Никто не знал точно, как погиб космонавт-один, – он унес с собой свою тайну. В акте расследования, проведенного Государственной комиссией, обстоятельно расшифровывалась только причина катастрофы, отказ материальной части, попросту – самолета УТИ МиГ-15, на котором Гагарин работал в зоне с полковником Серегиным, опытным, мужественным асом. Вглядываясь в бронзовое лицо Гагарина, подсвеченное прожекторами, Сергеев, словно ожидая ответа, мучительно пытался проникнуть в загадку последней минуты, постичь, угадать, что кричал по переговорному устройству Гагарин, когда реактивная машина неуправляемым снарядом неслась к земле, что отвечал Серегин из задней кабины, почему они не катапультировались, не воспользовались парашютом, хотя такая возможность, видимо, была… Космонавт-один, устремив взор к дальнему лесу, из-за которого по утрам поднималось солнце, улыбчиво-недвижный, в легкой куртке с распахнутым воротом вечно шагал через Аллею космонавтов на работу в Центр подготовки и, казалось, думал о марсианских каналах, которые страстно мечтал увидеть вблизи, об облачном покрове Венеры, о друзьях-товарищах, о будущем; он не замечал больше ни моря живых цветов, буйно плещущихся у постамента, ни самих благодарных землян, ни Александра Сергеева, призванного временем и страной продолжить его дело.
Ощущая нарастающее волнение, терзаясь давней неизвестностью, Саня глядел, не отрываясь, на величественно-монументальную фигуру Гагарина и вдруг – словно в глубине сознания ударил мощный электрический разряд – увидел тот серый, неприветливый мартовский день, себя в кабине реактивного самолета, падающего на черный владимирский лес, увидел на его месте, сердце ухнуло, зачастило, по спине пробежал нервный холодок, правая рука невольно сжалась, будто нащупывая большим пальцем кнопку переговорного устройства, перед Саней ясно, отчетливо промелькнула последняя минута, в каком-то необъяснимом, моментальном прозрении Сергеев всем существом понял, что космонавт-один последней минутой окончательно подтвердил всю свою жизнь, и эта роковая минута стоила жизни.
Саня теперь знал, как погиб Гагарин.
Все больше укрепляясь в собственной догадке, он стоял перед памятником, испытывая терпкую горечь утраты и обжигающе-пронзительную гордость перед непостижимым мужеством первого космонавта Земли; лицо горело, голова кружилась, тайна, вырванная у вечности, требовала доказательств, он мог получить их, лишь повторив гагаринский полет, но можно ли, не будет ли это кощунством, святотатством перед самим Гагариным, перед памятью о нем – Саня не знал. Ему захотелось с кем-то поделиться своим открытием, услышать мудрый совет. Покачиваясь от навалившейся усталости, Саня пересек аллею и направился к дому. "Может, к Шонину зайти, к Леонову? – мелькнула мысль. – Они работали бок о бок с Гагариным, поймут". Но он тотчас подавил это желание, потому что дерзкий эксперимент, задуманный им, требовал помощи абсолютно нейтрального человека, а они не были абсолютно нейтральны и вряд ли могли одобрить опасную затею. "Эх, – с горечью вздохнул Саня. – Бабушку бы сейчас сюда. Анастасию Яковлевну. Она бы распутала все узлы, рассудила бы по совести и чести", – перед глазами встало доброе, улыбчивое лицо, и, влекомый своими мыслями, он принялся с любовью, бережно соединять разрозненные осколки воспоминаний, ощущений в единое целое, и в нем воскрес тот удивительный весенний день, когда бабушка собралась помирать, но не сразу, а чуть погодя, только после того, как честно и благородно, по ее определению, завершат дела земные. Числилось ей по паспорту девяносто лет, но выглядела она бодро, жизнерадостно, память имела крепкую, на зрение не жаловалась, врачей сроду не посещала, любила сказы, шутки, прибаутки, знала их великое множество, была непременной участницей всех свадеб, крестин, именин и прочих торжеств и горестей, составляющих жизнь небольшого городка.
– Помру сегодня к вечеру, – однажды заявила она, и Саня вздрогнул. – Не перечь. Чувствую. Ты, – бабушка посмотрела на него долгим, пытливым взглядом, – ты – мое последнее земное дело. Приготовь перо и бумаги поболе. Пиши, поторапливайся, внучек. Время уходит.
– Что писать, бабушка? – с дрожью в Голосе спросил Саня.
– Все опиши, что буду говорить. А потом сердцем пойми, разумом.
– Я готов, бабушка.
