- Черт тебя дери, ты поедешь на бал, Золушка, - пробормотал он себе под нос и вернулся в кресло.
Пришлось поторговаться. Он хотел отправиться прямиком в какой-нибудь ночной клуб, но Гайдн готов был впасть в истерику от одного только упоминания злачных мест, и они решили взять по чашке кофе и по стаканчику бренди в кафе на открытом воздухе в западном конце рю Сент-Андре-дез-Ар. Там, на перекрестке семи улиц, ночами бурлит неудержимая, безумная круговерть парижского порока.
Олбан распорядился, чтобы таксист высадил их возле Сен-Мишель - ему хотелось дальше пройтись пешком. Это была его любимая улица в Париже, да и во всем мире, и если Гайдна она не проймет, то, значит, у этого пидора точно не все дома и Олбану не останется ничего другого, как взять его за шкирятник, дотащить по Мазарину до моста Пон-дез-Ар и бросить в воду - пусть плывет к себе в "Ритц".
- Твое здоровье.
- Сантэ.
- Ну, что у тебя стряслось? В чем трудность?
- Тебе действительно не безразлично?
- Гайдн, мы это уже выяснили. Не заводи старую песню.
- Ладно… дело в том, что я не справляюсь с заказами. - Он коротко хмыкнул и сделал изрядный глоток.
- То есть?
Гайдн прокашлялся:
- Кроме шуток. Оформляю заказ - и всякий раз неудача. Либо заказываю слишком много и товар оседает на полках и складах, что влечет за собой убытки, либо заказываю слишком мало и приходится делать повторный заказ: опять же убытки. Две доставки обходятся дороже, чем одна. Понимаешь?
Гайдн, похоже, искал сочувствия. Вид у него был жалкий.
Олбан внимательно посмотрел на двоюродного брата. Его нервная, напряженная, слегка раскрасневшаяся физиономия освещалась огнями кафе и окрестных ресторанов, баров и магазинов, уличными фонарями, красноватым свечением недавно включенного газового обогревателя и фарами чьего-то криво припаркованного хетчбэка.
- И по этой причине ты сбежал от родни, довел до ручки свою бедную маму и транжиришь на отель такие деньги, каких хватило бы…
- Можно подумать, ты исполняешь пародию на еврея.
- Так и задумано, Гайдн. Я как раз собирался сказать "Ой-вей". Спасибо, что избавил.
Гайдн встрепенулся:
- Ты случайно не антисемит?
- Еще чего! - возмутился Олбан. - Если уж на то пошло, я просемит! Между прочим, эти сволочи-палестинцы - тоже семитский народ. Так что…
- Выходит, ты антипалестинец? - взвизгнул Гайдн.
- Боже милостивый, - простонал Олбан, закрывая лицо руками. - Конечно нет!
- Послушай меня, - начал Гайдн. - Я знаю, к чему ты клонишь, кто ты есть и что у тебя на уме. Знаю, чего ты от меня хочешь и на что толкаешь, куда намерен меня заманить и с какой целью. Знаю, что ты обо мне думаешь и что болтают в семье за моей спиной. Я же не дебил, мать твою. Хочешь знать правду?
Кузен Гайдн не на шутку раскипятился. Олбан решил, что это позитивный сдвиг, если, конечно, двоюродный не полезет в драку.
У Гайдна расширились зрачки. Он слегка наклонился к Олбану. Олбан от греха подальше отстранился, не исключая, что именно сейчас и получит в морду. Но Гайдн произнес:
- Я равнодушен к сексу.
С этими словами он расправил плечи и вызывающе вздернул подбородок.
Олбан невольно скрестил руки на груди. Он хотел было откинуться назад, и как можно дальше, но побоялся, что это будет выглядеть брезгливо, а потому лишь прикусил губу и сдвинулся немного в сторону, как будто перед ним вдруг выросло стройное молодое деревце, мешающее смотреть на собеседника.
- Не врешь? - спросил он с суровым видом.
- Можно подумать, это преступление, - сказал Гайдн, и Олбану показалось, что он вот-вот заплачет. - Для людей я будто бы сумасшедший, или заразный, или ханжа… Кое-кто даже считает, что это нелепая, жалкая уловка с целью затащить хоть кого-нибудь к себе в постель. Скажу честно. У меня был секс. Я попробовал. Причем несколько раз, но меня это не привлекает. Грязно, унизительно, жарко, душно… есть в этом что-то… животное.
