- Думаю, теперь и нас с тобой покажут, милая моя, - говорит ей Берил.
Она улыбается Филдингу, и тот совершает очередную ошибку: направляет на свою ладонь лучик лазерной указки, чтобы проверить, работает она или нет.
- О! А это что за штука? Для чего? - спрашивает она.
- Это лазерная указка, - покорно объясняет ей Филдинг, направляя указку в угол экрана.
- Ой, что это? - интересуется Дорис.
С этой минуты Филдинг, можно сказать, теряет свою аудиторию. Ее намного больше интересуют указка, пульт и загадочный способ передачи изображения от ноутбука к проектору при помощи соединительного кабеля, чем захватнические поползновения корпорации "Спрейнт" и тщательно продуманная история о многолетних трудах семьи на благо страждущего мира, который наконец-то получил высококачественную игру в новом, электронном исполнении.
Почему-то они проводят остаток вечера за игрой в средневековую версию "Империи!": рубятся и кромсают друг друга в кровавых побоищах, ведут осаду крепостей и увертываются от пушечных ядер размером с баскетбольный мяч, хотя и без помощи пульта - просто давят на кнопки ноутбука, создавая полный хаос. Без стакана не разберешься. Дорис и Берил выхватывают друг у друга лазерную указку - либо чтобы использовать ее как воображаемое оружие, либо чтобы посветить на промежности и гульфики персонажей. Берил в особенности понравилась ластовица, и при виде этой детали мужского костюма она каждый раз оглушительно визжит. Дорис вызывается приготовить на всех кофе, отказывается от посторонней помощи и приносит чай. Ирландский чай, если таковой существует: она плеснула в чай виски. Помои редкостные.
Берил производят в маркграфы. Олбан ржет. Дорис засыпает. Под экраном резво проносится мышь, удирающая в сторону двери. Начинается погоня.
Олбан валялся в постели, прихлебывая воду и обдумывая телефонный звонок, сделанный ранее. Он испросил разрешения воспользоваться телефоном только после того, как они взяли в окружение почти всех мышей и засекли Бориса, который обвился вокруг водогрея в сушилке на верхнем этаже. В темноте комнаты Олбан вновь отпил воды и улыбнулся. До чего же классно лежать на настоящей двуспальной кровати с постельным бельем и подушками. Видавшая виды кровать с медными шишечками, скрипучая, продавленная с одного боку, оказалась достаточно удобной. Впрочем, у него были основания надеяться, что следующую ночь он проведет не в этой кровати. Отпив еще воды, он стал прокручивать в голове тот разговор, ухмыляясь в потемках.
- Грэф слушает.
- Привет.
- Кого я слышу: мистер Макгилл!
- Как жизнь?
- Неплохо. А ты как?
- Нормально.
- Ты где?
- В Глазго.
- Это хорошо. Встретимся?
- Завтра?
- Отлично. Я, кстати, могу и сегодня.
- Соблазн велик.
- На то и расчет. - Он слышал, как она улыбается. - Цени! Ни с кем другим не проявляю такой готовности.
- Я бы тоже хотел сегодня. Но семейные дела не пускают.
- Твои бабушки? Берил и Дорис?
- Они самые. И еще двоюродный брат.
- Тогда до завтра. Привет старушкам.
- Спасибо, передам. Где встречаемся?
- Заходи за мной на факультет. Только не раньше семи. Я тут уезжала на конференцию, так что работы скопилась уйма.
На самом деле он не там. Он это понимает, а что толку? Он это понимает, но не может ничего поделать.
Он не там: во-первых, этого не может быть никогда. Во-вторых, никого там не было, это всем известно, это факт. В-третьих, это случилось, когда ему было всего два года, а во сне он на несколько лет старше. Ему лет пять, не меньше, и он понимает кое-что из происходящего, может говорить и умолять ее (пусть даже она не слушает, пусть даже она не может слышать, пусть даже она его не видит). Во сне он ходит стремительной походкой, чтобы поспевать за ней, когда она идет через весь дом, доходит до прихожей, надевает длинное темное пальто с вместительными прорезными карманами, которое прежде носил ее отец, а иногда, как, например, в этот раз, он даже может выйти следом за ней из мрака дома на дневной свет и не отстает, когда она ступает на темную, сырую тропинку под сенью ольхи и рябины и продолжает путь под солнцем, направляясь к сторожке у ворот и по шоссе - к морю.