– Перво-наперво, – начала она медленно, певуче, – на чужое счастье не зарься, пусть оно даже само в руки плывет. Что даром дается, недорого ценится, а потому и впрок не идет. Ищи свое счастье. Записал?
– Да, бабушка, – ответил Саня, чувствуя, как колотится сердце.
– Не грейся у погасшего костра. И сам не согреешься, и других остудишь, – продолжала она, закрыв глаза, словно пытаясь вспомнить всю мудрость жизни. – Делай свой дом крепостью, но от людей, от мира высоким забором не отгораживайся! Без друзей прочные стены бесполезны станут. А с друзьями-товарищами они очень даже надобны на случай беды, ненастья… На удачу не полагайся. Всякому человеку в жизни везение надобно только трижды: от кого родиться, на ком жениться, у кого учиться. Во всем прочем он может управиться сам, без помощи господа бога и Николая-чудотворца, – она открыла глаза и, посмотрев на икону, перекрестилась, что-то шепча. – Поспеваешь за бабушкой? – спросила с улыбкой. – Поспевай, времечка уж почти не осталось.
– Поспеваю, – кивнул Саня.
– Это хорошо. Писано пером – не вырубишь топором. Записывай. Сколько успею – скажу, – голос ее впервые дрогнул.
– Бабушка!..
– Никто – ни простой смертный, ни государь, ни мудрец, ни дурак, – продолжала она, – заботясь о величии, не прибавляет себе росту. Не заботься о величии. Иди, как река но руслу. И уж если суждено тебе стать великим, об этом тебе скажут люди… Хочешь узнать настоящую радость, настоящую любовь… Не суетись. Живи по совести, в ладу с самим собой… Начиная большую жизнь, спроси себя: кто ты есть? Чего хочешь? Выбирая жену, и ее спроси об этом.
Сане тогда почему-то показалось, что бабушка, умирая, не досказала что-то важное, быть может, главное, но, идя по дороге жизни, он поймет это сам, поймет обязательно; его вера, разрывающая душу печаль, мужество последней минуты бабушкиного бытия – все это, сложившись в одно целое, наполняло сердце такой высокой, необыкновенной силой, словно в него, Саню, переселилась богатырская силушка всех павших бабушкиных сыновей, и отца, и деда, и тех, кого он никогда не знал, но которые были.
Теперь, спустя шесть лет после бабушкиной смерти, Сергеев наконец понял то главное, не досказанное ею, что его мучало все годы; понял через призму пережитого, через испытания в пустыне, через бледное Лешкино лицо, через разговор в такси, через хлопоты доктора, через последнюю минуту жизни Гагарина. Все было связано со всем. И он знал, в какой степени все связано со всем… Осторожно открыв дверь квартиры своим ключом, Саня вошел в прихожую и, не зажигая света, устало опустился в кресло у журнального столика. Он больше ни о чем не думал. Мысли гасли, веки сомкнулись, он начал проваливаться в темную, мягкую пустоту, слабо ощущая сквозь сон, как нежные, заботливые руки жены стянули ботинки, куртку, на последнем усилии, не открывая глаз, он поднялся и, точно слепой, пошел куда-то за своим поводырем, шепча непослушными губами, словно в бреду:
– Наташа… ты самая лучшая в мире женщина… Прости… Я знаю, как погиб Гагарин… Я это знаю, понимаешь?..
И упав на прохладные простыни, разом ослаб в спасительном волшебном забытьи.
Глава одиннадцатая
РУССКИЕ ЛЮДИ
Солнечный зайчик скользнул по подушке, излучая приятное тепло, в сердце зазвенела праздничная, веселая музыка, предощущение чего-то настоящего, светлого входило в душу, и хотелось так лежать бесконечно, но сон уже прошел, и Саня, открыв глаза, увидел Наташку. Она сидела у распахнутого окна, держа в руках крохотную распашонку, и с улыбкой смотрела на мужа.
– Саня, милый, – сказала нежно, с материнским участием. – Ты совсем забыл Симонова: "Нет, мы не знаем цены ожидания – ремесла остающихся на земле". Ты его совсем забыл.
– Зато я помню другое, – Саня с удовольствием смотрел на жену. – Ты моя избранница навеки и самая замечательная женщина! Я тебя безумно люблю!
– Ты льстец и обманщик.
– Наоборот, самый правдивый человек на свете. Я тебя люблю с каждым днем все больше и больше.
