Наконец, Мишина официантка убрала со стола пустые чашки. Словно какие-нибудь старинные фарфоровые часы они отзвенели конец разговора. Он завершился в положенный срок, как музыкальная пьеса или стихотворение. Никому и в голову не пришло попытаться его продлить.
– Хотите тайну? – спросил напоследок Миша. – Пиратскую! Я вам скажу.
– Валяйте! Я весь внимание! – кивнул Иван.
Миша взялся ладонями за борта столика и, склонившись к Ивану, шёпотом произнёс:
– Я уезжаю! Речь идёт о побеге на фрегат. Мы оставим Москву и двинемся в направлении Чёрного моря!
– И вы на море! – возмутился Иван – Что вам всем на суше не живётся!
– А что? Закроюсь! – продолжал Миша, – Вывезу барахло к мамочке, а помещение сдам.
– Миша, если не секрет, а зачем? – спросил Иван. – Такой крутой поворот – должны быть причины! Что, тоже международный кризис?
– А кто меня тут любит? – спросил Миша, – Кто тут любит хорошие вещи? Может, вы знаете кого-нибудь, кто тут ценит стиль? Не шутите со мной!
Иван внимательно слушал Мишу.
Ему вдруг стало жаль, что он ни разу не предпринял попытки заглянуть за двери Мишиной театральности. А теперь уже, видно, время ушло.
– Поеду, поеду на Чёрное море! – заключил Миша, поднимаясь из-за столика. – Там люди хотя бы ценят хорошие помидоры.
– А вы не хотите взять с собой на Чёрное море щенков? – вдруг вспомнил Иван. – Вырастут псы – будут охранять помидоры!
– Щенков? – переспросил Миша. – Хорошо бы еще ворон, синиц, воробьёв. Знаете ли, в Москве полно желающих эвакуироваться. Нет, не могу. На Чёрное море следует уезжать в одиночестве.
– А, может, не надо так далеко? – спросил Иван на прощанье, уже застегивая куртку, – Поехали бы лучше к нам на дачу! У нас там участки продаются, у леса. Были бы с вами соседями.
Он заметил, что предложение о соседстве ободрило Мишу, но всё-таки тот не сдался.
– Вы поймите, уехать недалеко – какой смысл?
Больше возражений у Ивана не нашлось. Он вышел из Мишиного тепла, перед ним была снежная улица и меж сугробов – плачущий тротуар. С утра его посыпали солью, и теперь он стал такой ясноглазый, летний! На полпути к метро закапал редкий дождик. Под этим дождём чудесно Ивану подумалось: вот, он Зиму перевёл через мостик и отпустил!
В целости Иван довёз свою "пасхальную радость" до дому, а когда заходил во двор, ему вспомнилось утро – шампанское, Оля, и то, как гадал, чем хорош этот день? А вот, чем!
Свернув на детскую площадку, он сел на лавочку и позвонил Оле. Ему захотелось узнать, как её давление, и не нужно ли откуда-нибудь встретить Макса.
– А может это тебя нужно встретить? – спросила Оля. – С чего это ты вдруг озаботился?
Она была дома и, за минуту одевшись, спустилась во двор.
Иван поглядел на её бледное лицо, в котором от болезни проступила нежность, и подумал: "Буквально Ассоль!"
– Ну! – сказала "Ассоль", остановившись у лавочки и достав сигареты. – Давай, говори, я слушаю. Мне сегодня было так погано, что я теперь полна доброты. Что у тебя?
На какой-то миг Ивана окатило стыдом – что Оля так легко его разгадала. Он хотел было соврать: "ничего". Но не смог отказать себе в удовольствии похвастать правдой.
– У меня был хороший день! – сказал Иван. – Во-первых, дедушке получше. Потом, утро было, ты помнишь, – сплошное солнце. У гаража расчистил снег… Зашёл к Мише в кафе. Он вроде бы так Москву обожал, а всё-таки и его доконали. Собрался на Чёрное море. Да, и ещё! Ко мне на бульваре подошла собака! Я ей купил пельмени. Говорили с одной женщиной, которая их кормит.
