Мы стояли, хотя подмывало выйти. Мой брат, патологоанатом, рассказывал мне, что, казалось бы, повидал уже все, но когда ему в благодарность за быстрое вскрытие преподнесли кремовый торт, почувствовал, что возможности рвоты безграничны! Сладковатый запах… Да… была жизнь. И начиналась ведь не хуже другой и даже лучше - в красивом дворянском доме. После… и после ничего! Вот он, красивый, мускулистый, щегольски расчесанный, сидит, хохоча, в каком-то декоративном курортном водопаде, в воротничке на голое тело и в галстуке, и среди этих же бурных струй красивые друзья и подруги… Молодой специалист! Видел ли он оттуда, тогда эти своды?
Потом, конечно, работа, армия… тусклые воспоминания… "И помню - были стрельбы на шестьсот метров… на шестьсот и на восемьсот… нет… на шестьсот не было… только на восемьсот… Точно! Ну, не важно".
Потом - в рваной шерстяной жилетке сшивает картонный абажур вместо разбившегося, что-то бормоча под нос. Неужели каждая жизнь так печальна?
На кладбище автобус остановился посередине дороги - вокруг была непролазная грязь. Богатыри лопаты стояли в отдалении, насмешливо поглядывая: ну что - сами будете таранить или поговорим конкретно? К водителю всунулась какая-то старая пигалица, злобно пискнула: "Рапорточек будет!"
Да, всюду жизнь… Но - какая?
Дальше все было как-то просто… потом - жена присела, приложила ладошку к холмику, подержала… и все.
- Эта так и не появилась! - возвращаясь ко мне, прошептала она.
Да, жизнь продолжается… Но - какая?
Обратно я ехал один, все еще оставались там, но я больше не мог: срочная работа, срочная работа!
Впрочем, и дома ждет ад… Единственная радость и отдохновение - проезд по уже пустынному Невскому. Чисто, красиво, и почти уже никого! Бело-зеленый магазин "Ив роша", величественный, сдержанно освещенный подъезд "Невского паласа", охраняемый полицией неизвестно какого государства в серо-мышиной форме. Да - теперь туда уже не войдешь. Как же мы проехали мимо ярмарки? Ведь все начиналось хорошо! Талант! Та-ла-лант! Как же получилось так, что единственное денежное поступление, на которое я конкретно надеюсь,- крохотный гонорар за составление сборника похабных частушек? Остальное - нэ трэба! Только это. "Мою милую… только серьги брякают!"
Вздрогнул, увидав у метро грязную толпу этих хиппи… И эта дура с такими, смотрит сейчас на какое-нибудь раздувшееся, немытое ничтожество, задыхаясь от восторга! О-хо-хо!
Двор, как всегда, был забит бывшими "мерседесами", переванивающимися между собой… А в чем им, собственно, сомневаться? Их пора!
И как тут прикажете пробираться? Боком? "Твои дела!" Хозяева снуло глядели из-за тонированных стекол… "Это еще кто?" Я их не интересовал - даже как субъект убийства. На лестнице сунул руку в ящик. Вытащил конверт… Не деньги, увы, и даже - не напоминание о них! Какой-то текст… Я тупо смотрел… "Нравится - не нравится, спи, моя красавица!" И все? Как это понимать?.. Корректура? Да нет! Это ответ на мои отчаянные просьбы - выслать хоть какие-то деньги!.. Ответ! "Спи, моя красавица!" И ответ абсолютно в жанре - не сборник же трубадуров ты составлял, и вспоминать о благородстве тут даже глупо… "Спи, моя красавица!" Я выбросил бумажку.
Войдя, я долго сидел в кресле в прихожей. Может, хоть сейчас позвонит?.. Тихо! И пес как-то придавленно спит, и на него давит!
И главное, чего я боюсь,- чтобы не позвонил мой лучший, единственный друг! Удивительное, конечно, желание, но я уже больше не могу с ним разговаривать бодро, как будто бы все отлично и просто у меня нет времени вернуть ему сорок тысяч, и притом я будто бы легкомысленно не понимаю, что те сорок тысяч - это уже не теперешние сорок! Тишина. И за это спасибо ему.
