И Саня, подчиняясь законам движения в паре, немедленно двинул вперед сектор газа – за красную черту, где раньше стоял ограничитель. Двинул осторожно, с опаской, готовый в любое мгновение отбросить рычаг назад: они никогда не работали на такой фантастической скорости, не знали ее характера, особенностей, норова. Нервы напряглись в ожидании, взгляд с тревогой ощупывал приборную доску – скорость могла все. Могла тряхнуть, расплющить, могла дрожью отдаться в машине и ручке управления, могла смять и раздавить, могла безжалостно швырнуть вниз. Но… ничего не произошло. Они неслись быстрее любого снаряда, быстрее пули, а самолет шел так же беззвучно и плавно, как прежде, и лишь стрелки на приборной доске вздрогнули, поползли по циферблатам.
– Хороша штучка, – хохотнул Громов. – Как считаешь?
– Годится, – ответил Саня.
– Ладно, – с сожалением вздохнул комэск. – Туши примус. Квадрат под нами.
Они швырнули машины в черную, мутную завесу, проткнули тучи и сразу взмыли вверх: нижнюю кромку облаков отделяла от земли всего секунда полета. Точнее – 0,79 секунды. Столь короткое время – ни больше ни меньше – отводили им приказ и погода на обнаружение спускаемого аппарата космического корабля. Предприятие казалось абсолютно безнадежным – все равно что пытаться искать в глухом лесу единственный растущий там гриб. Даже хуже. В отличие от грибника, не могли они спокойным взглядом окинуть каждый клочок земли, каждый бугорок и ямку; их самолеты неслись на бешеной скорости, стирая все краски в однотонное серое полотно. А гасить скорость не позволяли условия: стоит выпустить крылья, как ураган подхватит бригантины, поднявшие паруса, сомнет, уничтожит. Только скорость, огромная, неподвластная стихии, единственная охранная грамота военных летчиков, позволяла майору Громову и старшему лейтенанту Сергееву работать там, где любую тихоходную машину давно бы раздавило всмятку.
И они утюжили пространство в квадрате 24-17, протыкали облака, уходили к солнцу, обдавая землю жаром турбин. От резких переходов из темноты к свету, от света к темноте в глазах рябило, уставшие тела ныли от перегрузок. Казалось, конца этой свистопляске никогда не будет. Но на девятнадцатом заходе, поднимая самолет в небо, Саня боковым зрением увидел на поверхности небольшого озера едва заметную белую точку – проблесковый маяк. Точнее, даже не увидел – в крохотном, как песчинка, как полет метеорита, мгновении ухватил краем глаза призрачное изображение и профессионально удержал в памяти.
– Объект вижу! – Саня нажал кнопку передатчика.
– Во, – откликнулся Громов. – А я думал – померещилось. Давай пройдемся еще разок для верности. И карточки сделаем.
Все повторилось: свет, темень, стремительный проход над бушующим озером – долгий, бесконечно долгий проход – адская перегрузка, кровавые отблески и рябь в глазах, темень, яркий свет и – никаких результатов. Заснять спускаемый аппарат на кинопленку они не смогли. Не хватило доли секунды.
– Сбрось триста! – захрипел Громов.
Саня слегка прибрал на себя сектор газа. Приборная доска мелко-мелко затряслась, ручка управления ожила в ладони, самолет противно задрожал, словно ударился об острые камни. Но зато в перекрестье прицела нарастал, увеличиваясь в размерах, черный шарф с красным проблесковым маяком, и Саня, нажав кнопку фотопулемета, заснял аппарат, вернувшийся из космических далей, и мелким, и средним, и крупным планом.
– Выход на пределе!
Две машины, взревев, вертикально пошли в небо.
– "Орион", я – семьсот пятнадцатый, – передал Громов поисковикам. – Объект в квадрате двадцать четыре-семнадцать. Удаление от берега – два километра. Виден проблесковый маяк. Кино сняли. Работу закончили.
– Спасибо, семьсот пятнадцатый и восемьсот первый! Огромное вам спасибо! – Теплота и нежность в голосе далекого оператора. – Я – "Орион", спасибо!
– Не за что,- буркнул майор Никодим Громов. – Пламенный привет отважным покорителям космоса. Конец связи. – И, уже обращаясь к старлею доблестных ВВС, сказал: – Восемьсот первый, переходи на седьмой!
Саня щелкнул переключателем каналов связи, перешел на седьмой канал, где их никто не слышал.
– Восемьсот первый – на седьмом!
– Санек, – добродушно откликнулся Громов. – Понимаешь, тут одна закавыка намечается. Мы вроде как приземлиться на родное поле не сможем. Видел, что творится? Страх господний!
– Понимаю, – сказал Саня. – Горючки у нас на двадцать две минуты.
– На двадцать четыре – запас высоты используем.