Сон был прерван, когда открылась дверь и кто-то переступил через порог, на мгновение впустив в спальню свет.
- Олбан? - прозвучало в темноте.
Сначала он не был уверен, что сон кончился, и на какую-то долю секунды решил, что это, возможно, мама, наконец-то внявшая его мольбам. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы проснуться. Похоже, спал он совсем недолго.
- Это ты, Берил? - спросил он.
- Включи-ка свет, - приказала бабушка Берил. - Боюсь ободрать ноги. В моем возрасте ссадины не заживают.
Он ощупью поискал прикроватную лампу и щелкнул выключателем. Бабушка Берил пришла в длинной белой ночной сорочке, поверх которой набросила теплый халат из шотландки. Ее волосы - ее настоящие волосы - были седыми, клочковатыми и редкими.
- Что-то случилось? - спросил он.
- Нет, - ответила она. - Вообще-то да, но ничего сверхъестественного.
- Борис в террариуме?
- Кажется, да. - Она подошла и завернула край простыни в ногах кровати. - Подвинься, племянничек, и передай мне подушку. - Берил откинула одеяло со своей стороны, взяла протянутую ей подушку и забралась на кровать, положив подушку за спину, чтобы сидеть прямо, лицом к Олбану. Она вперила в него обезоруживающе ясный взгляд. Он немного подтянул одеяло, чтобы прикрыть соски, поражаясь собственной стыдливости. Его двоюродная бабушка глубоко вздохнула.
- Итак, Олбан.
- Слушаю, Берил.
- Ты получил мое письмо?
- Получил. Правда, только сегодня. Филдинг привез его из Уэльса.
- Прочел?
- Прочел. - Он потянулся за стаканом воды. - Пить хочешь?
- Да, будь добр. Спасибо.
- На здоровье.
- Так вот, - сказала она, сцепив руки. - К сожалению, с тех пор как я написала это письмо, медицинские показатели стали вовсе никудышными.
- О Берил, сочувствую, - сказал он.
В письме говорилось, что она занемогла и проходит обследование. А поскольку Берил, как известно, никогда не жаловалась - и вообще не обращала внимания - на здоровье, он догадывался, что дело нешуточное, если уж она затронула эту тему.
- А сам думаешь: дотянула до девяноста, скажи спасибо, и так далее и тому подобное. - Берил не нуждалась в соболезнованиях. - Короче говоря, весьма вероятно, что в течение года или около того я отдам концы. Ха! Будто в этом возрасте можно ожидать чего-то другого. А все-таки противно, что у меня нашли эту гадость, которая оканчивается на "-ома" и, по всей видимости, не оставляет ни малейшей надежды. Однако полгода-год у меня в запасе есть. Единственный плюс - у больных моего возраста рак развивается очень медленно: раковые клетки так же слабы и немощны, как и весь организм, а потому делятся еле-еле.
- Ох, Берил…
- Прекрати охать, сделай одолжение, - вспылила она, гневно моргая. - Я признательна людям за сочувствие, но в разумных пределах. Все мы не вечны. Мне-то еще повезло - как-никак, получила предупреждение.
- Я могу что-нибудь сделать?.. - начал он.
- Конечно, - с легкостью ответила она.
- Что именно?
- Закрой рот и слушай.
- Хорошо.