– Ты не правдивый человек, – с трогательной простотой вздохнула она, – ты – отчаянный небожитель, который лишь иногда возвращается на родную планету. Даже про свою верную Пятницу забыл! Никогда не прощу такого предательства! И месть моя будет страшной – рожу тебе девчонку! Ты станешь ее нянчить, а я займусь физикой Солнца.
– Я стану с удовольствием нянчить малышку, особенно если она будет похожа на тебя. Но для начала, для старта, нам нужен сын.
– Конечно, родной, у нас будет сын. Я знаю. Только ты все равно льстец. И я по тебе ужасно соскучилась!
– О, любовь моя, – закричал он с радостным возбуждением, вскакивая с постели и бросаясь к окну, – Вечный странник припадает к твоим стопам и просит о пощаде!
– Пощада? Ну, нет. Никогда, – смеясь, защищалась Наташка, выставив вперед маленькие кулачки; затем руки ее ослабли, обвили его шею, она положила голову к нему на плечо, прижалась, и они долго стояли так молча.
– Пусти же, сумасшедший! – наконец сказала она с легкой грустью. – Где ты так загорел? У тебя шелушатся ухо и нос.
– А… – беззаботно произнес он. – Врачи на недельку загнали в санаторий. Для профилактики сердечнососудистой системы. Море, солнце, золотой песок…
– Женщины, – в тон ему добавила Наташка.
– Нет, – признался Саня, вспоминая пустыню. – От женщин нас почему-то категорически изолировали.
– И бедный Леша, конечно, не выдержал, – две крупные слезинки скатились по ее щекам.
– Ты все знаешь?
– Ну, Саня, – она решительно тряхнула челкой, словно отгоняя тяжелые мысли. – Ни один ученый не раскрыл тайны сарафанного радио. Но такое существует – это реальный исторический факт. Среди женщин информация распространяется со скоростью, куда большей скорости света. Я еще вчера все знала, как только вы прилетели.
– Прости, родная, не хотел тебя волновать.
– К тому же, – вздохнула она, – тебя все разыскивают.
– Кто разыскивает?
– В шесть утра звонил доктор, просил при первой возможности связаться. А в семь тридцать позвонил Владимир Александрович Железнов. Уезжал в Москву, хотел переговорить с тобой лично. А я твердо сказала: Александр Андреевич дрыхнет, восстанавливает потерянные силы. Поднять невозможно. Разве что руководство притащит пушку и начнет палить у Сергеева над ухом. Однако палить придется долго и пороха не жалеть.
– Наташа, милая, разве так можно? Это же Железнов!
– Не беспокойся, пожалуйста. Я твоя жена и обязана оберегать твой покой. К тому же, Владимир Александрович, как выяснилось при общении, человек деликатный, с юмором. Мгновенно оценил ситуацию и сказал, что при таких мощных тылах он за космонавта Сергеева абсолютно спокоен. Время терпит. И когда товарищ Сергеев изволят пробудиться, пусть позвонят по известному телефону.
– В Москву? – быстро спросил Саня, направляясь в прихожую.
– В Москву, Санечка. Но ты меня недооцениваешь – аппарат выключен. Я вытащила микрофон.
– Наталья!
– Не перечь, – сказала она строго, точь-в-точь как бабушка. – Сначала – холодный душ, затем – завтрак. Выполняйте, майор Сергеев!
– Наташа, кто, наконец, глава семьи в этом доме?
– Конечно, ты, моя прелесть, – простодушно улыбнулась жена. – Ты глава семьи. А я лишь верная, смиренная помощница.
– Отдай микрофон!
– Ну, Саня, – она кротко вздохнула. – Я могу включить аппарат в любую минуту, мне не жалко. Но подумай сам, на что ты сейчас годен? Небритый, неумытый, мысли растрепаны. А я такой завтрак сочинила – пальчики оближешь! Чувствуешь, как вкусно пахнет? В столовой так не накормят. Давай, приводи себя в порядок – и на кухню, – она чмокнула его в щеку и, обворожительно улыбнувшись, вышла из комнаты.
