– Очень! – сказал он, с любовью всматриваясь в лицо жены; и хотя действительно ничего не смыслил в женских нарядах, ему нравилось обновленное платье и то, что у него такая замечательная жена, нравились ее мастерство, фантазия, трогательная заботливость; сколько себя помнил, он всегда проникался огромным уважением к людям, которые знали и умели то, чего не знал, не умел он сам; нравилось солнечное летнее утро, чудный стол, сотворенный для мужчины, уходящего в бой, нравилось даже то, что предстоит этот бой; размышляя о возможных баталиях, Саня всем сердцем верил: ничто не пропадает зря. Ни добро, ни зло. Истина непременно восторжествует. – Очень, – повторил он. – С такой женой я просто не имею права сомневаться в победе. Победа будет за нами! Спасибо, родная.
– Ты молодец, – засмеялась Наташка. – Это слова настоящего мужчины.
– Самого настоящего! – он с гордостью постучал себя кулаком по груди.
– Не забудь, пожалуйста, мой самый настоящий, в прихожей пакет для Леши. Там два вида салатов, дичь, белый соус, фрукты, – она поднялась. – И дай я тебя поцелую… Все… Иди… Постой… Сначала позвони Железнову – микрофон от трубки на столе… Леше скажи: мясо вымочено в белом вермуте "Чочосан", настоянном на травах. Соус приготовлен по специальному рецепту. И то, и другое, в сочетании с салатами, поднимает на ноги самых израненных мужчин, – она засмеялась. – Проверено только что.
– Ах так! – Саня обнял жену, привлек к себе, мысленно благодаря ее за предусмотрительность, за нужные слова, за то, что она есть на свете.
– Тебе нельзя расслабляться, – она уперлась маленькими кулачками ему в грудь. – Иди же… Ну иди…
– Постараюсь вернуться пораньше.
– Не спеши, сначала сделай дела. Подбодри как следует Лешу. Доктор сказал, у него все очень плохо.
– Плохо, – подтвердил. Саня, но вчерашней терпкой горечи не почувствовал; какая-то непоколебимая уверенность, что Хмырьев ошибся, что все наладится, образуется, прочно укрепилась в нем, и он боялся ее вспугнуть. – Но есть шанс.
– Иди же! – как-то странно взглянув на него, она сразу опустила глаза. – Иди.
– Ты что-то хотела сказать?
– Не сейчас, – Наташа отвернулась к окну. – Вечеров… Я все скажу тебе вечером.
– Тогда… до вечера.
– До вечера, милый.
Что-то тревожно-неопределенное, недосказанное почудилось ему в словах жены, в быстро опущенных глазах, но Саня, полностью находясь во власти положительных эмоций, не придал этому значения; затворив дверь, вышел в прихожую, вставил в телефонную трубку микрофон, набрал номер; помощник Железнова, дежуривший у аппарата – грамотный, толковый прапорщик, начинавший еще с Каманиным, – коротко сообщил: генерал ждет срочно, машина у подъезда; захватив продукты для Леши, отчаянный небожитель стремглав бросился вниз по лестнице, но на первом этаже, натолкнувшись на недоуменно-вопросительный взгляд лифтерши, сбавил шаг и степенно вышел из парадной.
Солнечный день, слегка подсиненный голубизной неба, был светел, чист, ярок; в соседнем лесочке и на березовых аллеях городка восторженно щебетали птицы; от цветка к цветку перелетали пчелы и бабочки; легкий ветерок, перемешиваясь струями, разносил запахи трав, хвои, редкие облака величественно плыли в вышине, и не верилось, что среди этой тишины, покоя, благоухания, почти рядом, в классах, лабораториях, на тренажерах Центра подготовки космонавтов идет напряженная, планомерная работа по освоению новой техники, что здесь – в муках, в спорах, в преодолениях самих себя – рождается день завтрашний: такая неописуемая красота была кругом. Невольно остановившись, Саня залюбовался погожим днем, белыми березами, ему мучительно захотелось уединиться – в лес, к озеру, и, ни о чем не думая, ничего не желая, просто бродить. Но шофер черной "Волги", стоявшей неподалеку от дома, резко посигналил, тишина распалась на отдельные звуки, и Саня, придерживая пакет, побежал к машине.
– Товарищ майор! Александр Андреевич! – чей-то голос заставил его обернуться, он увидел молодого, симпатичного паренька из новой, недавно сформированной группы, с которой его экипаж изредка встречался на испытаниях и тренировках, но друг друга они почти не знали – новички занимались по особой программе, осваивая на земле совершенно новый корабль, получивший кодовое название "Сатурн". – Извините, Александр Андреевич, – смущенно повторил, приблизившись, паренек. – Меня ребята послали. Может, что надо для Алексея Николаевича, – он сглотнул ком, словно в том, что случилось с Лешей, была и его вина. – Ну, лекарства какие или просо… Так мы мигом. Родным напишем, знакомым. Всем миром!