– Ну, ты, как всегда, патетичен без предела, – заметила Оля. – Ты что думаешь, ты доброе дело сделал? У тебя просто новая форма эгоцентризма. Ты пойми, все эти кормильцы, они их кормят – для-се-бя!
Иван рассмеялся.
– Форма эгоцентризма, говоришь? – переспросил он, резко поднялся со скамейки и, обхватив Олю руками со сжатыми кулаками, крепко к себе прижал. Не касаясь ладонями, ничего не говоря объятием, он продержал её так секунд десять.
– Я тебя сигаретой прожгу, – крикнула Оля, с трудом высвобождая руку.
Иван, смеясь, её отпустил.
– Ну и что это за выходка? – сказала она, очутившись на свободе. – Думаешь, ты меня осчастливил?
– Да, – сказал Иван. – Думаю, что да. Тебя, себя… Конечно! Мы очень, очень близкие люди.
– Я пойду в аптеку, – сказала Оля. – Мне надо купить кордеамин.
– А это что такое? – спросил Иван, в силу семейных обстоятельств интересовавшийся фармацевтикой.
– Это чтобы вместо восемьдесят на пятьдесят стало девяносто на шестьдесят, – объяснила Оля.
Вдвоём они дошли до аптеки и обратно, ни о чём почти что не поговорили и простились в большом согласии.
Иван шёл от лифта смеясь, гадая, где у этого дня дневник, чтобы влепить ему за каждый предмет пятёрку!
– Ну как, поговорили? – спросила Ольга Николаевна, когда её сын вошёл в дом.
– Да в общем, нет. Просто прогулялись. Купили "кордеамин"… – отозвался Иван, улыбаясь самой безмятежной за последние годы улыбкой.
– Какой "кордеамин"! Я тебя о конференции спрашиваю!
Иван посмотрел на маму обескуражено, понемногу припоминая, о чём она ведёт речь.
– Мама, я забыл! – наконец произнёс он. – Вылетело начисто! Как считаешь, надо, наверное, извиниться, или уже всё равно?
Схватив мобильный, он нашёл номер своего научного руководителя и позвонил.
– Дело в том, что я тут встретил… – объяснялся он, – совершенно вылетело из головы!… Нет, конечно, не ерунда, а свинство! Но я подумал – это и к лучшему. Не надо никакой конференции. Мне кажется, то, чем мы в институте занимаемся, это и вообще нехорошо, потому что уводит человека от ясной мысли и доброго дела в какие-то заросли…
Выслушав ответную реплику, Иван зажмурился, извинился ещё раз и нажал "отбой".
Ему было стыдно, но не слишком.
– Ну, и кого ж ты встретил? – спросила Ольга Николаевна, когда он договорил.
Иван посмотрел с удивлением, не выйдя еще из разговора.
– Ты сказал "я тут встретил". Кого же? – Ольге Николаевна хотелось блеснуть проницательностью, но она боялась ошибиться. Главная её версия была – в Москву прилетела Бэлла.
– Собаку! – неожиданно ответил Иван.
– Собаку? И что?
– На бульваре встретил собаку. А потом мы с Мишей пели псалмы.
– Какие еще псалмы? – начинала сердиться Ольга Николаевна.
– Обыкновенные! – сказал Иван, смеясь над мамой. – Во славу Божьего мира! И зря вы все меня стыдили – нет никакой ошибки. И не надо никуда дёргаться. Так и буду жить, как жил, ясно? – заключил он.
– Господи, что же это такое! Не человек, а несчастье! – воскликнула Ольга Николаевна, и Иван, успокоенный, вольный, пошёл к себе за компьютер. Сегодня ему ещё предстояло трудное дело – написать Бэлке.
Собственно говоря, ничего судьбоносного он не сообщил ей в своём послании. Извинился, что зря потревожил с венскими культурологами. Сказал, что намерен бросить, потому что их научный труд сильно проигрывает в человечности любой собаке. Не удержавшись, написал и о "яслях".