Гайдн теперь смотрел себе под ноги, как будто отчитывал ни в чем не повинный тротуар. Краем глаза Олбан видел, что прохожие шарахаются от них в сторону. Гайдн не умолкал:
- Ради мимолетного удовольствия ты вынужден представать перед другим человеком в совершенно непотребном виде, а после этого еще должен вести светскую беседу; а ведь мир просто помешан на блядстве - это ведь абсурдно, дико, позорно, это так… нелепо! - С возмущенным видом он поднял глаза на Олбана и сложил руки на вздымающейся груди.
В какой-то момент он быстрым движением поправил свой зачес, чтобы прикрыть лысину, но тут же скрестил руки, как прежде.
- Так-так-так, - задумчиво протянул Олбан. Случай оказался более запущенным, чем можно было ожидать. Он прочистил горло. - Ты занимался этим с… э… - Он почесал в затылке.
- Чем, сексом? - Гайдн едва не брызгал слюной. - С партнером какого пола? Какого типа?
- Ну, - Олбан даже смутился, - в общем, как бы, да.
- Хорошо, отвечу. Теоретически меня привлекают женщины. Они более изящны, более умелы и более аппетитны. Но я не испытываю ни малейшего желания проникать к ним внутрь какой бы то ни было частью своей анатомии.
Олбан уже достаточно выпил и решил сказать то, что вертелось на языке, хотя сам готов был провалиться сквозь землю:
- Ты уверен, Гайдн? Я видел, как ты смотришь на официантов и молодых парней на улице. Особенно на смазливых мальчиков…
- Смотрю, потому что завидую, - с внезапной горечью признался Гайдн. - Смотрю с вожделением, потому что сам хочу быть таким же. Интересным, уверенным в себе, привлекательным для женщин. - Он пожал плечами. - Или для мужчин. Какая разница? - Досадуя на свое косноязычие, он покачал головой. - Только ты поверь: обычно, почти всегда, мне это по боку. Мне ничего не нужно, но от этого я не испытываю ни тоски, ни досады. По большому счету, мне и так неплохо; единственное, что портит мне жизнь, - это предрассудки и… и… тупость окружающих.
Закончив, он выдохнул, словно поставил точку. Жирную точку.
Олбан задумался над услышанным. Посмотрел на облака, плывущие над городскими огнями. У него за спиной ревел транспорт. Его взгляд остановился на Гайдне.
- Жесть, - только и сказал он.
- Надо понимать, ты мне… как бы это… посочувствовал. - Гайдн на мгновение покосился в сторону. - Если тебя это успокоит, я пробовал и с мужчинами. Это не твое собачье дело, и я не собираюсь вдаваться в подробности, но попытка такая была. Дело ограничилось поцелуями и… ну… прикосновениями… можно сказать, ласками. - Гайдн закрыл глаза, предаваясь воспоминаниям. - Это был самый позорный эпизод в моей жизни. - Он содрогнулся и посмотрел на Олбана. - А ты? - спросил он.
"Однако", - сказал про себя Олбан.
- Что я? - смутился он.
- Ты уверен, что выбрал для себя правильную ориентацию?
Олбан нахмурился.
- У тебя в семье репутация бабника, разве нет, братец? - продолжал Гайдн. - Но как знать? Пока сам не испробовал, ни в чем нельзя быть уверенным. Ты пробовал или нет?
- Ну, примерно как и ты, - признался Олбан, снова почесав в затылке. - Детские шалости. - Он засмеялся. - Черт бы тебя побрал, Гайдн, я ведь зашел еще дальше! Я тогда кончил. А еще было дело - взял в рот. - Он задумался. - Правда, без толку. Наверно, пьян был или неопытен. Ладно, проехали. - Олбан откашлялся. - Короче, пробовал. Но без особого успеха. Как и ты.
- Вот видишь, - вздохнул Гайдн.
Олбан цокнул языком:
- Давай еще по коньячку.
Они нашли полуподвальный ресторанчик, где было накурено, но не душно, - неподалеку от Дворца инвалидов, с видом на верхушку Эйфелевой башни, освещенную золотыми огнями, с прожектором, крутящимся на шпиле. Заведение оказалось идеальным, почти классическим. В углу, на небольшой сцене, даже играло джаз-трио. Спустившись по ступенькам в зал, Олбан едва сдержал смешок и стал крутить головой в поисках любителей джаза в черных водолазках и беретах.
- Париж есть Париж, - шепнул он Гайдну, направляясь вместе с ним к свободному столику.
Чтобы Гайдну было комфортно, он присмотрел им место поближе к вентилятору.
