Подбросив в костер оставшиеся кустики колючки, они уселись вокруг огня и долго, задумчиво глядели, как языки пламени, сталкиваясь, перемешиваясь друг с другом, трепетно рвутся ввысь, жадно пожирая свою пищу. Казалось, какая-то вечная, неразгаданная тайна крылась в огне, в студеной ночи, в звездах, и Саня думал, что мир устроен куда искуснее и сложнее, чем представляется людям, он един и неделим, и это вечное единство многообразия создает и свет, и тьму, и тени. Мир виделся ему неким живым, дышащим организмом – без конца и края – где каждое связано с каждым, все находится в неустанном движении, куда-то несется, сталкивается, сжимается, расширяется, поглощается, излучается, стынет, рождается и умирает. И человеку, маленькому человеку – волею случая или закономерно заброшенному в самую гущу космического океана, нужно найти свое место, свою звездную нишу, разгадать загадку собственного происхождения. Жгучее, неистребимое любопытство проснулось в нем, и Саня, подняв голову, с нетерпением посмотрел на Диму.
– Что же ты, – сказал он. – Рассказывай. Пока горит костер, рассказывай.
И, неожиданно для самого себя, вспомнил другого Диму, каким тот был в госпитале: невысокий, коренастый, молчаливый, безупречно скромный, Дима преображался лишь в те минуты, когда говорил о своей работе или о том, что очень любит. За два года в отряде он сильно изменился – появились твердость, уверенность в себе, хорошая ироничность, словно освободился от тяжелого душевного груза и обрел крылья. Сейчас перед ними сидел окрепший, закаленный в боях мужчина, но его глаза блестели как у того, прежнего.
– Только не удивляйтесь, – начал он просто. – Я пришел в Звездный, чтобы сделать карьеру…
Глава седьмая
ВТОРОЕ НАЧАЛО
Это был удивительный рассказ.
Минут пятнадцать, пока догорали кустики верблюжьей колючки, они сидели у костра, забыв обо всем на свете; затем, стараясь не пропустить ни слова, перебрались в корабль, плотно задраив люк, устроились в креслах; горячие камни, как печка, излучали тепло, в кабине было хорошо, уютно, и Дима, необыкновенно преобразившийся Дима, говорил о рождении космических аппаратов на кульманах КБ, об изобретениях и открытиях, которые делались по ходу работы, об оригинальных технических решениях, заложенных в ту или иную конструкцию. Он ушел, погрузился в родную стихию, сыпал терминами и понятиями, еще не известными товарищам, открывал им творческую лабораторию инженера-разработчика. И не просто инженера – кандидата технических наук, имеющего двадцать семь авторских свидетельств на изобретения. Однако по мере того, как продвигался рассказ, в него все чаще и чаще врывалось странным диссонансом некое "но", звучащее словно печаль по чему-то большому, важному, неосуществленному. Саня, сколько ни гадал, никак не мог осознать смысл этого противоречия. Дима был кристально чист. Тем не менее какой-то странный диссонанс то и дело звучал в его речи: все было прекрасно, но… перспектива до старости, но… Наконец Саня понял: Дмитрий жил в другом времени, опережал в своих разработках день сегодняшний и его творения, как всякое новое, встречали яростное сопротивление оппонентов – в сущности, обычный конфликт.
– Дмитрий! – сказал он жестко. – Не ходи кругами. Выкладывай прямо: что такое ты изобрел, что не требуется нашей необъятной стране?
– Нашей необъятной стране все требуется, Сань, – голос товарища обрел прежнюю твердость. – По собственному опыту знаю. Любая стоящая идея рано или поздно находит место в жизни. Но корни всякого открытия лежат очень глубоко. И люди, которым по долгу службы поручено оценивать новое, не всегда в состоянии понять это новое. А бывает, как у меня, – на современном уровне науки и техники идею осуществить невозможно. К тому же не хватает теоретической базы. Но сама работа над идеей могла бы продвинуть и науку, и технику вперед, как случилось в космонавтике в первые годы. И надо быть терпимым ко всякой новой идее, если она обещает человечеству благо – это у меня с институтской скамьи засело. Помню письмо Ивана Петровича Кулибина известному тогда математику, физику, астроному Леонарду Эйлеру. Кулибин предлагал устройство, которое, по его мнению, могло находиться в самостоятельном непрерывном движении. Считай, вечный двигатель. Знаете, что ответил Эйлер? Цитирую: "Уважаемый Иван Петрович! Этого сделать сейчас нельзя. Но можно ли будет осуществить ваш проект в будущем, я не знаю". Вот ответ, не налагающий запрета на раскрытие самой величайшей тайны природы – ее вечного и непрерывного движения. У меня ответ другой: такого не может быть, потому что такого быть не может, Мои предложения, видите ли, входят в противоречие со вторым началом термодинамики. Будто я школяр и не знаю второго начала. А я убежден: это не всеобщий закон, а частный случай какого-то более глубокого закона, которого мы пока не знаем. – Дима все больше распалялся, словно опять начал спор с оппонентами. – Да и не верю я в то, что значение второго начала можно переносить от замкнутых систем на всю Вселенную! Чушь! Не будет тепловой смерти!