И Саня… сдался. Досада растаяла, как лед по весне, бросившись под холодный душ, он вспомнил давний вечер, когда генерал Матвеев предложил ему, тогда старлею доблестных ВВС, работу, связанную с исследованием космического пространства, и как тоскливо, жалостливо, совсем по-женски заплакала Наташка и сказала, что ей в этой работе достаются ожидание, бессонные ночи, вечные волнения, слезы. И нельзя унывать и распускать нюни. Нельзя превращаться в домработницу или домашнюю хозяйку. Еще она говорила: ни один самый сильный, самый гениальный мужчина не может полностью раскрыться, полностью проявить свои возможности и дарования, если рядом с ним нет настоящей женщины. И приводила исторические примеры, подтверждающие, что именно женщина, слабая женщина вдохновляет мужчину, стремящегося к борьбе; женщина возвышает его душу и помогает стать Солдатом и Поэтом, Гражданином и Художником…
Все эти годы в их семье царили мир, покой, согласие. А он, дурак, ни капельки не ценил этого, считая само собой разумеющимся, целых две недели пропадал вдали от дома и даже не догадался привезти жене букетик полевых цветов, терзаемый мужским самолюбием, полез в бутылку, конечно, обидел ее. "Эх, – подумал Саня с жалостью глядя на себя в зеркало. – Тебе скоро двадцать восемь лет, а ты еще ничему не научился. И забыл все бабушкины советы. Спроси себя: кто ты есть? Чего хочешь? Не суетись. Живи по совести, в ладу с самим собой. Самое трудное на свете – каждый час, каждый день, всю жизнь иметь мужество оставаться самим собой". И наполненный решимостью немедленно извиниться, загладить свою вину, вышел из ванной комнаты.
– Все знаю, – лучисто улыбнулась Наташа, оборачиваясь на звук шагов. – Ты ужасно корил себя за невнимательность к самой очаровательной женщине планеты Земля. Солнечной системы. Галактики. А также всего мироздания. И решил исправиться. Теперь каждый день будешь дарить мне цветы и говорить самые замечательные, необыкновенные слова.
– Да, – сказал Саня. – Я подумал, что был не прав.
– Ты прелесть, – просияла она. – Твои поздние раскаяния просто изумительны. Начинай же немедленно. Скажи, как тебе нравится этот скромный завтрак?
– Вот это да! – искренне восхитился Саня, оглядывая стол, накрытый на двоих.
На цветной, веселой скатерти возвышалось большое фарфоровое блюдо, украшенное петрушкой, укропом, листьями салата; из зелени поднимались два шампура с отлично подрумяненными перепелами; от дичи исходил тонкий, душистый аромат, и Саня вдруг вспомнил, что со вчерашнего дня не держал во рту ни крошки; блюдо с дичью окружали салаты из свежих огурцов и помидоров, тут же стояли соусницы с белым соусом, излечивающим, по словам жены, от телесных ран и душевных недугов, и красным, по-грузински. На отдельной тарелке лежали ломтики свежего хлеба. Кофейный сервиз с двумя маленькими чашечками завершал ошеломляющую, головокружительную композицию.
– У-у… – испытывая пустоту в желудке, зарычал Саня. – Как я мог отказываться от такого? Я олух!
– Садись, – улыбнулась жена. – Ты прощен.
– Сказка! Мечта усталого путника! – сказал он с благодарностью, пробуя салат из помидоров и чувствуя, что получает подлинное удовольствие от еды. – О подобных чудесах кулинарии нам ничего не рассказывали на лекциях!.. Наташа, тебе надо взять на себя вопросы питания космонавтов… О-о…
– Попробуй дичь!
– Божественно!.. Тает во рту!.. Ах, какой аромат!.. А корочка?! Золотистая, хрустящая… Сил нет… – настроение с каждой минутой становилось более радостным, приподнятым, Саня как-то особенно остро ощущал все, что с ним происходит, сомнения иссякли, он был уверен, что выиграет сражение, был полон решимости и отваги.
– Не забывай про соус.
– С соусом еще вкуснее!
– Ты ничего не замечаешь? – спросила Наташа, когда муж разделался с горячим.
– Не-ет, – он быстро оглядел кухню.
– Посмотри на меня.
На ней было новое платье, очень красивое, скрашивающее ее нынешнюю полноту, с какими-то воздушными рукавами и затейливой отделкой.
– Грандиозно! – с восторгом оценил он, хотя ничего не понимал в женской одежде, и самой красивой формой считал армейскую с голубыми петлицами и золотистыми эмблемами доблестных ВВС.
– Знаешь, Саня, – сказала она трогательно, – я сегодня подумала: инженерам, ученым, где создаются ваши корабли и станции, надо почаще консультироваться у рукодельниц. Сделать хорошее платье ничуть не легче, чем построить корабль.
– Ты это сшила сама?
– Не сшила – обновила, – поправила жена. – Пока ты… загорал в санатории.
– Честное слово, замечательно!
– А ведь это то старенькое платье, в котором я приезжала к тебе в часть. Помнишь?
– Не может быть!
– Да, Саня. Я только отделала его рюшами, кружевами, воланами – сейчас это модно. Тебе, правда, нравится?