– Спасибо, – сказал Саня. – Но при чем тут… просо?
– А, – деловито объяснил паренек, – просо – незаменимое средство от пролежней. Если человек находится в одном положении, без проса никак не обойтись. А в нашей деревне просо самое наилучшее.
– Спасибо… – он пытался вспомнить имя симпатичного паренька и не мог.
– Юрий! – с такой непосредственностью подсказал собеседник, что Саня улыбнулся. – Меня зовут Юрий! Жалко вот, отчество не такое, как у Гагарина.
– Спасибо, Юрий не Алексеевич, – Саня крепко пожал ему руку. Мы с Димой обязательно зайдем, если что-нибудь потребуется.
– Весь отряд переживает, – строго сказал паренек. – Вы уж, пожалуйста, не давайте Алексея Николаевича в обиду… Кланяйтесь ему. Передайте: нам всем нравится, как он поет под гитару. Мы с ребятами его последнюю песню разучили – завтра под окнами госпиталя исполнять будем… Не давайте в обиду, Александр Андреевич…
– Не дадим! – пообещал Саня, в каком-то особенно просветленном состоянии садясь в машину.
Мне хорошо, думал он, с улыбкой глядя сквозь ветровое стекло на леса, поля, поселки Подмосковья, мелькавшие за окном, мне чертовски хорошо, хотя и стыдно в этом сознаваться. Рядом со мной замечательные люди, а когда рядом замечательные люди, никакая неизвестность не страшна. Все преодолеем, переживем, пересилим, и завтрашний день будет лучше, чем вчерашний. Леша поправится, мы опять начнем работать вместе; это пустяки, что потеряны два года, они не пропали даром, не прошли бесследно. Разве мог я, старлей доблестных ВВС, столько узнать и прочувствовать за два года в авиации? Нет, конечно. А тут поле деятельности поистине бескрайно, безгранично, передо мной открылась целая Вселенная – я постоянно размышляю о природе пространства и времени, о взаимосвязи живого и сущего, о тайнах бытия, о других мирах, пытаюсь в преодолении постичь великие истины. Я стал другим. И мне не жалко расставаться с собой, прежним, хотя все еще люблю небо и самолеты, но люблю уже иной любовью, ибо знаю: всеми своими самолетами, машинами, ракетами, всей своей историей человечество оплачивает прорыв в космос. Оплачивает пока дорогой ценой, но эта естественная плата необходима; ни снизить ее, ни исключить нельзя. Искусственно тормозя космические исследования, мы тем самым лишимся взгляда на Вселенную, на Землю со стороны, не сумеем "лицом к лицу" разглядеть то, что хорошо видно из космоса, опоздаем открыть новые фундаментальные законы и вовремя обратить их во благо для всех и каждого. Мы уподобимся кроту, ждущему землетрясения в своей норе. Будущее оплачивается сегодняшними средствами и усилиями, размышлял Сергеев. Сначала средства и усилия, а уж затем результат и материальные блага. С космонавтикой происходит то же, что с атомной энергетикой, – грандиозный, астрономический эффект впереди, сейчас начало прорыва, постройка фундамента…
– Александр Андреевич, – прервал его размышления водитель, бросив быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора. – Я, конечно, не знаю всех ваших дел, но краем уха слышал: какой-то Хмырьев затевает бяку. Так что будьте начеку.
– Спасибо, дядя Коля, – кивнул Саня, удивляясь, скольких людей задела, зацепила беда его друга. – А как Владимир Александрович настроен, не заметили?