– Конечно, не будет, – согласился Саня. – Ты, пожалуйста, спокойнее. И, если можно, по порядку.
– Извините… Значит так. Все началось с СЖО. Система жизнеобеспечения на кораблях и станциях, в чистом виде, – это целый экологический комплекс. Упрощенный, конечно. Нет радиации, тяготения, естественного круговорота, прочно сложившихся на Земле связей между живой и неживой природой. Но какой-то минимум создан. И вот любопытная деталь: упрощенные условия выдерживает только человек. Один человек – никто и ничто больше. Растения, животные, насекомые в космосе не приживаются, хотя с точки зрения развития и роста условия для них созданы идеальные. Ни одному экипажу еще не удавалось собрать с "грядки" урожай чеснока, помидоров, огурцов, перца, земляники, редиса. До плодов дело не доходило – растения на определенном этапе гибли. Никто не сумел вырастить цветы: тюльпаны, розы, гвоздики, гладиолусы, доставленные на орбиту, бутонов не дали, не зацвели. В инкубаторах из куриных и перепелиных яиц не проклюнулись желторотые птенцы. Мухи-дрозофилы через несколько поколений погибали… Почему? Никто этого не знает. Одни обвиняют во всем загадочную невесомость… Другие – отсутствие гравитации, под действием которой проходило эволюционное и индивидуальное развитие организмов… Третьи – лимит естественного освещения… Четвертые – перегрузки, неизбежные при выводе на орбиту… Пятые… Седьмые… Десятые… Есть даже гипотеза, утверждающая, будто газ и органические вещества, необходимые для зарождения живого, были занесены на безжизненную Землю четыре миллиарда лет назад кометами и якобы факт неполной приспосабливаемости земных организмов к условиям Солнечной системы хорошо подтверждает привнесенность жизни из глубин Вселенной. К тому же, по последним данным, возраст Солнечной системы и возраст наиболее ранних ископаемых клеток… почти одинаков. А такого – если химическая эволюция и упорядочение первичного хаоса проходили в земных условиях, как мы считаем, – такого быть не может… Значит?..
– Значит, разобраться во всех этих вопросах мы пока не можем, – сказал Саня. – Ответ будет получен в будущем. Теми, кто придет после нас.
– А я не хочу, чтобы кто-то решал мои задачи. Понимаешь, не хочу! – Дима яростно заворочался в кресле. – Тем, кто придет после нас, работы хватит. Замечательнейшей. Интересной. Фантастичной. Им предстоит разгадать тайны пространства и времени, гравитации, микромира. Расшифровать экологические связи. Научиться управлять погодой, чтобы не быть зависимыми от источника негэнтропии – Солнца. Наладить контакт с живой природой. Побывать на других планетах… Работы хватит всем и на вечные времена. Мы ведь, если разобраться, еще желторотые, Сань, – возраст технологического общества около ста лет. Но, смотри, как за эти сто лет изменилось лицо цивилизации: скорость общения между людьми увеличилась в десять миллионов раз! Скорость передвижения – в сто раз! Мощность источников энергии – в тысячу раз! Мощность оружия и анализирования данных – в миллион раз! Некоторые параметры развития уже близки к физическим пределам, установленным природой. К физическим, Сань, хотя мы еще младенцы! Чем это грозит? Ядерная катастрофа. Загрязнение окружающей среды и как следствие – изменения в биосфере. Истощение природных ресурсов. Эти три стороны нашего могущества выражаются одним коротким словом – смерть! Полная и всеобщая. Но почему, почему, спрашиваю я, в самом расцвете сил, когда мы только начинаем постигать мир, нас ожидает вырождение? Почему эти страшные катастрофы – следствие технологического развития – стали реальными? Ведь, отбросив ядерную угрозу, истощение природных ресурсов и загрязнение окружающей среды можно было предвидеть, И это предвидели. Циолковский, Чижевский, Вернадский – сотни ученых и мыслителей еще на заре технологической эры предупреждали о грозящей опасности. К ним не прислушались. И вот мы стоим на краю пропасти. Почему? Я тебе отвечу, как бы субъективно мои мысли не звучали, скажу главное. Машинная технология открывала перед человечеством неограниченные возможности получения материальных благ. И мы, уверовав в свое будущее, и только в него, галопом помчались за скорой прибылью: нас манили пряник и звезды одновременно – мы пошли по пути наименьшего сопротивления, забыв, что, разрабатывая другие дороги, можно найти полное изобилие. Упирались, останавливались, оглядывались только одиночки – остальные неслись вперед. Мы однобокие в своем развитии, понимаешь? Чтобы выжить, нам надо научиться анализировать кризисные ситуации. Перейти на более высокий уровень регулирования отношений – начиная от контактов в семье и кончая отношениями между странами и народами. Нам нужно научиться иначе мыслить. Иначе вести себя. И обязательно вернуться на тропинку, с которой нас сманил технологический пряник.
