Рядом, разбив лазурь, плюхается Кошкин - видно, все же решил покончить с постылой жизнью! Из каюты выполз Высочанский, огляделся хмуро, словно перед ним и не Канны. Поднимает бинокль.
Увы, все всегда немножко не так, как мечталось! Он - автор регаты "Моря - яхтам", Главный Носитель Идеи. Его знают правительства, одобряют мэрии. Пока идут официальные церемонии, все более-менее ничего… Но только официальная тощища заканчивается - все накидываются абсолютно случайно почему-то на нас. На него же смотрят как-то вскользь. Видно, всех по-прежнему интересуют не Великие Идеи, а разные мелкие гадкие подробности. Увы!
И все надеются, напоив нас, выведать их. Ну что ж, дерзайте. Здоровье, скажу вам по секрету, уже не то. А еще по большему секрету скажу: то.
Ну, ничего. Хоть сами напьются. Тоже хорошо.
- Кока, дай-ка бинокль! - вылезая из воды, говорит Кошкин.
С тех пор как Высочанский окрестил нашу "Акулу" "Камбалой" и спас ее, Кошкин его иначе как кокой (крестным) не зовет. Высочанский почему-то обиженно отдает бинокль. Чего обижаться-то? Кошкин обшаривает берег.
- Ну, что? Есть там страшенные-то?
- Е-есть!
- Возьмем его к страшенным-то? - спрашиваю я Кошкина.
Бычок, пользуясь моей мечтательностью, скушал наживку и ушел. Ну, ничего. Это мы можем себе позволить.
Осень, переходящая в лето
Хроника
Утро в газовой камере
Только успели заснуть - тут же, как и всегда, проснулись от воплей и молча лежали в темноте. Нет! Безнадежно! Никогда это не кончится. И людям-то ничего не объяснить - не то что этому!
Мы долго прислушивались к переливам воя.
- А наш-то… солист! - проговорила жена, и по голосу было слышно, что она улыбается.
Да. Замечательно! Опера "Кэтс"! Сколько раз я тыкал его грязной расцарапанной мордой в календарь: "Не март еще! Ноябрь! Рано вам выть!" Бесполезно.
Я вышел на кухню, посмотрел на часы. Четыре! О Боже! Хотя бы перед таким днем, который нам предстоит, дали бы выспаться, но всем на все наплевать, акромя собственной блажи! А приблизительно через два часа начнется другая мука, более гнусная.
В отчаянии я плюхнулся в жесткую кровать. "Ну, что за жизнь?!" Дикие голоса в гулком дворе тянулись, переливались, составляя что-то вроде грузинского хора, и теперь я уже ясно различал речитативы нашего гада. Действительно: солист!
Одна наша подруга, поглаживая это чудовище, вернувшееся с помойки, ласково предложила нам его кастрировать, по дружбе за полцены: чик - и готово, он даже ничего не поймет. Но мы хотя бы не будем чувствовать моральных мук за то, что творится во дворе, и сможем наконец возмущаться, как благородные люди!
Но - пожалели. И как правильно говорят: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Вкушаем плоды.
В промежутках между двумя ужасами - вдруг прервавшимся и другим, надвигающимся - я вроде бы успел задремать в начавшей слегка светлеть комнате, но спал я весьма условно: все видя, все помня, все слыша и за все переживая.
Где-то в половине шестого залаял пес, и мне показалось, что я слышу, как пришла дочь… второй уже месяц, однако, это кажется.
Та-ак. Пошло!.. Завывание первого душегуба. Потом второго. И все их отдельные голоса я тоже уже различаю - сделался ценителем. Накупают свои "тойоты" на помойках, и каждое утро мы доплачиваем за это - совершенно невинные. Сипенье, надсадный хрип полусдохшего мотора. Часовая порция газа. Громкое захлопывание форточки на них не действует. И вот под окнами уже хрипит и дышит целое стадо - на этот раз не только рваное, но и ржавое!
