С тысяча восемьсот восьмидесятого по восемьдесят первый год Генри Уопулд служил в компании по торговле сельскохозяйственными товарами, которая располагалась в Бристоле, тогда-то он и придумал "Империю!". В ту пору Британская империя достигла своего расцвета: карта мира местами уже окрасилась, а местами неуклонно окрашивалась розовым, или красным, или любым другим цветом, призванным обозначить владения первой в мире империи, над которой никогда не заходило солнце, потому что она распространялась на весь земной шар. В самых отдаленных уголках земли независимо от желания туземцев насаждались цивилизация, христианство и торговля, а "Империя!" в каком-то смысле символизировала эти процессы, побуждая викторианскую буржуазию - наравне с самыми деятельными выходцами из низов - сражаться и торговать, проповедовать и мошенничать, чтобы подняться от домашнего очага к мировому господству. Подчеркнуто просветительский характер игры - которая учила не только географии, но и нравственности - импонировал людям любого возраста и общественного положения, а также снискал одобрение школьных и приходских советов.
Игру приобрела небольшая полиграфическая компания в Лондоне и активно продвигала ее на рынке игрушек, в основном стараниями самого Генри. У него был партнер, которому изначально принадлежала та компания, однако вскоре разгорелся какой-то финансовый скандал, не имеющий, впрочем, отношения к игре; партнер обанкротился, и Генри за сущие гроши выкупил дело, о чем никогда не жалел. Вырученная прибыль позволила семье переехать в Лидкомб, а Генри уже работал над воплощением новых идей.
В США, как и следовало ожидать, "Империю!" приняли без особого энтузиазма, объемы продаж оказались ничтожными. Генри попробовал использовать такую географическую карту, на которую были нанесены одни лишь американские штаты, но это не помогло. Тогда он приобрел небольшую полиграфическую фабрику в Питтсбурге, чтобы с полным правом писать на коробке и на доске "Made in the USA", видоизменил карту мира, чтобы США красовались посредине, а края доски проходили через самый центр Азии, дал игре название "Свобода!" - и с той поры только подставлял карман. Он купил поместье Гарбадейл на самом северо-западе Шотландии, где можно было вволю пострелять, покататься верхом и порыбачить, нанял самых именитых архитекторов, владевших традицией шотландского баронского стиля, и заказал им настоящий замок, Гарбадейл-Касл (позднее переименованный, сообразно веяниям времени, в Гарбадейл-хаус).
Игра выпускалась в самых разнообразных версиях и модификациях, а когда на рынке стали появляться подозрительно похожие на "Империю!" игры, конкурентам не раз предъявляли иск или по крайней мере гарантировали всяческие неприятности. Самым простым способом устранения компаний, угрожавших позициям фирмы Уопулдов, была их покупка с последующим закрытием; при этом сохранялось все, что только могло оказаться полезным для "Уопулд геймз лимитед", будь то рабочая сила, производственные мощности или некоторые усовершенствования правил игры.
Генри умер в тысяча девятьсот семнадцатом, оставив после себя семью, которая, по его расчетам, была достаточно многочисленна, чтобы занять все руководящие посты и нести дальше славное имя Уопулдов; однако после Первой мировой даже это не помогло предотвратить снижение продаж.
"Морнингтон-Кресент", игра со сложной двухуровневой доской, использующей карту лондонского метрополитена, хорошо продавалась в Британии и достаточно вяло - за рубежом. Другая игра, посвященная почти исключительно торговым сделкам и названная "Южные моря!", принесла солидные доходы. Следующая, основанная на акциях и паях, носила название "Биржа!". На короткое время она стала хитом на обоих берегах Атлантики, хотя в Штатах ее позиционировали исключительно как детскую игру: поскольку взрослые и так лихорадочно играли на бирже, настольная игра оказалась невостребованной.
В эпоху Великой депрессии фабрику в Питтсбурге пришлось продать.
Настали тридцатые годы, и успехи семьи начали понемногу возрождаться. Скромная, безо всяких излишеств, версия игры неплохо продавалась в отдельные периоды Второй мировой войны, хотя случались и казусы: как стало известно, немецкая версия, выпущенная лейпцигским филиалом, который прибрали к рукам немцы, продавалась еще лучше. Правда, недолго.
После войны улучшенная, осовремененная версия "Империи!" - "Содружество" (без восклицательного знака) - с переработанными географическими картами, отражавшими изменения на политической арене, продавалась, как ни странно, из рук вон плохо. "Монополия" же (когда-то считавшаяся выскочкой, а теперь - заклятым врагом) впервые за все время вырвалась вперед. Семейная компания еле держалась на плаву, ведя переговоры с другими фирмами о слиянии или объединении, но все безрезультатно.