- Так вот: учитывая, что моя болезнь прогрессирует, а самочувствие ухудшается, мне, видимо, придется по своему разумению распорядиться собственной жизнью, потому что я не намерена терпеть муки, если нет надежды на выздоровление. Как ты понимаешь, я обязана тебя подготовить, но знай: с моей стороны это будет лишь практический способ избежать неприятностей, вот и все. Ясное дело, люди обычно порицают такие решения: дескать, это слабость, нужно бороться до последнего, возможны самые невероятные повороты и так далее; но для меня вопрос решен, и я хочу, чтобы ты - именно ты - был к этому готов. А еще мне подумалось, что беды, от которых можно спастись самоубийством, в противном случае растянулись бы на всю оставшуюся жизнь. Если человек понимает, что ему уже не светит ничего, кроме страданий, которые уйдут лишь со смертью, то это осознание само по себе невыносимо, и чем ты моложе, тем хуже. Вот что лезет в голову, когда вокруг тебя сжимается кольцо. Может, это все и не так, но я должна была тебе открыться. - Она помолчала. - Понимаешь?
Она видела, что Олбан порывается что-то сказать. Он набрал побольше воздуха, но в конце концов только кивнул и выговорил:
- Понимаю. Спасибо.
- А теперь второе, о чем упомянуто в письме. Мы с тобой об этом беседовали пару лет назад.
После паузы Олбан, не найдя ничего лучшего, пробормотал:
- Ну да.
- Не знаю, насколько ты осведомлен о подробностях своего появления на свет.
Олбан отвел глаза, словно хотел обшарить взглядом темные углы.
Он пожал плечами.
- Родился в поместье Гарбадейл третьего сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Мои родители поженились там же, за два дня до этого события. Прежде они жили в Лондоне. Учились в Высшей школе экономики, где и познакомились. Потом осели в Гарбадейле, и отец стал, ну, правда, неофициально, кем-то вроде стажера-управляющего. Думаю, именно в тот период он увлекся живописью. Уинифред и Берт тоже большую часть времени проживали в Гарбадейле. Мама - Ирэн - занималась моим воспитанием, хотя временами ее подводило здоровье. Возможно, сказывалась послеродовая депрессия. Наша семья жила в поместье, пока… Пока мне не исполнилось два года. До маминой смерти. - Он снова повел плечами.
Берил впала в задумчивость, и без того маленькие глазки, окруженные морщинами, превратились в щелки.
- Хм. Так-то оно так. Но я хотела тебе рассказать, что произошло в конце августа того года - когда ты еще не родился.
Он кивнул и сложил руки на груди.
- Тебе известно, что в Лондоне твою мать сбил автобус, за считанные недели до твоего рождения?
- Да. Это стало одной из причин ее переезда… их с отцом переезда в Гарбадейл - ей нужно было поправить здоровье.
- Допустим… Однако довольно странно после такой тяжелой аварии отправляться за пятьсот миль от дома, пусть даже в спальном вагоне и в большом удобном автомобиле. У нее были множественные ушибы и сотрясение мозга.
- Знаю.
- Если бы ее сбила машина, у нее бы и ноги были переломаны.
- Вполне возможно, - сказал он. - Но травмы, по всей видимости, были не такими уж серьезными: через пару дней ее выписали из больницы.
- Что правда, то правда. - Берил задумалась.
Положа руку на сердце, этот разговор был ему неприятен. Он вообще не любил предаваться таким мыслям. На протяжении всей сознательной жизни он избегал возвращаться в тот большой мрачный дом и заросший сырой сад, окруженный пустошью, где не было ничего, кроме осклизлых валунов и растрепанного грозами вереска. В детстве его несколько раз привозили в Гарбадейл на выходные, в гости к бабушке Уинифред и дедушке Берту, а однажды, вскоре после рождения его сестры Кори, они провели в поместье целую неделю, но ему там никогда не нравилось, и, оглядываясь в прошлое, он понимал, что отец тоже терпеть не мог эти поездки. Ничего удивительного. Олбан один-единственный раз вернулся туда по собственной воле: ему потребовалось кое от чего избавиться. С тех пор он был там редким гостем и, если покрепче стиснуть зубы, уже не испытывал робости ни перед здешними местами, ни перед прошлым.
- Видишь ли, - сказала бабушка Берил, - я как раз была в Лондоне, когда твоя мать попала в аварию.