Ему казалось, нескольких правдивых фраз должны всё объяснить ей.
В ту ночь радость дня не отдавала тоской, как это было обычно. Иван засыпал с миром в душе – как будто жизнь его обняли и разом сняли всю маяту.
Он проснулся перед рассветом, разбуженный сильным шорохом, идущим со стороны улицы. Споткнувшись о стул, Иван пробрался к окну, дёрнул створку, и обомлел – город таял. Как, бывает, тайком от детей разбирают ёлку, так Москва втихомолку, ночью, снимала с себя снег. Ничто не спало – всюду шуршало, постукивало, облака источали реденький дождь. Пахло водой и гнилью, как будто гигантское илистое озеро проступило из-под земли.
Величина и тайна происходящего не отпустила Ивана досыпать ночь. Он вдыхал и слушал. Ему нравилось, что это большое дело творится вовсе без участия человека. Никто из людей не знал загодя, что это произойдёт сегодня, и не мог повлиять на сроки. Это только солью посыпать снег на дороге человеку по силам.
С трудом усмиряя восторг, он поймал две строчки, и ещё две. И ещё восемь!
* * *
С приходом весны сами собой рассосались зимние умиротворяющие занятия – "гитара и вышивание". Вообще, в жизни не осталось ничего зимнего – дома не было прежнего уюта. Весна, как солёное море, выталкивала наружу. Снег стаял. Во дворе на детской площадке узнала большую воду деревянная лодка-песочница. У дворовых собак вымокли шкуры.
Из вопросов, намеченных к разрешению, дальше всего удалось продвинуться в направлении отца. За март Иван позвонил ему четырежды, а мог бы и больше. Предлог, выдуманный им, был многоразового использования: он консультировался с отцом по поводу дачного ремонта. Через кого из партнёров будет лучше купить материалы? Сойдёт ли родная звукоизоляция за утеплитель? Кого нанимать? Когда начинать? Где бурить скважину?
Отец отвечал терпеливо, но вопросы сына не иссякали. Наконец он взорвался. "Раз ничего не соображаешь, так и не берись!"
Остальные дела продвигались к решению сами собой, без какой бы то ни было инициативы с его стороны.
Как-то раз, дождливым вечером возвращаясь домой, Иван увидел в песочнице Макса. Тот был обут в резиновые сапоги и лопатой сокрушал жидкий лёд, надеясь прорыть канал.
Оля сидела поблизости, на качелях. Волосы её из рыжего снова были перекрашены в мирный цвет и завиты. На коленях лежали розы. Иван подошёл поздороваться, и был удивлён тем, как явно возражало её лицо цветам и кудрям.
– Ну, как дела у вас? – спросил он, подсаживаясь к ней на длинную доску качелей.
– Дела блеск! – сразу отозвалась Оля. – Видал – замуж зовут! Переживает парень, что всё никак к нему не переедем… – и, подвинув розы, чтоб они не царапали руку Ивана, оттолкнулась от земли носком сапога. Качели поплыли.
– Нет, – подумав, сказала она. – Так меня укачает… – И притормозила. – Башка у меня трещит. – Она прижалась виском к холодной штанге качелей и закрыла глаза. – Не хочу я ничего. Хочу спать. Прислониться и спать всю жизнь. Помнишь, – ещё плотнее зажмуриваясь, продолжала она, – ты сидел в машине с шампанским, а я шла на работу. Ты ещё сказал, чтобы я не увозила Макса. Я потом в маршрутке так горько плакала. Если бы хоть кто-нибудь сказал мне: Оля, останься дома! Куда ты рвёшься! И странно ещё, что ты тогда вечером поинтересовался – как я? Очень странно. Ты сказал, что мы родные люди. И что же? Вот! – она тряхнула розами. – Думаешь мне хоть на грамм это надо? Я хочу быть маленькой девочкой, играть в песке на даче. И чтобы обо мне всё время заботились мама с бабушкой, приносили бы мне попить, надевали бы кофточку, если ветер. Чтобы с меня сняли всю ответственность и гладили по голове.