Минут через десять по тем же ступеням сошла она, одетая во все черное: удлиненная юбка, блуза и маленький жакет-болеро, отделанный блестками. Среднего роста, с приятно округлыми формами и длинными волосами темно-темно-рыжего цвета. У нее была неуловимо восточная внешность - того типа, какой можно встретить на всем пространстве от Стамбула до Токио. При взгляде на ее лицо даже пессимист признал бы, что оно способно остановить войну: изысканное, спокойное, безупречное. Олбан стал мысленно подыскивать для нее место в десятке "красивейших женщин, виденных лично". Точнее, он сразу включил ее в десятку, только не первым номером - верхнюю строчку уверенно занимала Кэтлин Тернер, которую он увидел в самолете, когда летел с отцом в Лос-Анджелес в возрасте шестнадцати лет, вскоре после того, как посмотрел фильм "Человек с двумя головами"; тогда он и дал себе зарок, что Кэтлин, какой она увиделась ему в тот день, навсегда останется в списке "К. Ж. В. Л." первым номером.
Но сейчас этот зарок трещал по всем швам.
Она подошла к бару, заказала бокал красного вина и непринужденно оперлась на стойку, наблюдая за джазистами. Те сразу обратили на нее внимание, равно как и посетители ресторана - все без исключения мужчины и большинство женщин. Не прошло и минуты, как к ней подошел первый смельчак. Она скромно улыбнулась, подняла одну ладонь и отрицательно покачала головой.
Олбан еле оторвал от нее взгляд. Даже Гайдн не остался равнодушным.
- Чтоб я сдох, - вырвалось у него. - Ну и красотка.
Олбан сделал пару глотков и вернулся глазами к девушке. Отвергнутый поклонник уже сидел на месте, но вид у него все равно был довольный, даже блаженный. Олбан подумал, не попытать ли счастья. Фиг ли тушеваться: он свободен, она потрясающе хороша, и возможный отказ его почти не пугал. Чем черт не шутит! Нет, в самом деле, какого хрена: не подойти было бы просто невежливо. Но для этого придется покинуть Гайдна, пусть даже ненадолго. Это тоже не особенно-то вежливо.
Олбан перегнулся через столик, не отводя глаз от девушки, стоявшей у бара.
- Не возражаешь, если я?..
- Черт побери, держи себя в руках, - возмутился Гайдн. - Если ты признался, что брал за щеку, это вовсе не значит, что теперь надо ради самоутверждения бросаться на первую попавшуюся пташку, причем не твоего полета.
Олбан скосил глаза:
- С чего ты взял, что она не моего полета?
- Спустись на землю, - вздохнул Гайдн и обвел глазами ресторан. - Не думаешь ли ты, что она польстится на нас с тобой?
- Но ты не будешь возражать? Нет, ясное дело, скорее всего, я получу отлуп, но все же…
- Остынь, успокойся. Эта телка, наверное, всю жизнь отбивается от таких, как ты. Сыта по горло, не иначе. Дай ей спокойно отдохнуть.
- Смотри-ка, еще один пошел. - Олбан заметил, что поднявшийся из-за своего столика мужчина тоже направляется к ней.
Этот претендент получил такой же вежливый отказ. Олбан посмотрел на Гайдна.
- Слушай, это делает ей честь. А раз она постоянно вынуждена отбиваться, значит, привыкла и не обидится - с нее как с гуся вода.
- Ты же сам сказал, что наверняка получишь отлуп. Какой смысл дергаться?
Олбан не сводил с нее глаз. Она обвела взглядом зал, пригубила вино и ненадолго отвернулась. Подвинув стул, Олбан получил возможность разглядывать ее так, чтобы при этом не свернуть шею.
- Ты не врубаешься, - сказал он Гайдну. - Пусть даже у меня один шанс из тысячи или из миллиона, но этот шанс есть. Зачем же его упускать? Я ведь ничего не теряю.
- А достоинство? - удивился Гайдн. - Ты сознательно идешь на унижение.
- Да плевать, Гайдн. Жизнь на этом не кончается, мать твою. И потом, знаешь что?
Повернувшись на стуле, он в упор посмотрел на двоюродного брата, который одним лишь выражением лица досадливо переспросил: "Ну что?"
- Эта девушка так хороша, что у меня в любом случае останется приятное впечатление. Если я просто обменяюсь с ней парой слов - это будет как подарок; почту за честь получить отлуп от такой обворожительной крошки. - Для убедительности он кивнул и постучал средним пальцем по столу, чтобы развеять у Гайдна последние сомнения. - Серьезно говорю.
- Да я уж вижу, - сказал Гайдн.