Некоторые, оставшиеся почему-то веселыми друзья нынче спрашивают меня: "Что случилось? Ведь ты же был самым светлым из нас - почему же так потемнел?" Тут потемнеешь!
"Утро в газовой камере". Записки оптимиста.
Когда-то в квартире под нами жил милиционер с двумя пацанами, потом его убили бандиты. И (надо же, какое благородство!) самый главный бандит женился на вдове, усыновил пацанов и теперь любовно ерошит их короткие бандитские стрижки. И весь двор теперь, естественно, их - бандитская стоянка. Правда, и их окна тоже выходят сюда. Слабое утешение!
Снова проснулся я от собачьего лая - жена, как-то сохраняющая в таких условиях остатки бодрости, выходила с псом.
Еще пару минут полупрозрачного, призрачного сна…
Народные мстители
Печально понимать осенью, что лета фактически и не было! Чтобы увидеть лето, надо было поехать на дачу, а чтобы в этом году снять дачу, нужно было сдать кому-то свою квартиру. А кому сдать? Естественно, иностранцу - кому еще?
Еще в апреле я начал звонить. Обидно, конечно, будет - проходить мимо своего дома, приезжая в город… но что делать?
Ничего! Хлебнут горя! Они и не догадываются еще ни о чем! "Наш ответ Чемберлену"… Комары! Они и не догадываются еще, насколько это серьезно…
Пока что мы проверяли это оружие на себе. И наш неугомонный кот помогал. Марля, натянутая на форточки, слегка спасала, и даже удавалось иногда заснуть… но он был начеку! Тут же с диким воем его морда вдавливалась в марлю снаружи - ему непременно нужно было проникнуть домой, видимо, чтобы сообщить о своих победах и поражениях. После пятиминутного воя марля освобождалась от кнопок, угол ее приподнимался… и вместе с котом врывались комары!
Но этого десанта было мало - через минуту он начинал рваться обратно, и снова отстегивалась марля - и навстречу коту снова летели комары!
Мы лежали в отчаянии… вроде бы тишина… и - нарастающий звон: вот и авиация!
И тут же в марлю вдавливалась морда кота: ему нужно было домой, попить водички и заодно впустить новую стаю кровопийц!
Бледные, в желваках, сидели мы по утрам на кухне.
- Ничего! Скоро эти тут будут жить! Тогда посмотрим! Только марлю надо пока снять, чтобы не догадались.
- Боюсь, что по нам догадаются,- говорила жена.
Но беда пришла с другой стороны.
Замок в нашем подъезде был разбит, что многие принимали за приглашение, а когда замок чинили - его снова разбивали. Интересная шкала человеческих слабостей предстала перед нами! Как раз под нашей кухней была ниша с мусорными баками, и, казалось бы, проще всего было облегчиться там, но некоторые оказывались настолько стеснительными, что входили для этого на нашу лестницу, а некоторые, наиболее застенчивые, поднимались до второго этажа, до наших дверей.
- Опять застенчивый пришел! - говорила жена, как только внизу стукала дверь.- Неудобно прерывать!
Но - к приходу иностранцев…
Уже перед приходом агента жена вымыла лестницу, и все сияло.
- Нам нравится, что вы интеллигенты! - сказала агент.
- А он, надеемся, тоже приличный? - поинтересовались мы.
- Он англичанин! - сказала она.- И, конечно, интеллигент.
- Профессор?
- Почему? Бригадир грузчиков. Он приезжает сюда, чтобы учить наших грузчиков работать.
- Великолепно. Действительно, замечательно. А когда он придет?
Она посмотрела на изящный циферблат.
- Через час.
Только бы эти народные мстители не устроили засаду, не возвели баррикады! Пятьдесят минут я дежурил на площадке… Все спокойно! Но не бывает же такой прухи, чтоб именно сейчас! Обнаглев, я даже поставил чай.
Жена глядела во двор, под арку, расплющив о стекло половину лица.
- Идут! - воскликнула она.