Звонок! Праздничный гул в трубке - и голос известной светской львицы:
- Ну, где же ты?
- А что?
- Ты же обещал!.. День рождения!
Ах, да!
При разъезде гостей мне досталась одинокая красавица - теперь уже одинокая! - о которой я когда-то мечтал… Теперь я вздрогнул, провожая ее, лишь тогда, когда почувствовал, что в кармане всего одна перчатка вместо двух! Так… этого еще не хватало! Ползти обратно? А как же красавица? Ладно, так и быть, благородно доведу ее до стоянки - и помчусь обратно, искать перчатушку! А как же?
"…Прости, ты не сердишься, что я не приглашаю тебя домой?" Не сержусь? Да я бы ее убил, если бы пригласила!
Часа, наверное полтора я ползал по бульвару… Ничего!
Ну, почему, почему так надо, чтобы все сразу?.. Сам все делаешь! Ослабел.
Во дворе стоял единственный "мерседес", но зато самый омерзительный - с темными стеклами, как бы глухой, как подводная лодка, с тусклым зеленоватым светом внутри. Газует прямо мне в нос! И не протиснуться! И не шелохнется!
Я жахнул в переднее стекло ключами. Существо подняло голову. Я приподнял кепочку и прошел.
Ну, что? Можно наконец ложиться - или подождем?
Звонок. Та-ак… Я огляделся, взял старую, пятидесятых годов, настольную лампу… Недавно кинул ее в жену - с тех пор не горит. Не жалко. Я выдернул ее из штепселя и вынес в прихожую.
Гость темнел в темноте… вытянул руку.
- Ну, ты…
- Я! Я! - Я дважды жахнул его лампой, потом захлопнул перед его носом дверь. Тишина… видимо, думает. Я включил лампу - и неожиданно она загорелась… Вот и чудо!
Я решил лечь спать и, почти заснув, услышал, как уезжает машина.
Осень, переходящая в лето
Но друг все-таки позвонил!
"Ах так! - услышав наконец его голос, взбеленился я.- Мало ему? Ну, что же! Попрошу у него сейчас в долг еще полторы сотни тысяч рублей, чтобы он понял, что такое настоящая дружба!"
Но он сказал:
- Слышал, организуется круиз по Эгейскому морю?
- Слышал. И что?
- Тебя нет в списке.
- Так я и думал. И что?
- Ну и что думаешь делать?
…А что? Раньше надо было думать, когда давали места! Каких мест только не было! "Смелый писатель"! "Смелый писатель - этот тот, который смело говорит то, что и так всем уже известно".
Вот и дошутился!
…Писатель-прогрессист, верящий в будущее,- тем более считалось, оно наступило… ведь ясно было указано: "Прикоснуться к мечте!" Прикоснулся?.. Побрезговал? Ну, о чем же жалеть теперь? Отдыхай, любимец валидола! Спи, на радость людям!
…Правда, когда приезжал организатор круиза, Урман, он заходил, и я даже, напившись, подарил ему мне не нужный баян, тоже мне подаренный. Повеселились! Но помню и свой холодный расчет. "Сыграй, мой баян!"… Но, похоже,- не сыграл!
- Перезвоню! - не дождавшись вразумительной моей речи, рявкнул мой друг и повесил трубку.
Не то что поверить - я даже представить не мог, что где-то сейчас существует лето и имеет какое-то отношение ко мне. Сидя в валенках, душегрейке, я тупо смотрел в заледенелый двор. Снова задребезжал звонок. Я медленно поднял трубку.
- Собирайся! - рявкнул мой друг.
Новые, незнакомые города, о которых столько слышал и мечтал, любят появляться неожиданно, как бы ни с того ни с сего выскакивать из холодной мглы, причем в неожиданном ракурсе, как бы раскинувшись домиками по вертикальной стене,- самолет заходил на посадку, ложился на крыло.
У москвича, сидящего передо мной, вдруг пронзило лучом солнца ухо, оно стало рубиновым и прозрачным.
- Афины! - выдохнул обладатель уха, прилипнув лбом к иллюминатору. - Афины!
Как всегда после приземления, все казалось фильмом без звука: уши после посадки еще не откупорились.