– А что Владимир Александрович? – засмеялся шофер, радуясь возможности поговорить. – Сколько лет его вожу, а все такой же. Хоть и в космос три раза слетал, и Звезды Золотые на груди. Где бы кулаком по столу грохотнуть, силу показать, он – уговорами. Где, извините, конечно, под зад коленом поддать, чтоб человек ускорение получил да быстрей дело справил, – он на совесть нажимает, на сознательность… Не-ет, я хоть и люблю беззаветно Владимира Александровича, а в глаза прямо говорю: раньше генералы не такие были. Крутые были генералы. А нынче все больше интеллигентные. Оттого народ распускается, от рук отбился. Может, так и надо – не моего ума это дело, – но мне не нравится… Никакого сравнения. Да и сам чувствуешь: хоть генерал, а не боишься. То ли в прежнее время. Вот, помню, возил на фронте одного начальника. Если что надо достать, поднести, скажем, он только глазищами зыркнет, а ты уж его чемоданчик подхватил и пулей летишь. А чтоб сам из машины вылез – такого отродясь не случалось и случиться не могло. Сидел, будто к креслу прикованный. Таким и перед глазами стоит. А тут… Попервой, как перешел в ваше ведомство, еще, бывало, выскочу, дверцу резво распахну, портфель генеральский подхвачу, а мне в ответ: не беспокойтесь, Николай по батюшке, я сам. А как же не беспокоиться, ежели я при нем состою и обязан служить верой и правдой?.. Или, скажем, срочно куда надо, а впереди светофор красный загорается. Я, понятно, по привычке жму, скорости не сбавляю, гаишников в упор не вижу – номера-то позволяют, – а мне вежливо: Николай по батюшке, пожалуйста, чтоб в первый и последний раз. Правила для всех одни. Так вы ж космонавт, говорю! Руководитель всех космонавтов России нашей, матушки! Вот поэтому, улыбается, и соблюдай правила, не лихачь… Или вот случай был. Пригласили его на Кубу. В мундире он, понятно, не ездит, костюм штатский надевает. А рубашки старые, видно, разонравились. "Заскочим, – говорит, – Коля, в ГУМ после работы, рубашку новую куплю". Ну, мне, если честно, прямо до пяток обидно стало. Генерал, дважды Герой, дело претяжеленное тянет, орлы его на весь мир гремят, а он по ГУМу будет таскаться! Неужели я сам не смогу или продавца прислать некому, чтоб такого человека по пустякам не отрывать?! Однако молчу. Но в мыслях все-таки держу, как задачу ему облегчить. И не к парадному входу подкатил, а к служебному. Думаю, сбегаю сам к директору, в торговле народ сообразительный, секунда разговора и – самый наилучший товар наш. Считаешь, благодарность за полезную инициативу получил? Как же, держи карман шире. "Нехорошо это, – говорит, – нельзя. Ни мне, ни вам… Вы человек в возрасте, фронтовик, понимать должны. Стыдно". Вот так и отбрил. Заставил подкатить к общему входу, где и протолкнуться невозможно, из машины вышел, пошел рубашку искать. Ну, мне, понятно, интересно сделалось, чем дело кончится, я малость повременил и – за ним. Смотрю, и глазам не верю: в очередь встал. Стоит, а все на него пялятся, узнавать стали. Минуты через две, гляжу, нашлись сердобольные женщины, пошептались, гвалт подняли – проходите, мол, пожалуйста, без очереди, времечко-то ваше не то что наше, дороже ценится. Правильно, по-государственному рассудили, хоть и бабы. И дорогу ему уступают. Он замялся. А тут какой-то фраер в потертых джинсах и черных очках спинами загородился, гнусавым голосом орет: "А мы что, не люди? С утра в очереди стоим! Генеральскую форму напялил и прет нахрапом!" Ну, будь моя власть, я б таких гадов – без суда и следствия! Насилу сдержался. Гляжу, Владимир Александрович мой до корней волос покраснел и баб, которые того типа живьем растерзать хотели, удерживает: "Товарищ прав. Без очереди нельзя. Да мне, собственно, и ничего не надо. Просто мимо проходил". Повернулся и – к машине. Я кое-как опередил, за руль сел, чувствую руки трясутся, ехать не могу – такая ненависть к фраерам этим жалким. Ну, кое-как совладал с собой, спрашиваю: "Что, Владимир Александрович, купили рубашку?" Улыбается грустно: "Нет тут хороших рубашек, Коля. Поехали домой. Устал что-то, голова раскалывается". Жалко мне его стало. "Вам бы отдохнуть по-человечески, – советую. – А то даже в машине не подремлете. Вон опять папку с депутатскими письмами захватили, опять читать будете". А письма эти, надо сказать, у меня в печенках сидят. Строчат кому надо и кому не надо, и все не по адресу. Вот и скажи теперь, имею я право не жалеть такого человека? Не имею я такого права, хоть и в глаза ему говорю: генералы раньше круче были, куда круче… А что касаемо вашего вопроса, Александр Андреевич, – закончил шофер свой рассказ, – отвечу просто: настроен Владимир Александрович по совести. И рассудит дело по совести, хоть и не будет громыхать кулаком по столу, что, не скрою, мне весьма не по нраву. По совести, – повторил он с удовольствием. – Так что не бойтесь ничего и правду-матку рубите смело. Такой мой вам совет.
– Спасибо, дядя Коля, – сказал Саня, растроганный до глубины души рассказом. – А чем все-таки закончилась история с рубашкой?
