Снова теперь хозяйство нужно поднимать - старичок даже кафель в туалете снял! Решил к Дзыне пойти на откровенный разговор: стихов никаких он не пишет, дел не делает, а считается, как договорились, соавтором Костылиным и половину гонорара за песенки получает. Приезжаю к нему - и узнаю вдруг сенсацию: Дзыня, слабоумный мой друг, первое место на конкурсе молодых дирижеров занял и приглашение получил в лучший наш симфонический оркестр! Вот это да! Балда балдой, а добился!
- Ну ты,- говорю,- чудо фаллопластики… Жизнь удалась?
- Удала-ась!
- Но как Костылин-то… соавтор мой… ты, наверно, теперь отпал?
- Это насчет песенок-то? Конечно! - Дзыня говорит.
Хороший он все-таки человек! Сам отпал, и не вниз, что морально было бы тяжело, а вверх!
Позавтракали с ним слегка, потом пригласил он меня на репетицию.
Встал Дзыня за пюпитр, палочкой строго постучал… Откуда что берется! Потом дирижировать начал. Дирижирует, потом оглянется на меня - и палочкой на молодую высокую скрипачку указывает!
В перерыве спрашиваю его:
- А чего ты мне все на скрипачку ту показывал?
- А чтоб видел ты,- гордо Дзыня говорит,- какие люди у меня есть! Что вытворяет она, заметил, надеюсь?
- Конечно,- говорю.- А познакомь?
- А зачем? - дико удивился.
- Надо так.
- Ну, хорошо.
Подвел Регину ко мне. Красивая девушка, но главное - сразу чувствуется,- большого ума!
"Что ж делать-то теперь? - думаю.- В ресторан - дорого, в кафе - дешево. В филармонию - глупо. И жена опять будет жаловаться, что одиноко ей. И Дзыня говорит, что редко встречаемся…"
И тут гениальная мысль мне пришла: одним выстрелом двух зайцев убить - может быть, даже трех!
- А приходите,- Дзыне говорю,- завтра с Региной ко мне в гости!
Дзыня испуганно меня в сторону отвел.
- А как же?..
- Жена, что ли? Нормально! Скажешь, что Регина - невеста твоя. Усек? Это часто среди миллиардеров практикуется - когда едет он на курорт с новой девушкой, специальный подставной человек с ними едет. "Бородка" называется. Понимаешь?
- …А ты разве миллиардер?
- Да нет. Не в этом же дело! Главное в "бородке"!
- А! - Дзыня вдруг захохотал.- Понял!
Даю на следующий день жене три рубля, говорю:
- Приготовь что-нибудь потрясающее - вечером гости придут.
- Гости - это я люблю! - жена говорит.- А кто?
- Дзыня,- говорю,- со своей девушкой.
Вечером захожу на кухню, гляжу: приготовила холодец из ушей! Решила потрясти ушами таких гостей!
Ругаться с ней некогда уже было - звонок, Дзыня с Региной пришли. Дзыня одет в какой-то незнакомый костюм, а на лице его - накладная бородка!
С кем приходится работать!
Затолкал я в ванную его, шепчу:
- Ты что это, а?
Дзыня удивленно:
- А что?
- Зачем эту идиотскую бородку-то нацепил?
- Ты же сам велел, чтобы жена твоя меня не узнала!
- Зачем это нужно-то - чтобы она тебя не узнала?!
- А нет? Ну извини!
Стал лихорадочно бородку срывать.
- Теперь-то уже,- говорю,- зачем ты ее срываешь?
Вышли наконец в гостиную, сели на стол, отведали ушей.
"Колоссально! - думаю.- Сидим вместе все, в тепле. И довольны все, особенно я! Замечательно все-таки! Какой-то я виртуоз!"
Потом Дзыня с моей женой за дополнительной выпивкой побежали, а я с Региной вдвоем остался. Быстренько оббубнил ее текстом, закружил в вихре танца, потом обнял, поцеловал.
Стал потом комнату оглядывать: не осталось ли каких следов? Вроде все шито-крыто. В зеркало заглянул, растрепавшуюся прическу поправить - и вижу вдруг с ужасом: в зеркале отражение осталось, как я Регину целую!