Утыканный мачтами яхт берег от Афин до Пирея. Плоские, как ступени, крыши, поднимающиеся на холмы. Серое небо и - вдоль шоссе - сплошные деревца с темно-зелеными глянцевыми листьями и ярко-желтыми мандаринами - их едва ли не больше, чем листьев.
Наш теплоход - "Мир ренессанса". Греческая команда и писатели более чем из ста стран вылезают из автобусов, поднимаются вдоль борта по наклонному трапу, выкрашенному в сине-желтые греческие цвета. Маршрут: из Афин по Эгейскому морю, через Дарданеллы, Босфор в Черное, в Одессу, обратно в Стамбул, потом в Измир, в Салоники, в Афины, из Афин - в Дельфы.
Нам с другом досталась шикарная каюта наверху, с огромным окном на палубу… "Досталась"! Ему - досталась! Мой друг честно завоевал высокое свое нынешнее положение: он был и смелым писателем, и писателем-победителем, торжествующим победу… моих циничных сомнений он не признавал и лавры свои выстрадал честно. А я, как всегда, подсуетился, оказался в лучшем месте в лучшее время - это приспособленчество еще скажется на моем даровании, скажется… но значительно позже.
- Давай. Быстро! - проговорил мой друг, чувствуя себя, естественно, главным.
- Счас.- Я расстегнул свой чемоданчик. Чемоданчик-то был крохотный, но в нем удалось создать давление около десяти атмосфер. Вещи как бы взрывом раскидало по всей каюте.
- На полюс, что ли, собрался? - пробурчал мой друг.
Он честно заслужил свои лавры. Он верил, что будет жара!
Главный салон оказался, естественно, возле нас. Под его уходящими вдаль зеркальными сводами уже бурлила толпа. Заграница узнается по запахам, и я с наслаждением погрузился в них: сладковатая пахучая жвачка, медовейший табак, тонкие, словно серебряные, пряди дыма уже струились по салону. Я рухнул в огромнейшее кресло. Порядок!
Я благожелательно осматривал толпу… Иностранцы и есть иностранцы. Постоянное радостное возбуждение, красивая громкая речь, уверенные жесты (лучше всего с дымящейся трубкой в руке), высокий, лысеющий лоб, очки в тонкой оправе. Как бы небрежная, но дорогая одежда… Думаю, заплатки на локтях этого пиджака стоят дороже всего моего гардероба… Ну что ж!.. Зато у нас - самобытность! Я, конечно же, взял, что положено для самобытности: складень, сбитень,- но пока что не вынимал. Погодь!
Тем временем определилось неторопливое движение к длинному столу поперек салона - вносили еду. Небольшая элегантная очередуха. Еду несут и несут! Хрустящие на жаровне тонкие листики грудинки… скользкие шестеренки ананаса… покрытые сверху дымкой небывалые сыры… Кто последний?
Прослушивалась всюду и русская речь, но я деликатно не встревал в нее, понимая: это по-русски они общаются между собой, и разоблачать их, встревая в разговор, не совсем будет ловко. Русский язык - это у них для отдыха: на официальных встречах они будут говорить с нами по-эстонски, по-грузински, по-белорусски… А как же?! Для этого и приехали - преодолевать рознь, но, чтобы преодолевать, надо эту рознь обозначить… Для того и круиз. Кто бы вкладывал деньги, если бы розни не было? Придется поработать. Где мои сбитень и складень? А пока что - "шерше ля харч"!
Все явственнее обозначалась дрожь - машины разгонялись. Завибрировали, звеня, бокалы. Между огромным стеклом салона и берегом стал расширяться треугольник: мы отходили кормой вперед.
Все высыпали на верхнюю палубу… Берег отходил… Вот она, знаменитая "пятерня Пелопоннеса" - неожиданно суровая, каменистая!
Радостные восклицания, хохот, плоские фляжки в руках… Путешествие началось. Один грузин (или абхазец, или грек? В этом еще предстояло разобраться) отстегнул сетку, закрывающую пустой бассейн, и прыгнул туда, и стал изображать, что он купается. Всеобщее оживление, аплодисменты!.. Отличное начало!
