор. Сзади него волочился изогнувшийся петлями толстый трос. Трос отнесло песком в сторону. Прыгая и извиваясь, как удав, он задел и свалил столик для зубных щеток, врытый возле берега, потом свалил, зацепив, палку, на которой вялилась рыба, потом выдернул угловой кирпич из печки, и печка завалилась. Трактор с треском въехал в кусты и там неожиданно затих. Егерь слез с трактора, подошел к нам со своим двухлетним белесым пацаном на руках, покачиваясь, неподвижным взглядом смотрел на нас.
- Ты чего это… с тросом? - еле сдерживая бешенство, спросил я.
- Да тут понтоны тягали,- с трудом ворочая языком, проговорил он.
Потом он стал демонстрировать, какие забористые словечки знает его двухлетний сынок. Тесно окружив его, мы счастливо смеялись.
- Ладно… к обеду, может, буду,- проговорил он, возвратился к своему трактору и с треском уехал в лес (называется, егерь!).
Даша собиралась долго и кропотливо - перекладывала гербарий, отдельно упаковывала найденную в лесу засохшую змеиную шкуру.
- В школе же мне все это понадобится! - говорила она.
В какой школе-то? Эх! Еще ничего и не известно - с английской-то школой договоренности нет, вполне может получиться, что весь второй класс она учила английский понапрасну…
Когда мы ждали на автобусной станции, навалилась страшная черная туча, стало темно, подул ветер, и несколько светлых перекати-поле, прихрамывая, выкатилось на площадь.
На вокзале в Саратове творилось что-то невообразимое. Не было ни одного места на полу, где не сидели бы на вещах люди - чаще всего почему-то с плачущими детьми.
- Ну, как же уехать? - прорвался я наконец к дежурной по вокзалу.
- Понятия не имею! - злобно ответила она.- Все дополнительные поезда отменены.
Я не стал ее расспрашивать дальше, по опыту зная, что все так напряжено, что только тронь - прорвутся отчаяние и злоба.
Я вернулся в набитый зал, где ждали меня жена, дочка и песик.
- Ну, как? - спросила меня Даша.
Собрав все остатки энергии, я прорвался через плотную толпу к кассе, ничего не объясняя, только толкаясь, и через два часа, измятый, постаревший, выбрался из этой адской толпы с билетами…
- А с кобелем своим куда лезете? - сказала плотная, похожая на печь проводница, когда мы подошли к вагону.
- А… что?
- Разрешение есть на провоз?
- А где, скажите, пожалуйста, его получать?
- В городе, где ж еще! - ответила она и своим плечом в колючей шинели оттеснила нас от площадки и отвернулась.
Мы возвратились обратно на вокзал.
"Это конец!" - подумал я.
Жена и дочь смотрели на меня… Я вдруг расстегнул чемодан, схватил взвывшего щенка, сунул его в чемодан и защелкнул замки.
- Ты что? - проговорила жена. Губы у нее затряслись…
- Быстрей! - яростно сказал я.
Проводница посмотрела на нас подозрительно, но пропустила. Когда она вошла в купе отбирать билеты, песик, потрясенный и оскорбленный, сидел на полу, а на столике лежала пятерка.
Она плюнула на песика, зло схватила пятерку и, резко, со скрипом задвинув дверь, исчезла.
Поезд качало на стрелках. За окном мелькали деревья.
Да-а-а…
7. Попытка развода
Туго повернулся ключ, едва растворилась дверь. Чувствовалось, что в квартире у нас давно никто не был - тяжелый, застоявшийся запах, повсюду пыль.
Заглянули хотя бы грабители: проветрили бы квартиру, а заодно бы и прибрались.
- Ну, вот мы и дома! - сказал я.
Мы вошли в комнату. Странное дело: все цветы упали с подоконников, валялись на полу. Горшки разбились, рассыпалась земля. Видимо, те мощные ветки, которые тянутся от стволов к солнцу, уперлись в стекло и наконец постаскивали горшки с подоконника.
Странные растения, сами себя не могут рассчитать. Цветы-самоубийцы - это что-то новенькое!
Жена, выругавшись, взяла веник, принялась подметать.
- Ну, все! - сказал я.- Меня нет!
Закрыл дверь в кабинет.
Я-то знал, что буду сейчас делать!
На языке у меня давно вертелась фраза: "Нежное зеркало луж".
Я сел к столу и стал писать:
Как темно! Мы проходим на ощупь.
Я веду тебя, тихую, слабую.
Может, ждет нас ответственный съемщик,
Сняв с ковра золоченую саблю?
Вот окно. Два зеленых квадратика.
Станут тени зелеными, шаткими.
В сквер напротив придут два лунатика
И из ящика выпустят шахматы.
…Тени ночи вдруг сделались слабыми.
Темнота струйкой в люки стекает.
И овчарки с мохнатыми лапами
В магазинах стоят вертикально.
Ты берешь сигареты на столике,
Ты проходишь по утренней улице
Там, где, тоненький, тоненький, тоненький,
Мой сосед в этот час тренируется!