"Что такое?! - Холодный пот меня прошиб.- Что еще за ненужные чудеса физики?!"
Долго тряс зеркало - отражение остается! Примерно после получасовой тряски только исчезло.
Сел я на стул - ноги ослабли. Вытер пот. И тут дверь заскрипела, голоса раздались - вернулись гонцы.
Сели за стол, гляжу, Дзыня снова все путает! С жены моей глаз не сводит, непрерывно что-то на ухо ей бубнит, Регина же в полном запустении находится!
Снова выволок его на кухню, шепчу:
- Регина же - невеста твоя! Забыл? Скажи ей ласковое что-либо, обними!
- Понял! - говорит.
Подсел к Регине наконец, начали разговаривать. К концу он даже чересчур в роль вошел - обнимал ее так, что косточки ее бедные трещали! Забыл, видимо, что страсть должен он только изображать!
Да, понял я. Видно, придется встречаться с нею наедине!
Договорился с нею на следующий день.
На следующий день собирался я на свидание с Региной, волновался, в зеркало смотрел… Да-а, выгляжу уже примерно как портрет Дориана Грея! Вдруг Леха является - как всегда, вовремя!
- Извини,- говорю,- Леха! Тороплюсь! Хочешь - вот с женой посиди!
Сели они друг против друга, и начал он рассказывать горячо о возмутительных порядках у них на Заводе Неточных Изделий. Жена слушала его как завороженная, головой качала изумленно, вздыхала. Меня она никогда так не слушала - правда, я никогда так и не рассказывал.
Встретились с Региной. Довольно холодно уже было.
- В чем это ты? - удивленно она меня спрашивает.- В чьем?
- Да это тещина шуба,- говорю.
- Чувствуется! - Регина усмехнулась.
Такая довольно грустная. Рассказывал мне Дзыня про нее, что год примерно назад пережила она какой-то роман, от которого чуть не померла. Разговорились, она сама сказала:
- Да,- говорит.- И, в общем, неплохо, что это было. Теперь мне уже ничто не может быть страшно. Больно может быть, а страшно - нет. Ну, а тебе как живется?
Была у нее такая привычка: все в сторону смотреть - и глянуть вдруг прямо в душу.
Стал я ей заливать, как отчаянно я живу, как стихи гениальные пишу, которые не печатают…
Прошли по пустым улицам, вышли к реке. Вороны, нахохлившись, сидят вокруг полыньи.
- О, смотри! - говорю.- Вороны у полыньи греются! Воздух холоднее уже, чем вода. Колоссально.
- Может, пойдем погреемся? - Она усмехнулась.
Стал я тут говорить, чтоб не грустила она, что все будет отлично!
Зашли мы с ней погреться в какой-то подъезд. Довольно жарко там оказалось. Потом уже, не чуя ног, спустились в подвал - и так до утра оттуда не поднялись.
Потом, уже светать стало, задремала она. Сидел я рядом, смотрел, как лицо ее появляется из темноты, бормотал растроганно:
- …Не бойся! Все будет!
Потом - она спала еще - я вышел наверх.
Снег выпал - на газонах лежит, на трамваях. Темные фигуры идут к остановкам.
Ходил в темноте, задыхаясь холодом и восторгом, и когда обратно шел, неожиданно стих сочинил.
Посвящается Р. Н.
Все будет! Чувствуешь - я тут.
Немного дрожь уходит с кожи.
Не спи! Ведь через шесть минут
Мы снова захотим того же.
Похолодание - не чувств,-
Похолодание погоды.
И ты не спишь, и я верчусь.
Уходят белые вагоны.
Все будет! Чувствуешь - я тут.
Нам от любви не отвертеться.
Пройдут и эти шесть минут.
Пройдут… Пройдут! Куда им деться?
Написал на листке из записной, перед Региной положил, чтобы сразу же увидела, как проснется… Когда я снова вернулся - со сливками, рогаликами,- Регина, уже подтянутая, четкая, стояла, читала стих. Потом подошла ко мне, обняла. Потом, посадив ее на такси, я брел домой… Да, как ни тяжело, а разговора начистоту не избежать!