- Угу, - пробормотал Олбан.
Берил служила медсестрой в Женском вспомогательном корпусе ВМС, потом работала в системе здравоохранения, после чего завербовалась в Саудовскую Аравию и Дубай, а в Глазго поселилась только перед выходом на пенсию.
- Ее сбили на Лоук-стрит, а там как раз неподалеку была больница, - поведала Берил. - Вернее, частная клиника. Как сейчас говорят, центр плановой хирургии. Один из тамошних докторов первым прибыл на место аварии. На другой день я пришла к ней в больницу Святого Варфоломея. Она была накачана снотворным: я ничего не могла из нее вытянуть. Пыталась ее разговорить, но меня попросту выставили из палаты. Медсестра-монашка не выбирала выражений. Я объяснила, что, мол, прихожусь пациентке родственницей и сама работаю хирургической сестрой, но она и слушать не стала. Помню, я тогда подумала: ну и грубиянка. - Берил нахмурилась, будто этот инцидент тридцатипятилетней давности все еще не давал ей покоя. - В Лондон я приехала буквально на пару дней - проведать старую боевую подругу. Пользуясь случаем, забежала на чашку чая к Уин и Берту, которые тогда жили в Южном Кенсингтоне, и тут явились полицейские, чтобы сообщить об аварии. А я только-только присела, даже не успела макнуть печенье в чай. Уин и Берт, как узнали о случившемся, сразу помчались в больницу, а меня оставили за хозяйку - отвечать на телефонные звонки и так далее. Вернулись к ночи, сказали, что Ирэн без сознания и к ней не пускают. Но я все равно с утра отправилась туда, чтобы проверить, обеспечен ли ей надлежащий уход. А на следующий день меня уже ждал Персидский залив. Так что другого шанса повидаться с ней у меня не было. - Она на мгновение умолкла. - Больше я ее не видела.
- Ну все равно спасибо, что ты пошла ее навестить.
- Что-то она сказала, лежа на больничной койке, - вдруг вспомнила Берил. - Сама-то, бедняжка, вряд ли понимала, что происходит, но эту фразу выговорила вполне связно.
- Какую?
- Что он его не хотел, и в этом вся причина.
Олбан на секунду задумался над услышанным:
- Как, извини?
Берил отчетливо повторила:
- Он его не хотел, и в этом вся причина.
- Боже мой, - у него расширились глаза, - "его" - это значит меня, да?
- Мужчина, что с него возьмешь. - Берил вздохнула. - Да, очевидно, тебя. Вопрос в том, кто такой "он". И не значит ли это, что она шагнула под автобус намеренно?
- Епт… - вырвалось у Олбана. - Черт возьми, Берил.
- Перед отъездом на Ближний Восток я разыскала твоего отца для серьезного разговора. - Она помолчала. - Скажи, Олбан, у твоего отца когда-нибудь были задатки лицедея? Или отъявленного лжеца?
Олбан, недослушав, отрицательно покачал головой. Энди во всех отношениях был самым обычным, бесхитростным человеком. Довольно тихий, вероятно, немного занудливый - иными словами, не слишком общительный и несколько чопорный. Он был хорошим, заботливым отцом и, насколько мог судить Олбан, ни разу в жизни не солгал. Черт побери, когда в раннем детстве Олбан напрямую спросил его, придет ли к ним Дед Мороз, отец выложил ему все, как есть. Олбан до сих пор не мог забыть, как пришел в смятение от услышанного, и горько пожалел, что его папа в отличие от других отцов не придумал какую-нибудь правдоподобную отговорку.
- Лицедея? Лжеца? Нет, - ответил он.
- Хм. У меня сложилось другое мнение. Я тогда решила: либо в твоем отце пропадает великий актер, либо он говорит правду. Вряд ли Эндрю - тот самый "он", которого она упомянула.
- Она ведь была в полубессознательном состоянии, Берил. Скорее всего…
- Скорее всего, просто бредила, - подхватила Берил.
- Вот-вот.
- Не исключено.