– Будете запрашивать землю, Никодим Иванович?
– Не, – хмыкнул Громов. – Пойдем погуляем маленько под звездами, покумекаем. Глядишь, чего-нибудь и сообразим. Давай, держись крыла!
Чудовищным, невероятным рывком Никодим Громов поставил самолет на попа и, крякнув, лихим казаком помчался на своем быстрокрылом коне в стратосферу.
Саня синхронно повторил маневр и чуть не потерял сознание: его расплющило, точно размазало по креслу, тело налилось свинцовой тяжестью.
– Ну как, Сань, – с удовольствием захрипел майор, переводя машину в горизонтальный полет. – Зверь телега, да?
– Зве-ерь! – подтвердил Саня, жадно хватая раскрытым ртом кислород. – Горючку только зря сожгли.
– Вот тут, Саня, ты не прав. Пока мы на тройке с бубенцами неслись, я кой-чего накумекал.
– У меня тоже идея.
– Ты свою идею выкинь и забудь. Понял? – отрезал Громов. – Знаю: на фюзеляж хочешь садиться!
– Точно.
– А из этого ничего не выйдет. Так, что, Санечка, как говорит моя Маришка, глядей по сторонам и шевели дальше.
И странно: Саня подчинился. Даже почувствовал себя как-то легко и свободно – майор Громов приказал ему расслабиться. Первый Сергеев неожиданно проснулся в старлее доблестных ВВС, вышел из тени, предоставляя второму Сергееву спокойно отдыхать, готовиться к последней, решающей схватке с ураганом. Первый Сергеев, улыбнувшись мальчишеской улыбкой – рот до ушей, – с любопытством завертел головой. Стратосфера показалась ему сказочным миром. Горизонт отодвинулся, перед фонарем кабины стояла не прямая линия, как обычно, а размытая атмосферой даль. Темно-фиолетовое небо было глубоким и бездонным. На небе ярко, немигающе, припорошенные солнечным светом, горели звезды. Впитывая распахнутыми настежь глазами эту неземную красоту, Саня посмотрел наверх – там, чуть выше, начинался Космос. В памяти мгновенно вспыхнул проблесковый маяк, темный шар спускаемого аппарата посреди бушующего озера, и кабина прекрасного современного самолета вдруг показалась Саньке тесноватой. Он сжал ручку управления и представил себя летящим в космическом корабле. И сразу шар авиагоризонта на приборной доске превратился в глобус с материками и океанами, сектор газа стал рычагом управления маршевыми ракетными двигателями. Саня вышел на орбиту! Он видел землю, видел зарождающиеся циклоны, пятна планктона в морях, огонь в лесу, желтые поля спелой пшеницы. Он докладывал в Центр управления о тайфунах, лесных пожарах, подсказывал специалистам, где стоит искать полезные ископаемые, исследовал геологические разломы, Солнце, изучал звезды.
Еще он смотрел во Вселенную и чувствовал, что не может охватить ее бесконечность сознанием. И от этого какая-то мощная, загадочная сила еще сильнее влекла его к звездам, хотя это был не хлеб, не вода, и тысячи, сотни тысяч людей вполне нормально существуют, обходятся без звезд, без их тайн, а он, старлей доблестных ВВС, почему-то обходиться уже не может. Жгучее любопытство магнитом притягивало его взор к далеким светилам, словно в этом любопытстве он обретал самого себя, становился настоящим, каким был задуман природой. Но какой он настоящий? Какой из двух Сергеевых выражает его истинную суть? Может быть, оба сразу? Или есть еще другие, неизвестные пока Сергеевы? Сколько их? Когда они явятся из горнила Времени? Да и явятся ли вообще? Что скажет ему сегодня вечером генерал Матвеев, о каком повороте судьбы сообщит? Саня не знал этого. Какая-то новая жизнь ждала его, волновала, непонятно тревожила. И эта новая жизнь сконцентрировала в себе все предыдущие мгновения и весь этот, еще не завершенный полет.
Глава девятая
СХВАТКА С УРАГАНОМ
– Ну как? – голосом Громова заговорили наушники.
– Красиво! – вздохнул Саня, продолжая смотреть на звезды.
– Я спрашиваю, как будем из этой неприглядности выбираться?
– Пустяки, – сказал Саня. – Вариант взлета. Только наоборот.
И почувствовал себя очень близким и необходимым майору Громову человеком.
– Ну, Сань, – хохотнул Громов. – Котелок у тебя варит! Я знал, что докумекаешь до этого. Молоток, – похвалил он. – Переходи на основной. Покалякаем с планетой. Может, чего лучше подскажут.
Саня переключил радиостанцию на связь с землей.
– Я – семьсот пятнадцатый, – бодро сказал Громов. – Как обстановочка?