Игра в своем привычном виде кое-как просуществовала до конца шестидесятых, в семидесятые, можно сказать, пошла ко дну (в какой-то момент появилась заведомо провальная версия под названием "Карма!", причудливая смесь хипповых закидонов и растиражированных буддистских изречений, но об этом лучше умолчать) и выплыла только в середине восьмидесятых. Электронная версия "Империи!" завоевала определенную популярность, потом значительную популярность. И наконец, бешеную популярность. Последовали новые версии для ПК и игровых приставок; мало-помалу сложился уникальный диапазон игровых возможностей для всех категорий пользователей - от тех, кто ищет спокойного, интеллектуального соперничества, как в шахматах, до тех, кому подавай стрелялки, кровь, резню, прыжки со скалы в пещеру, искаженные судорогой физиономии, зубовный скрежет, выпученные глаза и пот ручьем.
Вслед за электронной версией настольная игра снова вошла в моду, и в тысяча девятьсот девяносто девятом году "Спрейнт корпорейшн оф Америка, Инк.", под глубокомысленные рассуждения о вертикальной интеграции и синергетике оперативных систем и платформ, скупила четверть акций "Уопулд геймз лимитед" за приличную сумму денег и еще более приличное количество своих собственных, постоянно растущих в цене акций.
Каждый член огромной семьи Уопулдов, имевший долю в общей собственности, вдруг стал значительно богаче.
- Гайдн, - говорит Филдинг, по пути к себе заглядывая в кабинет брата. - Смотри, кто пришел.
Бывают в жизни радости. Иногда они приходят без всякой видимой причины, совсем как неприятности, которые приходят гораздо чаше.
Однажды, лет семь назад, когда до ухода Олбана из семейного бизнеса оставалось менее года, но он уже сидел как на иголках, у него случился секс, лучше которого пока не было. Произошло это примерно через год после безумной поездки в Сингапур, где они с Филдингом оттянулись по полной, за восемь или девять месяцев до знакомства с Верушкой Грэф в шанхайском отеле и примерно за год до его второй и последней встречи с одиозным дядюшкой Блейком на верхнем этаже гигантского неонового небоскреба в туманном, душном, как парилка, муравейнике Гонконга.
Задним числом он понимает, что тогдашний мир сводился для него к Азии: туда вели бесконечные командировки, потому что именно там размещалось теперь производство. Кроме того, именно там наблюдался самый резкий и значительный экономический рост.
Компания задумала роскошный подарочный выпуск настольной игры "Империя!". Доска из полудрагоценных камней, титановые петли, карточки - чеканка на серебре, игральные кости - из красного дерева, инкрустированного перламутром, а фигуры из нефрита, черного дерева, яшмы, агата, оникса и порфира. Стоило это удовольствие десять тысяч долларов США; по расчетам, пару десятков таких наборов должны были приобрести арабские шейхи.
Вместо этого - точнее, вместе с тем - игра пошла нарасхват среди новой породы толстосумов из Юго-Восточной Азии. Для Китая и тому подобных сообществ компания предложила, так сказать, облегченную версию. Олбан выступил с идеей усилить элемент азарта, и модифицированное подарочное издание стало называться элитным вариантом. Возможное число игроков увеличили до восьми, поскольку именно это число почиталось счастливым во многих регионах Китая. Элитный вариант тоже расходился неплохо - пусть в относительно небольших количествах, зато с большой выгодой - и работал на престиж компании. Азартная версия стандартной игры для восьми человек также стала приносить ошеломляющие прибыли.
В то время Азия еще не виделась Олбану чем-то особенным. В то время он, как ему помнится, считал, что его жизнь вращается вокруг сокращений: не Гонконг, а ГК, не Куала-Лумпур, а КЛ, не Лос-Анджелес, а ЛА… Мир превращался в скоропись, становился документом с расширением txt.
Та встреча - великолепная, целительная, возвращающая к жизни - произошла в предельно цивилизованном, имперски величавом и обычно прохладном, хотя и куда менее экзотическом месте - в Париже.
Он приехал для разговора со своим кузеном Гайдном (старшим братом Филдинга), который в фирме считался корифеем-планировщиком, потому что умел как никто другой учитывать самые тонкие колебания спроса и предложения; так вот, неделей раньше у бедняги случился какой-то срыв. Гайдн попросту смылся, не показывался ни в лондонском офисе в Мейфэре, ни у родителей в Найтсбридже, а сам, воспользовавшись услугами компании "Евростар" и двух такси, рванул в Париж, где обосновался в отеле "Ритц". Его побег свидетельствовал о полной утрате воли, но, как ни странно, Гайдн даже в "Ритце" продолжал заниматься делом: вводил в свой ноутбук необходимые цифры, рассчитывал объемы производства и устанавливал - со своей всегдашней скрупулезной точностью - конкретные нормы производительности труда, которых следует добиваться от нищих, но проворных малайских, индонезийских и китайских детей, чтобы доставить измеряемое в деньгах удовольствие покупателям от Аляски до Камчатки (определенно дистанция немалого размера).