Тем временем берег скрывался в дымке, солнце вопреки уверенности моего друга в лучшем так и не появлялось. Все спускались в салон. Продолжились объятия, поцелуи - все почти оказались знакомы, может быть, не так уж глубоко… но хорошим тоном, как я уловил, считалось уж лучше расцеловаться лишний раз с незнакомым, чем кого-то обидеть. Для поцелуев и плывем!
Я тоже наметил одного: вот этого финна я, точно, знаю! И он раскинул объятия. Тут палубу накренило крутой волной - он помчался ко мне, но неожиданно промчался мимо и впился поцелуем совсем в другого! Да, не все так однозначно… Поэтому и плывем!
Уже довольно четко обозначились главные проблемы: грузины и абхазы летели с нами вместе, но здесь, в салоне, сидели подчеркнуто отдельно. Проблема! Для этого и плывем. Правда, каждые по отдельности вели себя мило - оживленно переговаривались, смеялись, веселили своих дам,- всячески показывая, что они-то как раз нормальные, дело не в них… И темные курды пока еще держались отдельно от русых шведов, хотя и жили на одной территории… Для этого и плывем!
Но главное, честно говоря, расстройство - это полная изолированность наших. На грузин и абхазов хотя бы все смотрят, а на нас - ноль. И как вошли мы сюда, так и держимся настороженной стайкой - и никто к нам не стремится. Увы! Все как-то притерлись уже, а мы отдельно, стоим, как гордые глыбы, и нас не видят. Ведь не пустое же мы место, ведь каждый сделал кое-что - с десяток книг… Но все сугубо наше, свое… Неконвертиру-е-мое!
Стеклянные стены уже сделались темными. Качало все круче. Ленч плавно перетек в "капитанский коктейль", но то один, то другой из пассажиров вдруг посреди речи озадаченно замолкал, прислушивался.
- Однако! Как сильно раскачивает! Все нормально?
Я пошел было в каюту, но коридор мой поднялся передо мной, на меня налетел толстый эстонец, стриженный ежиком, пробормотал:
- Там ужасноват-то!
И мы вернулись.
В толпе у бара я заметил знакомую по имени Хелена: однажды на книжной ярмарке мы сплясали с ней быстрый танец. Но сейчас я лишь приветливо пошевелил пальчиками и промчался мимо… Знаю себя: истратишь всю валюту в первый же день!.. Обождем! Рано еще! Побережем силы для финиша…
Все понемножку задремывали в салоне. Залезать при такой волне в свои узкие гробики никому не хотелось…
Тусклый рассвет… и лупит сплошной дождь!
- Пошли.- Друг растолкал меня. Мы надели куртки и вышли.
Слева за пеленой дождя из наклонного берега торчал целый лес минаретов.
- Турция?
- Стамбул!
Дождь аж отпрыгивал от палубы. Однако внизу, прямо под нами, раскачивались на изогнутых фелюгах рыбаки, время от времени вытаскивая гирлянды серебристых рыбок. Да, тут сурово, как и везде!
Берега с обеих сторон сходились. Плоскими ступнями поднимались по склонам крыши, припадая к мечетям с круглыми приплюснутыми куполами. По бокам торчали минареты. Качка на время прошла, все стояли на воздухе.
- Это Айя-София?
- Нет. Айя-София отсюда не видна.
- Почему это?
Мы уворачивали от Стамбула вправо.
- Гляди!
Высоко в сером небе тянулась черная нитка птиц - она надувалась ветром, как парус, потом порвалась.
- Гляди - еще!
Вторая нитка… третья… четвертая… Как высоко! Куда это они?
Мы прошли под высокими, натянутыми в небе мостами - один, потом второй… берега расходились. Плоские домики на склонах становились все мельче.
Все стали собираться у рубки. Там сейчас стоял сам капитан, и рядом с ним главный из нас - Урман, организатор круиза. Обычно хохочущий, как бы легкомысленный, сейчас он был хмур, неподвижен… иногда они о чем-то переговаривались с капитаном.
Чем дальше мы шли, тем больше было по бокам кораблей, стоящих на якоре.
- Черное море штормит… Но решили идти! - передавалось друг другу.
Берега удалялись. Все сильнее раскачиваясь, мы выходили в шторм.
Обгоняя нас, в море выходил длинный серый сухогруз, раскачиваясь все больше, пролетая сквозь брызги.