Во!
При чем же все-таки "нежное зеркало луж"?
Я снова взял карандаш.
Дождь
Ужасный дождь идет, спасайтесь!
Внизу, у самого асфальта,
Мелькают остренькие сабельки,
Сверкают маленькие всадники.
Они то выстроятся к стенкам,
То вдруг опять придут в движенье.
В каких-то тонкостях, оттенках
Причина этого сраженья!
Ах, кавалерия! Куда ты?
Стою я мокрый, изумленный.
На клумбах, словно на курганах,
Чуть-чуть качаются знамена.
Я встал, подпрыгнул, шлепнул ладонью о потолок.
- Резвишься? - появляясь, сказала жена.
- А что? - еще не отдышавшись, спросил я.
- В школу надо сходить, вот что!
- В какую школу?
- В английскую - в какую, в какую! А то из той-то, где бабушка с дедушкой, Даша ушла, а в эту еще не записали ее.
- А ты, что ли, не могла раньше поинтересоваться? Не перед самыми занятиями?
- Честно говоря, я ходила. Но мне отказали. Говорят, район не тот. Соседний с нами дом еще принимают в ту школу, а наш дом уже нет.- Она вздохнула.
Та-ак! И это на мне. И знает ведь, как я обожаю такие дела!
Но лучше быстрее этим заняться. Школа с углубленным английским, все классы могут быть переполнены. Если все рухнет - для Даши это трагедия. И мнение о родителях: значит, мало на что они на этом свете способны!
Я приехал в школу, волнуясь. Надписи на всех дверях по-английски. "Принсипал" - это, наверное, и есть "Директор". Запах в школах тем же остался, что и раньше. Старые волнения вспомнились - не исчезли еще, оказывается, хранятся в башке! Все-таки, что ни говори, а самое нервное время жизни - школа! До сих пор сны снятся, как ты чего-то не знаешь и боишься, что сейчас спросят. Навсегда комплекс тревог отпечатался. "Но мне-то что,- вдруг подумал,- я-то поволнуюсь тут час, а Даше каждый день… Если, конечно, тьфу, тьфу, тьфу!.."
- За мной будете! - Встал мужчина в замшевой куртке.
"Проклятие,- подумал я,- еще претендент, и главное - впереди меня! Может, единственное место в классе освободилось, и он его как раз и займет!"
Сколько раз меня нерешительность моя губила. Пока медлил, колебался, другие раз-раз - и в дамках! Не выдержал, приблизился к нему:
- Простите, вы в какой класс?
От волнения даже не заметил, что вопрос курьезно звучит.
- Я в первый,- улыбаясь, ответил он.
- А, ну тогда хорошо,- успокоился.
Улыбнулись.
В фойе понемногу набираются старшеклассники - еще летние, независимые, в джинсах… Какая-то толстая женщина их приветствует, видимо, уборщица:
- Мать моя! Один лучше другого! Ну что, соскучали без школы? - Добрые морщинки у глаз.
Все ясно. Добрый ангел!
И тут стукнула дверь, появилась дама в прекрасном кожаном пальто, с ней девочка, как раз, наверно, третьего класса.
- А, здрасте! - ласково уборщица их встретила, провела к кабинету директора, у самой двери поставила.- Вот тут и стойте. Как Александра Дмитриевна придет - сразу к ней. Она вас ждет.
Глянула нахально на нас, повернулась, ушла.
Проклятие. Что ж делать? Кричать, доказывать? Как бы все не испортить, если она знакомая Александры Дмитриевны.
С мужчиной в замшевой куртке переглянулись, вздохнули, руками развели.
- Да-а… А еще говорят: маленькие дети - маленькие хлопоты…- сказал он.
- Разрешите! - услышали мы резкий голос.
Кожаная дама закрыла собой дверь, а тут директриса появилась.
- Пожалуйста, пожалуйста! - дама отстранилась.
Директриса кинула и на нас неласковый взгляд, повернула в двери ключ. Кожаная дама за ней ворвалась, буквально на ее плечах…
- Вениамин Машинович в Паланге сейчас, но он…
Обменялись мы взглядами с мужчиной.
- Ну, это надолго, наверное,- говорит.- Покурю.
Я кивнул. Он на воздух вышел, видно: стоит под окном, курит.
- …Спасибо. Обязательно передам. Непременно. Всего вам доброго! - Кожаная дама пятилась из кабинета.
- Прошу! - В дверях директриса.- Вы ко мне?
В окно посмотрел - мужчина курит, ни о чем не ведает. В такие вот напряженные минуты и важно порядочность сохранить. А так, в спокойной-то жизни, чего легче!
- …Нет. Передо мной еще мужчина. Сейчас позову.
Тот благодарно кивнул, бросил окурок, побежал.
Долго его не было. Видно, дело серьезное, раз она так его выспрашивает.
- Прошу!
Я встрепенулся. Не своими шагами прошел по ковровой дорожке, боком сел к столу.
Приблизительно минут через пять я выскочил из кабинета, хотел подпрыгнуть, вовремя опомнился…