На этом, хорошенько обдав себя и Ивана слякотью, Оля спрыгнула в лужу под качелями и закричала:
– Макс, домой!
Макс обернулся и увидел Ивана.
– Эй, иди сюда, у меня тут плотина! – крикнул он, замахав ему.
– Ты слышал меня или нет! – грянула Оля.
Макс вскочил, подобрал свой совочек и побежал к подъезду.
В лифте они с Иваном стукнулись ладонями: привет-пока! "Доедешь с нами до седьмого?" – спросил Макс. Руки у него были ледяные и мокрые, со штанов стекала талая вода. "Ты попробуй мне простудись!" – пощупав Максову шею, сказала Оля и вытолкала сына из лифта. Свои розы она несла головами вниз. Помедлив секунду, Иван раздвинул смыкающиеся двери, и выскочил следом.
– Оля, мне бы тебя на минутку! – сказал он.
Оля сунула Максу опостылевшие цветы и, втолкнув сына в квартиру, вернулась к лифту.
– Ну? – произнесла она утомлённо.
Её тоску Иван чувствовал в себе – как свою вину и ошибку. Как-то ржаво, за всё цепляясь, било сердце, когда он смотрел на Олю, и требовало, чтоб он немедленно всем пожертвовал, всё починил.
– Я тут подумал на счёт ваших курсов, – сказал Иван. – Чёрт с ней, с работой. Отказаться от утра с Максом! Что же я, враг себе?
В тот вечер он вышел на балкон подышать и увидел во дворе под фонарём юную пару. По какой-то причине девочка упиралась, не хотела заходить в дом, хоть парень и тянул её за руку, и даже взялся потом кантовать, упёршись в спину. Несколько минут дети ссорились, по-итальянски махали руками. Наконец, парень повернулся и, засунув руки в карманы, зашагал в сторону подъезда. Девочка ещё погоревала и двинулась вслед за исчезнувшим в подъезде героем.
"Похожа на Машу", – беспечно заметил Иван и, глядя ей вслед, прикинул, сколько времени прошло с тех пор, как Костя приходил к нему в офис. Сперва он считал машинально, не понимая толком, чем занят, и для чего. Вдруг сновидческий ужас сковал его – как будто бы он оставил ребёнка на вокзале, у киоска с мороженым, а сам побежал в кассу, но забыл и уехал один. И вот теперь, много дней спустя, нёсся назад в безумной надежде, что ребёнок ещё ждёт его там. Если же нет…
Большим мёртвым шагом Иван пошёл по дому – искать мобильный. И куда только зашвырнул? На окошко? На пианино? Забыл у бабушки? Позвонив с домашнего, он обнаружил свой телефон в кармане куртки, и сразу же вызвал Костин номер.
Абонент был "недоступен".
Тогда, собравшись, внутренне приготовившись к испытанию, Иван пошёл на кухню и за кружкой чая попытался восстановить по мелочам тот разговор на скамейке у офиса – когда, единственный раз в жизни, он отказал Косте в участии. Ничего, кроме "тачки глины" и "колеса обозрения", не шло ему на ум.
– Ну, что ты кислый? – раздался голос Ольги Николаевны. Она вошла на кухню и посмотрела на сына, упёршего локти в стол.
Иван обернулся, с трудом выбираясь из леса тревоги на мамин голос.
– Я, мама, как-то у одного важного для меня поэта прочёл… Характеристика, которую он под конец жизни дал своей судьбе. Вот, как там было… – Иван замолчал, стараясь припомнить дословно. – "…От мгновения слишком яркого света… через необходимый болотистый лес… к отчаянию… и потом к рождению человека, мужественно глядящего…" Вот как-то так. И это так понятно! Как будто каким-то малым кругом все мы проходим то же самое. А у Кости только начинается "болотистый лес". И ему надо выстоять. А там он уж пойдёт, пойдёт, и проживёт хорошую жизнь. Только выстоять юность, выстоять молодость.