- Дьявольщина… Бабуля прислала, не иначе.
Такими словами Гайдн встретил Олбана, когда тот возник перед его столиком в ресторане, придвинул золоченое кресло и уселся без приглашения.
- Она самая, - ответил Олбан.
Где-то в пределах видимости уже маячила та черта, за которой ему бы пришлось соврать, но сейчас время еще не пришло.
А пока он для себя решил, что эта поездка обещает быть интересной, но, скорее всего, совершенно бессмысленной. По какой-то причине Бабуля Уинифред считала его главным специалистом по решению проблем и, заботясь об интересах фирмы и семьи, отправляла разруливать всяческие нештатные ситуации. Вот черт, сделала меня своим порученцем, тайным агентом, подумал Олбан, глядя поверх салфеток, цветов и столового серебра на круглое, лоснящееся, одутловатое лицо Гайдна.
Гайдн, приземистый толстячок, с завидным упорством одевался в серые костюмы на размер меньше нужного. Такой у него был пунктик, но результат всегда оказывался противоположным ожидаемому: эта одежда его не стройнила, а, наоборот, полнила. Лет с шестнадцати Гайдн начал лысеть, что было вопиющей несправедливостью судьбы по отношению к парнишке, которому и без того в подростковом возрасте приходилось несладко. С этой напастью он решил бороться с помощью зачеса, прикрывающего лысину, что его также не украшало; оставалось утешаться лишь одним - до двадцати семи лет у него ни разу не было прыщей.
Совершив побег, Гайдн уединился в номере люкс и не отвечал ни на внутренний телефон, ни на мобильный, ни на электронную почту. Как правило, еду он заказывал в номер, хотя иногда спускался в главный ресторан к обеду. Тут-то его и настиг Олбан, который придвинул золоченое кресло и уселся напротив.
- Чего надо? - спросил Гайдн.
- В самом деле, хороший вопрос, - ответил Олбан. - Чего вообще нам всем надо? - Он откинулся в кресле. - Ты всегда так красноречив за обедом?
- Кончай выпендриваться. Я хочу знать, за каким хером ты сюда приперся.
Олбан не припоминал, чтобы Гайдн когда-нибудь позволял себе крепкие выражения. Париж, видно, ударил ему в безвременно облысевшую голову. Прямо в ресторане.
- Хотел проведать, узнать, как у тебя дела, - сказал ему Олбан.
- Ну проведал. И как, по-твоему, у меня дела?
- Пока еще не разобрался. Я ведь только что тебя отыскал.
- Все в порядке, сэр? - осведомился метрдотель, как из-под земли возникший у столика.
- Да, никаких проблем, спасибо. - Гайдн жестом отослал его прочь.
- А сам-то как считаешь? - спросил Олбан.
- Интересуешься моим здоровьем? - с видимым сарказмом уточнил Гайдн.
- В принципе, да.
- Здоровье у меня отменное.
- Тогда почему ты сбежал… - Олбан оглядел вычурно отделанный ресторан с высокими потолками, - …именно сюда?
Гайдн покрутил в руках салфетку.
- У меня перерыв.
- А Бабуля говорит - "срыв". И твой отец тоже.
- Они в своем репертуаре.
- Ну если тебя это порадует, то я не вижу никаких признаков срыва.
- Спасибо, это меня порадовало.
- Бегство за тридевять земель, тяга к презренной роскоши и регулярное выполнение своих служебных обязанностей не слишком вяжутся с представлениями о метаниях измученной души. - Олбан помолчал. - Разве что ты возомнил себя Наполеоном, не меньше.
- На самом деле служебные обязанности я выполняю через пень-колоду, - признался Гайдн, игнорируя все остальное и кивая официанту, который подал ему консоме.
Стройный молодой официант повернулся и пошел назад. Гайдн несколько мгновений смотрел ему вслед. В семье многие считали Гайдна скрытым геем.
Гайдн покосился на Олбана.
- Работу я выполняю в половину своих возможностей. - Он снова перевел взгляд на удаляющегося официанта. - Или на треть, а может, и того меньше. Как правило, отдаю ей три часа утром и три часа днем. Когда нагрузка большая, могу прихватить часок-другой. То есть делаю еще два захода по часу.
Олбан задумался.
- Ну и что из этого следует?
Гайдн помрачнел, зачерпнул ложкой коричневатую жидкость и начал лить ее обратно тонкой струйкой.