Открыл дверь - жена нечесаная стоит в прихожей. Вдруг звонок - входит Леха с рогаликами и сливками!
- …В чем дело?! - задал я сакраментальный вопрос.
Леха гордо выпрямился.
- Мы намерены пожениться!
Вот это да!.. Я-то, слава богу, ничего еще не сказал, так что моральная вина ложится на них! Леха протянул мне вдруг свою мухобойку.
- Бей! - уронив руки, сказал он.- Я подлец!
- Ну что ты, Леха…- пробормотал я.
Едва сдерживая восторг, я выскочил, хлопнув дверью. Все вышло, как я втайне мечтал, причем сделал это не я, а другие!
Какой-то я виртуоз!
На работу еще заскочил. Все как раз в комнате сидели - и тут вдруг с потолка свалился плафон. Вошел я, поймал плафон, поставил на стол - и под гул восхищения исчез опять.
Теперь бы, думаю, еще от композитора избавиться, чтобы все уже деньги за песни мне капали. Жадность уже душит - сил нет! Что я - не смогу музыку писать? Кончил, слава богу, два класса музыкальной школы - вполне достаточно.
Прихожу к композитору, говорю:
- Родной! Нам, кажется, придется расстаться!
- Почему?! - Композитор расстроился.
- Понимаешь… я влюбился в японку!
Он так голову откинул, застонал. Потом говорит:
- Ну, ладно! Я тебя люблю - и я тебя прощаю! Приходи с ней.
- Нет,- говорю.- Это невозможно!
Обнял он меня.
- Ну, прощай!
И я ушел.
И Регина, кстати, тоже вскоре исчезла - уехала с Дзыней, ну, и с оркестром, понятно, на зарубежные гастроли по маршруту Рим - Нью Йорк - Токио. Перед отъездом, правда, все спрашивала:
- Может, не ехать мне, а? Может, придумать что-то, остаться?
- Да ты что? - я ей прямо сказал.- Такой шанс упустишь - всю жизнь себе потом не простишь!
В общем-то, если честно говорить, все у нас кончилось с ней. Меньше двух месяцев продолжалось, но, в общем-то, все необходимые этапы были. Просто от прежней жизни, похожей на производственный роман средней руки, с массой ненужных осложнений, искусственных трудностей, побочных линий пришел я, постепенно совершенствуясь, к жизни виртуозной и лаконичной, как японская танка:
Наша страсть пошла на убыль
На такси уж жалко рубль!
Все!
Уехала Регина, и я совсем уже с развязанными руками остался.
Ну, ты даешь, Евлампий!
Что же, думаю, мне теперь такое сотворить, чтоб небу было жарко и мне тоже? И тут гигантская мысль мне пришла: песню сделать из стиха, который я Регине посвятил!
Вскочил я в полном уже восторге - бежать, с Дзыней и с композитором делиться, но вспомнил тут, ведь нет уже их, сам же сократил этих орлят, как малопродуктивных!
Снял балалайку со стены - и песню написал. Назвал "Утро".
Немножко, конечно, совесть меня мучила, что из стихов, посвященных ей, песню сделал. Тем более - для "Романтиков"!
Крепко ругаться с ними пришлось. Видимо, общее правило: "Из песни слова не выкинешь" - не распространялось на них. Не понимают: не только слово - букву и ту нельзя выкидывать! Одно дело - "когда я на почте служил ямщиком", другое - "когда я на почте служил ящиком"!
Порвал я с "Романтиками" - мелкая сошка. А эту песню мою - "Утро" - на стадионе на празднике песни хор исполнял. Четыре тысячи мужских голосов:
Все бу-удет! Чу-увствуешь - я тут!
Да-а… Немножко не тот получился подтекст. Ну - ничего! Зато - слава!
Даже уже поклонницы появились. Особенно одна. Пищит:
- А я вас осенью еще видела - вы в такой замечательной шубе были!
…А сейчас что, разве я бедно одет?
Выкинул наконец свой пахучий портфель, вернее, на скамейке оставил, с запиской. Купил себе элегантный "атташе-кейс". При моих заработках, кажется, могу себе это позволить? А почему, собственно, должен я плохо жить? Можно сказать, одной ногой Гоголь!