- Наш! "Волго-Балт"! - вдруг раздался крик. Мы кинулись на тот борт.
- Наш! - воскликнул украинец, стоящий рядом, радостно переглянувшись со мной, забыв на это время о проблемах круиза.
Все мы стояли вдоль борта - и украинцы, и белорусы, и эстонцы - и со слезами смотрели, как наш сухогруз, единственный, кто вышел в море с нами, ныряет в волнах!
Тут нечего было обсуждать… Любим мы Родину, любим все!
Потом мы разошлись.
А это что за хмурый город встает из тяжелого тумана?
…Одесса! Господи, Одесса!
Впервые как иностранцы вплываем в нее!
Хмурые улицы, мрачная толпа… Господи! Одесса!
Мы высадились из автобусов у Дюка, у знаменитой лестницы, спускающейся к морю.
Дюк здорово что-то позеленел. У его подножия стояла старушка в панамке и что-то дребезжащим голосом пела. Что-то в этом было такое, на что и смотреть было невыносимо, не то что помогать! То ли дело нищие в Италии!
А здесь все стояли, поеживаясь, позевывая, вежливо время от времени поглядывая на экскурсовода… Ну?.. Все?
Тут вдруг откуда-то рядом с нами появилась толпа роскошных красавиц - в богатых шубах, с накрученными кудрями… Особенно вот эта хороша!.. Скромно потупила взгляд.
Да это же члены делегации, одесские поэтессы, ударило вдруг меня. С нами поплывут! Вот это да!
Уж с ними-то мы найдем общий язык! Я снова глянул… На этот раз красавица стеснительно улыбнулась. Улыбайся! А как же? Принимай гостей!.. Но лучше это продолжить на элегантном теплоходе! Получив еще один взгляд-аванс, я отложил это дело до вечера. Скорее в комфорт!
В салоне было тепло, уютно, замечательно пахло. Многие, как я понял, и не покидали его.
- Ну… как Одесса? - встретил я наконец знакомого шведа переводчика.
- Проспал! - Он сокрушенно развел руками.
Что делать? Не всех так волнует Одесса, как нас.
- Быстро переодеваться! - сурово одернул меня друг.- Через полчаса украинский вечер!
Ага-а!
Горячий душ, потом - холодный, снова - горячий, снова холодный… растираясь, я вышел в каюту… даже и это зеркало запотело - друг его протирал.
- Ну? - проговорил он.- Ты видал, какие шикарные были проститутки?
- Проститутки? Где?..
- Ты что - ослеп?.. Еще бабником считаешь себя! Около Дюка подходили!
- Около Дюка? Так это же были поэтессы! - Я захохотал.
- В таких шубах - поэтессы? Ну, ты и идиот!
Действительно… Я тупо молчал.
- Москвичи интересовались… Пятьдесят долларов!
Пятьдесят! Господи! Сколько дней и ночей я бродил по душной, сочной Одессе, пялясь на роскошных ее красавиц!.. И вот!.. Пятьдесят долларов! Я метнулся к окну.
По стеклу текли крупные слезы. Далеко на горизонте еле брезжила цепь огоньков… Прощай, счастье!
Вечер был не очень удачный. Чего только не выслушали мы! И что триста лет пьем из Малороссии кровь - и кончая тем, что это мы украли золото Шлимана из Трои!
Я вышел на палубу, пошел на корму к длинному ряду белых шезлонгов, вытянутых во тьме.
Темно - и за кормой пустота. Только чайки. Мрачные существа. Неподвижно, не шевельнув ни косточкой, висят в темноте - и при этом ни на метр не отстают от корабля, идущего полным ходом. Иногда вдруг только вздрагивают, словно поправляясь, и снова висят. И вдруг так же бесшумно, ничем не пошевельнув, обгоняют и исчезают за рубкой.
В тумане скрылась милая Одесса.
…Снова висят. Невдалеке сидят на шезлонгах какие-то англичане и, переговариваясь, тоже глядят на чаек.
И вдруг - видимо, сбросили помои из камбуза - чайки с воплями кинулись вниз.
- Фром Раша! - указывая на них, проговорил кто-то, и все слегка засмеялись.