- Не учитываю детали. Не углубляюсь в суть, - сказал он. - Более того, не заглядываю вперед. Через какое-то время погрешности скажутся. Их будет много. - Он опустил голову. - Чистая проформа. Своего рода игра. - Он хмуро посмотрел на Олбана. - Так что не заблуждайся: работаю я паршиво. Больше для виду. Если угодно, считай, что у меня срыв.
Он аккуратно развернул треугольник салфетки и, выравнивая края до миллиметра, сложил из нее квадрат, чтобы снова опустить на колени.
- Допустим, - сказал Олбан, наблюдая за его движениями. - Но только очень уж рафинированный срыв получается.
Гайдн занялся едой. Проглотив полдюжины полных ложек, он остановился, промокнул губы салфеткой и в первозданной чистоте вернул ее на колени.
"Тебе, дружище, кровь из носу надо трахнуться", - подумал Олбан.
- А в чем проблема-то? - спросил он вслух.
- Тебе обязательно знать?
- Братишка, это же я!
Гайдн глубоко вздохнул, изучая белоснежную скатерть. Он скривился и поднял голову.
- Потом скажу. Надо четко сформулировать, чтобы объяснить словами. - Он кивком указал Олбану на стол. - Ты, как я понимаю, уже обедал? Тогда составь мне компанию. Я обычно один не пью, но бутылочка на двоих нам не помешает.
- Неплохая мысль.
- Видишь ли, это распространенная ошибка. Не предложение и спрос, а спрос и предложение.
- А разница?
- Колоссальная! Это совершенно новый образ мысли, работы, планирования и планов.
Они сидели в гостиной номера люкс, который Гайдн до поры до времени оплачивал за счет семейной фирмы. Номер поражал своими размерами. Олбан подумал, что такой уровень повышает престиж и, следовательно, ликвидность бизнеса.
- Ясно, - кивнул Олбан.
Ему казалось, он приблизился к пониманию разницы между планированием и планами. Надеялся, что приблизился. Или у кузена Гайдна просто съехала крыша. Тогда лучше не вникать.
Может, и не надо было приезжать в Париж.
Они пили шампанское. Олбан всячески убеждал Гайдна выйти в город. Ему совершенно не улыбалось торчать в номере, но Гайдн стоял на своем и в конце концов раскололся, что терпеть не может общественные туалеты, даже в пятизвездочных отелях. Поэтому они и поднялись к нему в люкс. Но, черт возьми, как не выйти на воздух! Это же Париж, а не что-нибудь. Стояла весна. За всю неделю, признался Гайдн, он ни разу не вышел из отеля в вечернее время. Олбан даже разозлился от такого идиотизма. Это все равно что приехать в Гранд-Каньон с повязкой на глазах или кричать, что ты фанат Джими Хендрикса, но только не желаешь слушать его гитару.
Олбан подозревал, что направлен сюда в роли соглядатая. Он был далеко не единственным в семье, кто думал, что Гайдну может помочь только здоровая доза секса независимо от ориентации. А может, Бабуля посчитала, что Гайдн к нему неравнодушен, вот и послала одного кузена к другому (обхохочешься!) как подарочек, как приманку, чтобы вернуть беглеца в лоно семьи и в семейный бизнес. Ну, старая коза, если так, то он ей все выскажет.
- На самом-то деле ты вовсе не потому сюда сдернул, верно? - спросил Олбан, вконец запутавшись. - Так называемый "срыв" - это что, нах, для отвода глаз?
- Конечно нет, - сказал Гайдн, уставившись в бокал с шампанским. Он расположился на роскошной оттоманке, подняв ноги. Олбан предпочел одноместное кресло.
- Что же тогда?
Олбан мучился от того, что, судя по всему, не справлялся со своей миссией. Он никогда не знал за собой особого дара вызывать людей на откровенность и уж тем более не считал себя доморощенным психологом. Да и окружающие наверняка его таковым не считали. Правда, он не раз подставлял плечо знакомым обоего пола, как близким, так и не очень, просто оказавшимся в тупике, чтобы те могли выплакаться, и люди подчас видели в нем нечто среднее между священником и психоаналитиком, но его единственное преимущество - это точно - состояло в том, что он умел вовремя заткнуться, к месту охнуть или задать вопрос и не позволял себе, хотя временами очень хотелось, от души встряхнуть распустившую нюни личность да еще обругать и тем самым привести в чувство.
Гайдн, поджав губы, неловко заерзал на оттоманке.
- Извини, - сказал он, поднимаясь. - Мне надо в туалет. - И исчез.
Олбан осушил свой бокал, поизучал его на свет, а потом подошел к телефону и вызвал такси.
Ему было слышно, как в туалете спустили воду.