- Где? - Я подошел к ней.
О! Она не сказала, что он негр! Впрочем - замечательно!
Агентша плавно обводила рукой наш двор, памятник архитектуры. Негр одобрительно кивал.
Вот - счастье!
Стукнула дверь… они вошли на лестницу… сердце заколотилось… и тут же они вышли. Не оборачиваясь, они пошли со двора… Что такое? Впрочем, я уже понял - что! Я выглянул на лестницу. Эти народные мстители, борющиеся против иностранного нашествия, возвели баррикады из самого доступного материала - напрудили пруды! Как они оказались на лестнице, ведь никто не входил! Сидели в засаде? Проникли через чердак? Какая разница! И бессмысленно с ними бороться! Комары будут кушать нас, а не классовых врагов!
Временно исчерпав свои ресурсы, мстители исчезли - мы ходили по лестнице почти свободно, но больше гостей не приглашали…
Грустное лето - под лозунгом: но зато хоть посмотрим наш город. Одинокие блуждания. Город и вправду красивый, но запущенный. Ржавые баржи, бомжи… им мы, наверное, и обязаны тем, что в это лето сохранили свободу.
Волнующие, но давно знакомые истины: Фонтанка по-прежнему впадает туда же, а Мойка по-прежнему вытекает оттуда же.
Наполненный светлой грустью, я вернулся после одной из этих прогулок и обомлел… Снова изобилие! Но сейчас-то зачем? Ведь ясно же, что мы навеки порвали с иностранцами - теперь-то зачем?.. Нет ответа. Это было уже просто буйство красок, излишества гения, искусство ради искусства.
Говорят, видеть много дерьма во сне - к богатству, но наяву - вовсе не обязательно.
Звонок на двери зачем-то искорежен мощным ударом… тоже - излишество: кто же может добраться теперь до нашей двери и нажать звонок? Эх, не бережете вы своих талантов!.. Здравствуй, лето.
Конец интеллигента
Но и осень, увы, не принесла никакого оживления в мою жизнь. Обычно каждый сентябрь начинались суета в клубе, толкотня в издательствах. А теперь - словно этого и не было никогда - клуб сгорел, издательства исчезли. И именно мы все это смели заодно с ненавистным строем - так что жаловаться не на кого, увы!
Писатель Грушин пригласил меня на свой юбилей, но проходило это далеко уже не в ресторане, а почему-то в Доме санитарного просвещения.
- А вот и наш классик! - воскликнул Грушин, только я появился в конце практически пустого зала… Делать нечего, радостно улыбаясь, я направился к сцене, и вдруг Грушин сказал: - Он болен, очень болен. И приехал издалека! Он болен, но нашел-таки силы прийти! Поприветствуем его!
Я так и застыл с ногой - поднятой, чтобы войти на сцену… Почему это я "очень болен", черт возьми?! И почему это я "приехал издалека"? Так надо Грушину, чтобы показать, что даже очень больные люди буквально приползают на его юбилей! Черт знает что нынче делается для того, чтобы удержаться на поверхности,- и все, зная мое слабоволие, пользуются этим. Ну, ладно уж. Я болезненно закашлялся, лишь бы Грушину было хорошо. Даже когда приезжал с друзьями на юг, и там чувствовал неловкость, что горы не такие уж высокие, а море не такое уж синее - словно я в этом виноват!
- К сожалению, ему надо идти! - вдруг объявил Грушин, только я взялся за скромный бутерброд.
Куда это мне "надо идти"? Видимо, в могилу. И, судя по окружающей меня жизни,- верный адрес. Словно исчезло все, что я за жизнь свою сделал. Хочешь - начинай все сначала!.. Но хотел ли этого я?
Я зашел к критику Ширшовичу - пусть объяснит.
- Читал "Флаги на башнях"? - вдруг спросил Ширшович, выслушав жалобы.
- "Флаги на башнях"? - Видимо, он тоже считает, что мне надо начинать образование сначала.- Конечно, читал. Но только в детстве. А что такое?