– До слез просто, – улыбнулся шофер, видимо вспоминая что-то хорошее. – На обратном пути в Звездный решил я попытать счастья в обычном сельповском магазинчике. Притормозил у маленькой деревушки, заходим. Народу – никого. А за прилавком – девчушка светловолосенькая, курносенькая. Увидала Владимира Александровича и вся, как солнышко майское, засветилась. "Ой, – пищит,- а к нам космонавты еще никогда-никогда не заходили! Ни разу в жизни!" Я смеюсь: "Они, говорю, все больше по ГУМам да ЦУМам обитают". И гляжу, у девчушки прямо слезинки на глазах от моей плоской шутки. "Конечно, – вздыхает, – в столичных магазинах ассортимент шире". Ну, я сразу исправляюсь: "Зато, комментирую, там таких симпатичных продавщиц отродясь не было и не будет. Правда, Владимир Александрович?" Он улыбается – девчушка ему тоже понравилась – и просьбу смущенно излагает: мол, нужна рубашка. Девчушка как услышала, что ее космонавт о чем-то просит, вмиг взметнулась, юлой закрутилась, одну сорочку достала, другую, третью. Посмотрит, взглядом оценит и в сторону – не то, значит. И нашла-таки, егоза! Такую рубашку откопала – ну и фасон, и цвет, и размер – все соответствует! В ней Владимир Александрович и улетел на Кубу. А вернулся, так, думаешь, что в первые же дни вспомнил? "Давай, – говорит, – Коля, заедем по дороге в тот магазин – я девочке сувенир привез. А то нехорошо как-то, она так старалась, а мы с тобой, два медведя, и не поблагодарили как следует". Видел бы ты, Александр Андреевич, глаза егозы той, когда мы второй раз зашли и от всего чистого сердца подарок поднесли. Они, те глаза, и сейчас у меня перед мысленным взором стоят, и трогают до слез. Так что, Александр Андреевич, спеши делать людям добро. Ты еще молодой, многое успеть сможешь. Спеши…
Глава двенадцатая
ПОСТИЖЕНИЕ ИСТИНЫ
Сердечно простившись с шофером у массивного серо-коричневого здания на одной из московских улиц, Саня открыл тяжелые парадные двери, предъявил безусому сержанту, перетянутому белой, скрипучей портупеей, удостоверение с грифом "везде", подождал, пока контролер тщательно сличит фотографию в документе с оригиналом, и, покончив с формальностями, направился через просторный вестибюль к лифту.
Внутренне подтянувшись, он смотрел на солидные таблички с известными всей стране именами, определенно зная, что не допустит полуправды, не станет скрывать, утаивать Лешин срыв в барокамере и в пустыне, хотя ему хотелось взвалить на себя всю ответственность, прикрыть собой друга, вызволить из беды любой ценой. В застольной компании, в кругу знакомых, в какой-то частной беседе, в стычке с эскулапами он бы, вероятно, так и поступил, но сейчас на чашу весов, противоположную мужской дружбе, его собственной судьбе, судьбе Димы, ставились интересы государственные, и никакие мнимые угрызения совести не могли поколебать уверенности Сергеева в том, что лишь объективное медицинское обследование, объективная, беспристрастная информация о происшествии, представленная руководству, есть единственный шанс для спасения Алексея. "Живи по совести, в ладу с самим собой", – пронеслись в памяти слова бабушки, и космонавт Сергеев открыл дверь приемной, полностью сознавая, что люди, решающие участь их экипажа, не имеют права на ошибку.
Поздоровавшись с помощником, Михаилом Ивановичем, начинавшим еще с Каманиным, и получив разрешение, Саня открыл массивную двойную дверь, прошел в светлый, просторный кабинет. Руководитель подготовки космонавтов сидел за рабочим столом и, видимо, заканчивал разговор по телефону. Сергеев, мгновенно оценив обстановку, повернул назад, но Железнов, подняв на него глаза, молча указал рукой на кресло, и Саня, подчиняясь, сел, с любопытством оглядывая кабинет, в которой попал впервые. В глубине души он надеялся увидеть нечто необыкновенное, из ряда вон выходящее, но беглый осмотр показал, что кабинет совершенно стандартный: три стены метра на два от пола облицованы деревянными панелями, четвертую до потолка закрывали встроенные шкафы; привычной буквой "т" к рабочему столу примыкал стол для заседаний, весьма небольшой, рассчитанный на несколько человек; в правом углу, у окна, стоял треножник с графином, наполненным водой, и двумя стаканами; другой угол занимал телевизор. Нигде ничего лишнего. Большая географическая карта, старенький глобус планеты, фотография Гагарина с автографом да несколько макетов кораблей и станций, установленных на полке рядом с книгами, напоминали, что хозяин кабинета причастен к космическим делам; на телефонном столике были плотно расставлены аппараты.