С машиной, правда, гигантское количество оказалось хлопот: ремонт, запчасти, постройка гаража!
Еду я однажды в тяжелом раздумье, вдруг вижу - старый друг мой Слава бредет. Усадил я в машину его, расспросил. Оказалось, в связи с разводом лишился он любимой своей машины. Остался только гараж, но гараж хороший.
"Колоссально! - вдруг мысль мне пришла, острая, как бритва.- Поставлю мою машину в его гараж, пусть возится с ней - он это любит".
Загнали машину к нему в гараж, потом в квартиру к нему поднялись. Он порывался все рассказать, как и почему с женой развелся, а я успокоиться все не мог - от радости прыгал.
Замечательно придумал я! С машиною Славка теперь мучается, с бывшей женой-дурой - Леха, с композитором… не знаю кто! А я - абсолютно свободен. Какой-то я виртуоз!
Тексты за меня - нашел - один молоденький паренек стал писать. Врывается однажды сияющий, вдохновенный:
- Скажите, а обязательно в трех экземплярах надо печатать?
- Обычно,- говорю,- и одного экземпляра бывает много.
Потом даже выступление мое состоялось по телевидению.
В середине трансляции этой - по записи - выскочил я на нервной почве в магазин. Вижу вдруг в винном отделе двух дружков.
- О!..- Увидели меня, обомлели.- А мы тебя по телевизору смотрим!
- Вижу я, как вы меня смотрите!
Подвал наш с Региной отделал к возвращению ее. При моих заработках, кажется, могу я себе это позволить?
Бархатный диван. Стереомузыка. Бар с подсветкой.
Неплохо!
Правда, в подвале этом раньше водопроводчики собирались, и довольно трудно оказалось им объяснить, почему им больше не стоит сюда приходить. Наоборот - привыкать стали к хорошей музыке, тонким винам.
Приходишь - то один, то другой, с набриолиненным зачесом, с сигарой в зубах, сидит в шемаханском моем халате за бутылочкой "Шерри".
По Регине, честно говоря, я скучал. Но и боялся ее приезда. Много дровишек я наломал - с ее особенно точки зрения.
Конечно, ужасным ей покажется, что я из стихотворения, посвященного ей, песню сделал для хора!
И вдруг читаю однажды в газете: вернулся уже с гастролей прославленный наш оркестр! А ни Регина, ни Дзыня у меня почему-то не появились.
Звоню им - никого не застаю.
Мчусь в филармонию на их концерт.
Регина! Дзыня!
Дзыня обернулся перед концертом и вдруг меня в зале увидел, почему-то смутился. Взмахнул палочкой, дирижировать стал. Дирижирует, робко взглянет на меня и палочкой на пожилую виолончелистку указывает.
В антракте подошел я к нему.
- Почему это ты все на пожилую виолончелистку мне указывал?
Дзыня сконфуженно говорит:
- Хочешь - познакомлю?
- Как это понимать?! - На Регину смотрю.
- Понимаешь…- Дзыня вздохнул.- Ты так доходчиво объяснял, как жениха мне Регининого изображать, что я втянулся как-то. Мы поженились.
Вот это да!
И это я, выходит, уладил?
Ловко, ловко!
Можно даже сказать - чересчур!
Пошел к себе в подвал, выпил весь бар.
Ночью проснулся вдруг от какого-то журчания. Сел быстро на диване, огляделся - вокруг вода.
Затопило подвал, трубы прорвало!
Всю ночь на диване стоял, к стене прижавшись, как княжна Тараканова. Утром выбрался кое-как, дозвонился Ладе Гвидоновне (единственный вот остался друг!).
Она говорит:
- В Пупышеве с завтрашнего дня собирается семинар, поезжайте туда!
Ну, что же. Можно и в Пупышево. Все-таки связано кое-что с ним в моей жизни!
Перед отъездом не стерпел - соскучился,- зашел в старую свою квартиру, навестить бывшую жену и Леху… Главное, говорил мне, что проблемы быта не интересуют его, а сам такую квартиру оторвал! Нормальная уже семья: жена варит суп из белья, муж штопает последние деньги.