– Знаешь, Димыч, даже удивительно, – не выдержал Саня, приподнимаясь в кресле. – У нас почти полное созвучие мыслей. Я сегодня тоже думал примерно о том же. Но в другом разрезе. Мне, видимо, не хватает твоих глубоких знаний, информации к размышлению. О какой тропинке идет речь? И как это связано со вторым началом термодинамики?
– А, – задумчиво прозвучало в темноте кабины. – В этом вся суть. В этом суть… Тут надо танцевать от печки. Если взглянуть на историю науки как бы со стороны, можно заметить: все открытия, сделанные человечеством на сегодняшний день, все физические законы, им установленные, описывают реальную картину мира в очень далеком приближении. Степень вероятности описания увеличивается со временем, но, видимо, никогда не будет полной – в таком случае человек стал бы не частью природы, а самой природой, всем живым и сущим одновременно, и мог бы, используя пространство, время, гравитацию, планеты, звезды, частицы и микрочастицы, галактики, лепить мир по образу своему и подобию. Слава богу, процесс познания бесконечен и это невозможно. Мир существует вне и независимо от нашего сознания, мы лишь открываем в нем очередную диковинку и в зависимости от взглядов, убеждений ставим ее либо на службу добру, либо злу. Но вот вопрос: что именно мы открываем, и почему открываем именно это, а не другое? Отчего черпаем из многообразия кладовых только то, что направлено на удовлетворение насущных потребностей? А, понимаю, чтобы жить и развиваться, чтобы кормить, одевать, обувать растущее население планеты. Но ведь жизнь и развитие находятся в тесной и полной связи с тем, что именно мы открываем и какими знаниями пользуемся. Именно эти знания, именно эта история развития цивилизации завели нас в тупик. Мы стоим перед лицом реальных катастроф. Нам требуется остановиться, оглянуться, глубоко подумать. И если мы подумаем, то заметим определенную странность в собственном поведении. Первое наше слово, обращенное к природе, – "Дай!" Как у младенца: "Мама, дай!.. Мама, хочу! Дай!" – а если не дает, берем сами. Но до сих пор – из одной кладовой. И только эту кладовую грабим, только ее сокровища изучаем, описываем языком формул и графиков. Дорога, которую мы выбрали, погнавшись за пряником, конечна сама по себе, поскольку связана со скромными ресурсами планеты. И выхода из тупика, если мыслить, действовать привычными способами, нет. По мнению пессимистов, мы обречены – однобокость интересов заканчивается крахом. Предсказывается даже дата – 2010-2030 годы. Но я оптимист. Верю в разум и возможности человечества и утверждаю: как только мы осознаем собственное невежество, мы осознаем единство и многообразие мира. И поймем, что в природе немыслимо одностороннее течение процессов. И вот тут, как говорят оппоненты, я вхожу в противоречие со вторым началом термодинамики. Их позиция: все необратимо, существует только деградация энергии, концентрации быть не может, потому что не может быть. На это я отвечаю: в природе осуществляется вечный, постоянный круговорот энергии. И теплота может также переходить от холодного тела к горячему, как от горячего к холодному.
– Как это? – встрепенулся Саня. – Где ты видел, чтобы от холодного тела… От холодного? Откуда у холодного тела теплота?.. Постой, не обижайся… Я хочу понять… Тут ум за разум заходит… Ты вдумайся, теплота холодного тела…
– Вот и ты, – вздохнул Дима. – И ты тоже, как целые поколения, воспитан на научных догмах. Раскрепостись. Подумай, скажи: может ли бревно плыть против течения? Или в спокойной воде – против ветра?
– Ветер гонит волны в ту сторону, куда дует. И любой предмет… Постой, парус!.. Если поставить на бревно парус, можно двигаться и против течения, и против ветра.
– Да, – сказал Дима. – С помощью силы можно двигаться против той же силы. Если вдуматься, в этом кроется глубочайший смысл. Природа подобные явления использует повсеместно: вода движется относительно дна реки, свет – относительно гравитационного поля. Все это – энергия. Как извлечь ее, мы не знаем.