- Критик Примаренков блистательно доказал, что колония трудных подростков, о которой пишет Макаренко, якобы педагог, на самом деле была притоном гомосексуалистов для высших правителей страны!
- Как? - Я даже подскочил.- Но Макаренко же их перевоспитывал!..
- В правильном ключе!
Вот как развивается сейчас литературоведение - семимильными шагами!
- М-да… И кто же… гомосексуалист… туда приезжал?
- Буквально все! Калинин! Бухарин! Без сомнения - Ежов. Конечно же, Максим Горький, ну, это подтверждается даже документально. Вот так.
- И… что?
- И то! Поэтому книги Макаренко выходили миллионным тиражом!
- М-да. А мы-то здесь при чем?
- При том же! Те же самые флаги на тех же башнях!
- То есть - что?
- То есть - то. Вся мировая политика, ну, и, разумеется, культура контролируются ими!
- Давно?
- Всегда.
- Но как же раньше было? Я и не знал!
- Только не надо считать меня за идиота! - вскричал Ширшович.- Все было - только тайно. И ты прекрасно это знаешь!
- Я?..
- Сколько ты выпустил книг? И помалкивай! Не надо строить из себя наивного идиота!
- …каким я, видимо, и являюсь.
То-то последнее время у меня на глазах происходили непонятные взлеты непонятных людей, вчерашние приготовишки объявлялись гениями, объезжали мир, а ты как числился скромным середнячком, так и остался… Спасибо Ширшовичу - открыл глаза!
- Но ведь Горький - известный бабник!
- Сам ты бабник,- презрительно проговорил он.- А, надеюсь, известно тебе, что Радищев был сифилитиком?
- Примаренков установил?
- Да нет! В книге написано. "Путешествие из Петербурга в Москву" называется.
- Мда-а…
Словно ошпаренный, я вышел от него.
Делиться больше не с кем - рассказал все жене.
- Ну что ж… раз так надо…- безжалостно произнесла она.
- И… как Радищев - тоже?
- До Радищева тебе далеко!
Да, человеку обычному в наши дни ничего не светит! И никогда не светило!
- Но ты уверена, что если бы… удалось, я, точно бы, стал преуспевающим автором?
- С тобой - ни в чем нельзя быть уверенным! - вскричала жена.
Через два дня, когда я вернулся с прогулки, она встретила меня радостно:
- Тебе звонили… из этой самой… колонии подростков!
- Как?! И что?
- Просили выступить.
- В качестве кого?
- Сказали, что ты сам все знаешь. Ты что, никогда не выступал?
- В колонии - нет. А кто звонил?
- Воспитатель Савчук. Голос молодой, ломкий. Сказал, что заплатят.
- Да? И когда?
- Завтра. В семь выступление, потом - танцы.
- Замечательно!
Утром перелистал "Флаги на башнях". Врет все Примаренков. Не может быть! И что я - Максим Горький? Зачем я им?
К вечеру стал собираться. Непонятно даже, какой галстук надеть.
- Ладно уж, не ходи,- вздохнула жена.
За убогого меня считает! Нет уж, пойду! Я им их "флаги на башнях" поотрываю, а там хоть трава не расти!
…Поздней ночью, прикрыв спящего завуча одеялом, я вышел в канцелярию, позвонил жене.
- Ну что? - проговорила глухо она.
- Ничего страшного. В смысле, воспитатель Савчук - обычная женщина. Причем неплохая.
- Идиот! Опять за старое! - Жена бросила трубку.
Так что не удалось повторить путь Максима Горького - если, конечно, это был его путь. Насчет Радищева пока не зарекаюсь, но откуда ж знать - повезет, не повезет?
Стакан горя
Под эти воспоминания я снова задремал, но тут дунуло холодом, хлопнула дверь, и ко мне, бодро цокая, приблизился пес - свежий, холодный после прогулки, с ярким веселым взглядом. Хоть кому-то везет!