Потом уединились с Лехой на кухне.
- Плохо! - говорит он.- Совершенно не хватает средств.
Обещал я с "Романтиками" его свести.
Три часа у них просидел, больше неудобно было - пришлось уйти. Ночевал я в ту ночь в метро - пробрался среди последних, спрятался за какой-то загородкой - больше мне ночевать было негде.
Утром пошел я к Славке в гараж - поехать хоть в Пупышево на своей машине!
Но и это не вышло. Машина вся разобрана, сидит Славка в гараже среди шайбочек, гаечек. Долго смотрел на меня, словно не узнавая.
- Это ты, что ли? - говорит.
- А кто же еще?
- Что - неужели дождь? - На плащ мой кивнул.
- А что же это, по-твоему?
- А это вино, что ли, у тебя?
- Нет. Серная кислота! Не видишь, что ли, все спрашиваешь?
Но машину собрать так и не удалось.
Пришлось поездом ехать, дальше - автобусом. Долго я в автобусе ехал… и как-то задумался в нем. Не задумался - ничего бы, наверно, и не произошло. Вышел бы в Пупышеве, и покатилось бы все накатанной колеей. Но вдруг задумался я. Пахучий портфельчик свой вспомнил. Как там хозяин-то новый - ставит его в холодильник-то хоть?
Очнулся: автобус стоит на кольце, тридцать километров за Пупышевом, у военного санатория.
Водитель автобуса генералом в отставке оказался. Другой генерал к нему подошел, из санатория. Тихо говорили они. Деревья шумели.
Оказывается, генералы в отставке хотят водителями автобусов работать.
А я и не знал.
И не проехал бы - не узнал.
Вышел я, размяться пошел.
Стал, чтобы взбодриться чуть-чуть, о виртуозности своей вспоминать. Ловко я все устроил: то - так, это - так…
Только сам как-то оказался ни при чем! Можно сказать - излишняя оказалась виртуозность! Э, э! В темпе, понял вдруг я, все назад! Я быстро повернулся и, нашаривая мелочь, помчался к автобусу.
И вырвал грешный мой язык
Все, чего удалось добиться к сорока годам,- это дачка, поделенная к тому же на три части. Общая прихожая, заваленная всяким хозяйственным хламом - ржавыми керосинками, лыжными креплениями; чистенькая маленькая кухонька, деревянный туалет с круглым отверстием и маленьким окошком под потолком.
Иногда, особенно вдали, можно слегка погордиться - все-таки ценят! - но когда живешь здесь, особенно третий день подряд, ясна вся ничтожность твоего успеха!
Узкая комната с жестяным цилиндром печки в углу, тахта, круглый столик с липкой клеенкой и много едкого дыма, появляющегося при попытке хоть как-то нагреть это помещение!
Дача! Работа! Семья! Сцепка слов, напоминающая те тончайшие паутинки, которые плел упорный паучок над бездной между перилами двенадцатого этажа гостиницы в Пицунде. Как он упорно сцеплял свои кружева, так и я пытаюсь сплести паутинку из слов, заткать ими провалы - но безуспешно.
Я сошел с черного мокрого крыльца, пошел по тропинке голых кустов. Самая яркая мысль за последние дни: что здесь, в загородных магазинах и не в сезон, должно скопиться некоторое количество дефицита,- и я третий уже день хожу по промтоварным магазинам в округе, поднимаюсь по лестницам в душные помещения с запахами одеколона и лежалой одежды, сонно брожу в синеватом дрожащем свете трубок и, не обнаружив ничего привлекательного, ухожу - как ни странно, удовлетворенный: ведь, попадись там нечто такое, что заставило бы мое сердце учащенно биться,- это было бы трагедией: денег у меня всего полтора рубля. А так - ничего нет, и я доволен. И я упорно шляюсь по магазинам уже не с целью найти нужную вещь, а наоборот, с желанием, чтобы нигде ее не было,- и на такой зыбкой, извращенной основе держится моя жизнь последних дней, а может быть, и последних лет!