– Но тепло холодного тела…
– Не торопись. Теплота холодного тела – особая энергия, которая не требует истребления природных ресурсов, загрязнения окружающей среды, она находится повсюду и в неограниченном количестве. Теплота холодного тела – диалектическое единство сил природы, непреложный факт вечного обновления мира – в нем постоянно что-то отмирает, что-то создается. Возьми обычное дерево. Наступает осень, опадают листья, превращаются в перегной. Весной листья появляются вновь, но теперь – по закону расширенного воспроизводства – их становится больше, чем в прошлом году. А значит, и питательных веществ от перегноя будет больше. Так происходит круговорот в природе – то разрушение, то созидание зеленой массы, хлорофилла. А живые организмы? В них непрерывно идут процессы обмена, синтеза, распада – концентрации и деконцентрации энергии. Примеры можно умножать. Вот последний, убийственный для "энтропистов". Температура поверхности Земли даже в солнечный день невысока, а температура атмосферы – и того ниже. Словом, Земля – давно остывшее тело. Испарения воды с поверхности холодного тела образуют, под действием солнечного излучения, мощные потоки гонимых ветром облаков, и в небе вспыхивают молнии! Их температура достигает сотен тысяч градусов! Но согласно второму началу переход тепла от низкотемпературной среды – атмосферы – в высокотемпературную энергию молний немыслим. Постулат доказывает только вероятность деградации энергии и невозможность ее обратной концентрации. А сама гипотеза об активной концентрации энергии, рассеянной в пространстве, считается кощунством, покушением на устои науки. Что получается? Мы успешно освоили только необратимые процессы – распада, рассеяния, деградации, отыскали в бесчисленном многообразии только одну золотоносную жилу, лежащую на поверхности и удобную для разработки, а другие жилы либо не замечаем, либо отвергаем с позиций собственного невежества. Но та, из которой мы черпаем, иссякает. Надо искать новые. И тогда зимой можно отапливаться холодом наружного воздуха, летом – охлаждать дома наружным теплом. Даровая, дешевая энергия окружающего пространства – это пища, одежда, свет и уют, машины, не загрязняющие среду, уникальные станки, приборы, прозрачные реки, полные рыбы, зеленые леса, чистый воздух, это, наконец, жизнь в согласии с природой, а не наперекор ей. Применительно к нашему делу – это межзвездные корабли, топливом для которых служат космический холод и вакуум, это система жизнеобеспечения с замкнутым циклом, со своим сложным биоценозом, оранжереями, садами, это комфорт, скорость, долголетие. Надо лишь поставить "парус" на пути теплового потока, чтобы использовать его силу для накопления потенциала… Вот о чем я мечтал, когда знакомился с отчетами, где говорилось, что растения в космосе погибают, мухи дохнут… А мне отвечают: бред, фантастика. Второе начало – неумолимый закон природы. Теплота не может… И я решил взять тайм-аут, Сань, чтобы как следует изучить работу своих вчерашних агрегатов в условиях реального полета, в невесомости, чтобы привести мысли в порядок, проверить некоторые идеи. Такая вот история. Давно хотел все рассказать, да как-то не представлялось возможности. Теперь ты знаешь. И мне очень хочется, Сань, чтобы ты понял, поверил в мой бред. Мне это нужно и сейчас, но особенно будет нужно позднее, когда пойдем на орбиту и придется кое-что делать сверх программы. Мне нужны единомышленники. Стоит сейчас отступить, сдаться, пойти на попятную, и меня задавят авторитетами, званиями, титулами. Нет, внешне, конечно, все будет пристойно: получу докторскую степень, приличный оклад, со временем стану начальником лаборатории, может, при случае, проскочу в академию… И до конца дней буду совершенствовать, модифицировать велосипед. А главное, главное останется другим – и этот груз ляжет на плечи потомков. Понимаешь?
– Да, – сказал Саня, непонятно отчего волнуясь и испытывая что-то подобное тому, когда в паре с майором Никодимом Громовым, в паре с вечным комэском Громовым выполнял смертельный трюк на полосе. – На других перекладывать мы не имеем права. Не дано нам такого права – по мере роста наших возможностей увеличивается и наша ответственность перед грядущими поколениями. Я даже закон вывел: ответственность человека перед будущим возрастает в геометрической прогрессии так же, как и рост информации. И ты, пожалуйста, не переживай, Димыч. Если даже я ничего не пойму, я все равно с тобой. Рядом. Вместе. У нас все замечательно складывается и будет еще лучше. Но мне надо разобраться… технически. Осмыслить надо. Все очень неожиданно. Второе начало действительно неумолимый закон. Даже ребенок видит: горячий чайник остывает. А вот чтобы чайник сам собой нагрелся за счет тепла окружающего пространства, чтобы комнатной температурой удалось вскипятить воду – такого не видел никто. На подобных наблюдениях и построен второй закон.