Некоторое время они молчали, а потом Олбан сказал:
- Кто же тогда "он"? Дед?
- Или один из твоих дядюшек? Блейк, Джеймс, Кеннард, Грэм? Честно скажу, я терялась в догадках. И до сих пор теряюсь. Дело в том, что все они души в тебе не чаяли, особенно Берт. Если кто-то из них и не хотел твоего появления на свет, он точно переменил свое мнение, как только ты родился.
- Как бы там ни было, на дворе стоял шестьдесят девятый, а не сорок девятый год, - сказал Олбан. - Не так уж и страшно было забеременеть вне брака. Правильно я понимаю?
- По сравнению с временами моей юности - не так уж и страшно, - согласилась Берил. Но что-то в ее голосе насторожило Олбана.
- Не подумай, что знаю по собственному опыту, просто кое-кто из подружек… - Она махнула рукой.
- Их можно только пожалеть.
- А уж как они сами раскаивались!
- Ты с кем-нибудь это обсуждала? - спросил ее Олбан.
Берил снова нахмурилась:
- Только с Уинифред. Не знаю, поделилась она с кем-то еще или нет.
- Мне она ничего такого не говорила.
- Понятное дело. - Берил закрутила простыню у себя на груди. Потом отпустила, узел развязался, а ее руки бессильно упали по бокам. - Наверно, я просто старая дура, Олбан. Много воды утекло с тех пор… - Она потупилась, и Олбан с удивлением отметил, что двоюродная бабка вдруг сделалась беспомощной и уязвимой.
Но очень скоро она собралась с духом, прочистила горло и сказала:
- Ты меня не слушай. Напрасно я завела этот разговор. - Она улыбнулась; это была тихая, нерешительная улыбка, которая озарила старческие глаза и обтянутое кожей лицо, выдающее очертания черепа, желтое от прожитых лет и размеченное выпуклыми голубыми венами. - Поздно спохватилась, да? Ну что ж поделаешь. Считай, почуяла неладное и побежала, как крыса с корабля. Человек с годами дает слабину. Воспоминания давят, всяческие… тайны, подозрения… И груз их все тяжелее. - Она посмотрела на него каким-то особенным взглядом и добавила: - С возрастом это сказывается.
Тут она широко зевнула, прикрыв тонкие губы высохшей ладошкой.
- Пойду-ка я к себе. Не обессудь, что потревожила.
- Ничего страшного, - отозвался он, наблюдая, как она поправляет постель. - Берил?
- Что, дружок?
- А ты кому-нибудь еще рассказывала о проблемах со здоровьем?
- Только в самых общих чертах, милый мой. Если уж иначе нельзя - приходится людям что-то объяснять, в противном случае, - она дважды постукала себя по носу, - будут вынюхивать.
Берил выскользнула из-под одеяла.
Крошечная, худенькая, как ребенок, подумалось ему.
Профессиональным движением Берил заправила простыни.
На полпути к дверям она обернулась.
- Что это была за ахинея сегодня вечером? Насчет компании, акций и прочего? К чему Филдинг это затеял?
- "Спрейнт" хочет захватить компанию. Филдинг пытается организовать сопротивление, вроде бы при поддержке Бабули.
- Ах вот оно что… - Она задумалась. - По-моему, у меня всего-то процента два-три. А у Дорис и того нет.
- Филдинг может вам все разложить по полочкам.
- Я никогда не стану голосовать за продажу компании. - Двоюродная бабушка Берил направилась к двери, бормоча на ходу: - Могли бы хоть узнать мое мнение. - У порога она остановилась, держась за дверную ручку. - Ой, а завтра-то?
- Ты о чем, Берил?
- Вы, кажется, обещали нас отвезти на скачки в Эйр. Надеюсь, не передумали?
- Мы - с превеликим удовольствием. - Он улыбнулся.
Она уже отворила дверь, но потом, нахмурившись, помедлила:
- Это не так уж обременительно, согласись. Мы бы все равно поехали. Просто теперь можно отменить заказ лимузина.