– Ничего утешительного, семьсот пятнадцатый, – бесстрастно ответил Командир. – Запасные аэродромы закрыты… Вам разрешается катапультироваться!
– Катапультироваться?
– На малой высоте есть шанс.
– Какой там шанс, – хмыкнул Громов. – Одна видимость. Не, – решительно запротестовал он. – Не пойдет. Да и самолет жалко. Мы тут с восемьсот первым одну идейку обмозговали.
– На фюзеляж?
– Не угадали. Вариант взлета. Поодиночке.
– Кто первый?
– Я попробую.
Саня понял, что Никодим Громов снова закрывает его своей могучей грудью. Вечный комэск хочет садиться первым, первым испытать невозможное, чтобы молодой летчик Сергеев, используя его опыт, получил дополнительный шанс. Чтобы вышел из отчаянной схватки с ураганом, пусть с отметинами, но живым. Ибо никто на всем белом свете, даже сам майор Громов, не знал, чем закончится смертельный трюк на полосе и возможен ли он вообще. Если Громов погибнет, если Никодим Громов погибнет и своей гибелью докажет, что посадка принципиально невозможна, военному летчику Сергееву прикажут катапультироваться. От этой мысли Саню бросило в жар. Он представил, как с гулким хлопком распахивается над родным аэродромом оранжевый купол парашюта, в горле запершило, большой палец правой руки нажал кнопку передатчика.
– Я – восемьсот первый, – понеслось в эфир. – Прошу разрешить посадку в первую очередь!
– Вытри нюни, восемьсот первый! – обрезал его Громов.
– Первым идет семьсот пятнадцатый, – холодно сказал Командир. – Семьсот пятнадцатый идет первым!
Это был приказ.
– Есть, семьсот пятнадцатый, – уныло протянул Саня.
– Значит так, восемьсот первый, – подождав немного, вышел на связь Громов. – Четвертый разворот я делаю на двадцать кэмэ дальше основных ориентиров. Усек? Ты гуляешь кружочками над точкой и следишь за мной. Хорошо следишь, понял!?
– Я буду внимательно наблюдать за вами, Никодим Иванович, – нарушая правила радиообмена на основном канале, сказал Саня.
– Ну, будь!
Самолет вечного комэска крутым левым разворотом отвалил в сторону и исчез. Саня почувствовал себя тоскливо и одиноко, как птенец, отбившийся от стаи. Он бросил взгляд на приборную доску: горючего оставалось на одиннадцать минут. Это было очень много при их скоростях, когда за одиннадцать минут можно спокойно добраться из пункта А в пункт Б, удаленный на сотни километров, и крайне мало, чтобы победить ураган, шлифующий, будто наждачная бумага, плоскость планеты.
Наблюдая за лесом, где уже блеснула серебристая точка, Саня утюжил пространство над аэродромом.
Самолет вечного комэска заходил на полосу стремительно и непривычно низко – не выпуская шасси, не изменяя геометрию крыла. Точно снаряд, направленный в землю. Лишь у самой бетонки стреловидные треугольники дрогнули, превратились в мощные крылья. Саня похолодел. Плоскости создавали большое воздушное сопротивление, тормозили бег машины, но они же наделяли ее подъемной силой. По всем правилам теории самолет Никодима Громова должен был немедленно взмыть вверх и, теряя скорость, рухнуть на землю. Но громовский самолет словно вжался в полосу, слился с ней, выбрасывая из-под фюзеляжа синие струи дыма, – видимо, начала гореть резина. Осторожно, очень осторожно истребитель-бомбардировщик забирал вправо – туда, где стояли капониры, сошел с полосы и прямо через поле стрелой покатил в укрытие. У самого капонира, почти поцеловавшись с землей, резко затормозил, исчез в темном проеме.
– Ну? – послышался в наушниках неузнаваемо хриплый голос комэска. – Видел?
– Да, – ответил Саня, уводя машину к четвертому развороту.
– Сумеешь?
– Не знаю.
– Сумеешь, – устало, бесконечно устало сказал Громов. – Только учти мои ошибки. Крылышки выпускай сразу после ближнего привода, шасси – в десяти метрах от земли. Плюхайся в самое начало бетонки, но обороты полностью не убирай – самолет выдержит. Автоматику выруби, тормози вручную. Чтобы не занесло и не опрокинуло – педалями бери микрончики. Микрончики снимай педалями, понял?
– Понял, семьсот пятнадцатый. Выполнил четвертый.
– И смотри, – неожиданно пробасил Громов. – Подведешь "деда" – три шкуры спущу!
– Есть, не подводить "деда"!