- Эта… не звонила? - вскользь поинтересовалась жена. Имелась в виду дочь.
- Нет, не звонила.
- В такой-то хоть день могла бы позвонить!
- Да она и не знает!
- Ну что ж… поехали.
И потянулся этот грустный маршрут.
Когда-то мы этим маршрутом отвозили-привозили дочь, на выходные забирая у деда с бабкой. В воскресенье отвозили - не до нее. Своя жизнь слишком радовала. Дорадовались! Вот - результат!
Впрочем, надо добавить, что и к деду с бабкой, вырастившим ее, она тоже не прониклась особой нежностью: не в воспитании тут дело!
Помню, как она, толстая, неуклюжая, сидела напротив меня на таком же толстом, надутом автобусном сиденье. Не могу сказать, что было особенно спокойно каждое воскресенье увозить ее: совесть в нас, видимо, начинала уже пробуждаться… но так, видимо, и не пробудилась. Помню, как рвало сердце, когда она говорила серьезно и вдумчиво: "Нет, не буду телевизор смотреть: так время очень быстро летит!" И после этого - все равно отвозили! Помню, как я вложил в рот сложенные автобусные билеты, закрывал и раскрывал губы с листиками, пытаясь ее развеселить. "Уточка!" - улыбнулась она. Помню, как вспыхнула радость: значит, мыслит образно, соображает, значит, все станет хорошо!.. Стало!
Но, судя по последним мыслям, главное все-таки не воспитание? Все не главное - судя по последнему!
Вот здесь мы как раз тогда и ехали…
И в электричке в хмурый ноябрьский день оказалось битком! Неужто все на кладбище?!
Пошли желтые вокзалы этой некогда царской линии - и вернулись снова мучения тех наших поездок. Только закоптились эти славные домики за это десятилетие до неузнаваемости - особая чернота под сводами, под архитектурными излишествами. Все движется к худшему!.. Или это день такой? Не просто - день похорон, но вообще тягостный. Не хотел бы я хорониться в такой день! Впрочем - в какой бы хотел?
Выйдя из готического вокзала, мы втиснулись в автобус… что ли, специально еще надо мучить - в день похорон одного мало, что ли?
Мы ехали молча, глядя в разные стекла автобуса, но думая об одном.
- Наверное… уж сразу в морг? - с трудом выговорила жена.- Потом уже домой?
Я молча кивнул. Мы пошли через больничный двор. Хорошо, что хотя бы морг старый, красивый… Хорошо?
Думал ли он, въезжая в этот дом, что морг совсем рядом? Думал, когда вселялся: мол, морг совсем рядом? Думал, конечно, но исключительно как о шутке, не веря, конечно, что будет лежать здесь… но где же еще?
Надо сосредоточиться, собраться, слегка окаменеть. Мы уже видели его мертвым… Вызвала теща. Сидели молча. Потом раздался звонок. Вошли двое "носильщиков" - один наглый, пьяный, как и положено, другой почему-то стеснительный, как бы суперинтеллигент…
- Ой, боюсь, я вам тут наслежу!
Теща посмотрела на него.
- Ладно, хозяйка, давай две простыни! - просипел наглый.
- Почему же две? - встрепенулась теща.
- Сейчас увидишь.
Интеллигент как бы смущался. Одну простыню они постелили на пол, свалили его с дивана, второй простыней накрыли, слегка их перекрутили, затянули, подняли. Вот и вся человеческая жизнь - между двумя простынями.
…Все почему-то толпились на пороге морга, внутрь никто не хотел - уже нагляделись!
- Почему же еще простыня? - Теща уже начала приходить в обычную норму.- Я дала ведь уже две простыни!
- Но надо же накрыть! - увещевала ее сестра.
- А где же те простыни?
Молча поздоровавшись, мы вошли внутрь. Он лежал, всеми оставленный, абсолютно один. Почему в сандалетах-то - ведь ноябрь!