– Выстоять зрелость, выстоять старость… – подхватила мама. – А там уж мы пойдём, пойдём…
– Что это за жизнь у людей? – продолжал Иван, не слыша маминой шутки. – А у собак, что за жизнь? Да и вообще, на Земле! Оле хочется быть маленькой девочкой, чтобы её гладили по голове. Косте тоже хочется – заболеть и под одеяло. Почему не живётся людям?
– Потому что они позволяют себе распускаться! – сказала Ольга Николаевна. – У меня тоже бывают депрессии, но я выбираюсь из них в два дня!
Иван не стал возражать ей, только покачал головой.
– Мама, я за Костю боюсь! – поднимаясь из-за стола, произнёс он. – Может, мне пойти его поискать?
– Поищи! – зевая, отозвалась Ольга Николаевна.
Иван лёг за полночь и всё думал о Костиных пожарах и подвигах. Заснул, бог знает, как, и под утро проснулся в тоске.
На балконе, куда он вышел спросонья, его мгновенно окутал сладковатый пар. Почудилось было – черёмуха! Но Иван сразу одумался – бензин. Этот запах, как дым, пропитал собою город. Всюду присутствовал его тёплый грязный вкус. Серо, с дождём, темнело небо перед рассветом. Не дышалось. Ивану захотелось схватить бабушку, дедушку, самые необходимые вещи и сбежать от неявной, но мощной угрозы в чистоту. Конечно, и на даче случались дожди, хмурь во всё небо. Но какая это была чистая хмурь!
Тревога его разгулялась. Махнув балконной дверью, Иван помчался к маминой спальной и прислушался. Мама дышала ровно.
Тогда он взял ключи и, выйдя на площадку, беззвучно, как взломщик, отпер замок соседней квартиры.
Из спальни доносился утешительный бабушкин храп, а в гостиной тихо пел телевизор. Дедушка заснул за новостями. Иван пригляделся, колышется ли плед. В его стариках давно уже не осталось ничего надёжного. Организм был изношен, как старое полотно. Над этой ветошью Иван дрожал.
Присев возле спящего дедушки, он взял его руку и нашёл пульс. Пульс нанизывался как разнокалиберные бусины, то мелкие, то тяжёлые. Иван держал эту волшебную нить, с ней в руках ему было спокойно. В какой-то миг близко придвинулся сон, и оказалось, бусины дедушкиного пульса – изо льда и на глазах тают, становятся крохотными – исчезли совсем! Это пальцы Ивана ослабли. Он очнулся, сжал запястье и, послушав ещё немного успокоительный стук, пошёл к себе.
Всё избыточное отхлынуло. Опять, как во время дедушкиной болезни, проглянул остов бытия – несколько дорогих людей и попытка сквозь какое угодно бурление вихрей не разъединить рук. Даже если всё исчезнет – что-нибудь да останется – смело решил Иван. – То, что их вместе держало! И тут с внезапным примирением ему подумалось о чистых могилах, которые будут у его стариков, и о собственной старости в дачных полях, которую Костя смутит иногда шумным визитом. И о сильном славном Максе, и о преданной Оле, которые не оставят его.
От этих мыслей Иван как будто утешился, но лечь не смог. Напротив, ему захотелось бежать, вырваться из дому на улицу. В дорожном мандраже он проверил вещи – права, ключи. Сунул в карман мобильный и совершенно не удивился, что через пару минут карман засверкал, дрогнул, и чистый голос звонка запел по ночной тишине.
"Вот оно!" – произнёс он вслух и достал трепещущий телефон.
Звонила Маша.
– Они улетели куда-то на Кавказ! – рыдала она. – Костя и Женька! У них будет дуэль на скалах! Наверно уже была, и теперь неизвестно, где они!
Мобильные номера мальчишек, по которым непрестанно звонила Маша, не отвечали. Решено было ехать.