Горючего оставалось на шесть минут. "Нормально – сказал бы вечный комэск. – Даже останется, сливать придется". Но в эти шесть минут спрессовалась вся Санькина жизнь, все настоящее, прошлое и будущее. Он пронесся над лесом, стлавшимся как трава, почти касаясь верхушек деревьев, и увидел пунктир взлетно-посадочной полосы. Бетонка неестественно быстро увеличивалась в размерах: казалось, он проскочит ее, промахнется, уйдет на второй круг. Но уже пошли крылья. Самолет тряхнуло, швырнуло вверх, за остеклением фонаря завыло, загудело. Побелевшая от напряжения рука отдала ручку от себя, носовое колесо вжалось в бетонное покрытие и спина военного летчика Александра Сергеева сразу взмокла, похолодела – никогда еще авиатор не сажал так машину. Никто и никогда так реактивную машину не сажал. Обычно, погасив скорость, летчик плавно заходил на ВПП, в нескольких метрах от земли выравнивал послушный тихоход, слегка поднимал нос, и самолет касался основными шасси полосы. Когда скорость гасла, а вместе с ней исчезала и подъемная сила, носовое колесо опускалось. Дальнейшее движение продолжалось на трех точках.
Теперь все было наоборот.
Была гигантская, совсем не посадочная скорость.
Скорость создавала подъемную силу.
Подъемная сила разъяренно тащила машину вверх, но летчик Сергеев, работая рулями высоты, прижимал истребитель-бомбардировщик к земле. Точно эквилибрист, он мчался на одном колесе по нескончаемой бетонке, и на каждом сантиметре этого немыслимого пути-трюка его поджидала опасность.
Сейчас, не выдержав нагрузки, сложится передняя стойка шасси – взрыв!
Дрогнет усталая рука, и ее дрожь, передавшись ручке управления, швырнет самолет в сторону – взрыв!
Перегрузки, пережитое притупят реакцию – взрыв!
Стрессовая ситуация и бешеная скорость вызовут шок – взрыв!
Взрыв!.. Взрыв!.. Взрыв!.. – тысячи смертей тянули черные костлявые руки за одной жизнью. И только два Сергеева, всего два Сергеева, одновременно выйдя из тени, сражались с опасностью. Два Сергеева – и в отдельности, и вместе – не имели в этой откровенно безнадежной ситуации права на ошибку.
Только право на жизнь.
И военный летчик Александр Сергеев старался это право использовать полностью. Плавно сбросив газ, он позволил основным шасси коснуться бетонки – так, чтобы колеса держали не весь вес машины, а лишь часть его. Отключив автоматику, чуть-чуть нажал на тормозной рычаг. И хотя сцепление колес с полосой было ничтожным, самолет, казалось, натолкнулся на невидимую стену: летчика швырнуло на приборную доску, привязные ремни врезались в тело. Стиснув зубы, он еще раз коснулся – будто погладил – тормоза. Истязание повторилось. За машиной потянулся шлейф дыма – начала гореть резина. Но это были пустяки, сущие пустяки в сравнении с тем, что предстояло сделать, – предстояло на бешеной скорости развернуть машину к капонирам. Сергеев нажал на правую педаль. Самолет накренило, крыло едва не чиркнуло о бетонку, стертые краски земли кроваво-рыжим фоном надвинулись на глаза. Тысячи смертей ожили, заволновались.
– Я чему тебя учил?! – заскрежетал в наушниках голос Громова. – Микрончики педалями бери! Микрончики! Да не ногами работай – нервами!
Этот голос вошел в него, отрезвил. Приблизившаяся опасность подхлестнула. Он молниеносно сработал ручкой и педалями. Движение было ничтожным, незаметным, не измерялось ни в сантиметрах, ни в миллиметрах. Но самолет, слегка завалившись на правый бок, начал сходить с полосы, поворачивая острое жало фюзеляжа в сторону капониров. Порыжелая трава однотонным ковром понеслась навстречу. Перекрестье прицела, как стрелка компаса, уперлось в крохотную черную точку – чрево Санькиного укрытия – и затряслось в лихорадке. Тряска била по лицу, по зубам, по каждой клеточке; руки занемели, спина одеревенела и перестала ощущать боль. Черное чрево надвинулось как бездна, увеличилось в размерах, и, когда до него оставалось метров семьдесят, непослушные пальцы до хруста стиснули тормозной рычаг. Раздирающий душу скрежет слился с воем урагана. Зияющая пасть капонира заслонила небо, весь мир; левая рука отбросила назад сектор газа, вырубила тумблеры энергосистемы. Истребитель-бомбардировщик, словно мощный плуг, прокладывая в земле широкую борозду, по инерции прополз оставшееся расстояние и, кренясь, втиснулся в капонир. Три человека в синих комбинезонах метнулись под фюзеляж и плоскости, бросили тормозные колодки, отпрыгнули в сторону. Все стихло.
Но лишь на секунду.
Рывком распахнув фонарь, Саня услышал, как трясется, стучит под порывами ветра стальная дверь капонира.
И опять все стихло.