Олбан снова обернулся в сторону девушки. Та устремилась взглядом в дальний конец зала и коротко задержалась на Олбане, едва заметно улыбнулась и отвела глаза. После чего повернулась спиной и стала смотреть на музыкантов.
Ему захотелось себя ущипнуть - в реальность произошедшего верилось с большим трудом.
- Нет, ты это видел? - выдохнул он.
- Кажется, да, - шепотом откликнулся Гайдн.
- Это ведь она мне, а не тебе? - уточнил Олбан и на всякий случай посмотрел через плечо, но позади них была только кирпичная стена.
- Уж конечно не мне, - сказал Гайдн.
- Будь что будет. Я пошел. - Олбан встал и направился к бару.
- Попутного ветра, - пробормотал ему в спину Гайдн.
Ее звали Кальпана. В ней поразительным образом смешалось множество кровей: у нее в роду были выходцы из Северной Индии и Шри-Ланки, японцы и американские индейцы, а потому ее телосложение и черты лица не укладывались ни в какие этнические стереотипы. Прекрасная планета - только так можно описать место, где она появилась на свет. Волосы цвета темнопунцового бука, шелковистая кожа необыкновенной мягкости, не то розовато-жемчужная, не то нежно-ореховая. Карие глаза с зелеными точками. Неземные движения. Походка выдавала в ней существо из другой галактики, где не действуют грубые физические законы: она вся была словно соткана из особой экзотической материи, из чистого сияния сексуальной привлекательности. "Етит твою в бок, элитное издание", - думал Олбан, глядя на нее сзади, пока она изящно огибала столики на пути к самому дальнему, в торце зала, где сидел Гайдн Уопулд с вылезающими из орбит глазами.
Олбан уводил ее от стойки бара под неприязненными взглядами присутствующих мужчин. Его даже бросило в краску. Это какое-то безумие: сумев познакомиться с такой девушкой, он смутился гораздо сильнее, чем если бы она его отшила, как тех двоих, - ведь он был вполне готов к тому, что его постигнет та же участь. До тех самых пор, пока на нем не задержался ее беглый взгляд, пока ее губы не тронула застенчивая полуулыбка. А если без балды - то и после этого.
- Кальпана, это мой двоюродный брат Гайдн, - сказал он, подвигая для нее стул.
- Очень приятно. - Прежде чем сесть, она протянула руку Гайдну.
От ее бархатистого голоса Гайдн словно погрузился без единого пузыря в солнечную речку и утонул.
Она присела к ним за столик. Если бы стулья могли падать в обморок от наслаждения, ее стул подломился бы тут же, подумал Олбан.
Переводя взгляд с Кальпаны на Гайдна, Олбан тоже занял свое место.
- Все объясняется очень просто, - сказал он.
- И как же? - проскрипел Гайдн.
- Мы, оказывается, уже встречались.
- Встречались?! - поразился Гайдн. - И ты мог забыть?!
- Ваш двоюродный брат был ужасно пьян, - улыбнулась Кальпана.
Откуда ни возьмись, материализовался официант, который принял у них заказ. Олбан высказал предположение, что новую встречу надо бы отметить самым лучшим шампанским. Никто не возражал.
- В Мумбаи, - пояснил Гайдну Олбан, не сводя глаз с Кальпаны.
- Я - журналистка, - обратилась она к Гайдну, - В то время работала над материалом о политике игры. Олбан дал мне интервью.
- У нас была предварительная договоренность? - спросил Олбан. - И я пришел на бровях? За мной вообще-то не водится такой безалаберности.
- Нет, мы ни о чем не договаривались. Это вы настояли на том, чтобы дать мне интервью. Хотя до этого я уже побеседовала с одним из ваших… дядюшек, если не ошибаюсь. Мне казалось, этого более чем достаточно. Однако у вас было другое мнение.
- О господи, - вырвалось у Олбана. - Прошу меня простить.
- Ничего страшного. Я от души повеселилась.
Олбан прищурился:
- Надеюсь, я к вам не приставал?
- Еще как приставали. - Кальпана улыбнулась, обнажив изумительные зубки. - Это меня тоже повеселило.
Она прожила здесь не менее года: писала о Париже и французах, иногда делала отчеты о заседаниях Европарламента по заказам различных индийских газет и журналов. Владела японским, причем излагала мысли хорошим стилем и без ошибок; ее материалы время от времени публиковались в японских изданиях. Через пару дней ей предстояло распрощаться с Парижем: она возвращалась в Индию, чтобы там зарегистрировать брак с очень милым американцем. Жить собирались в Сиэтле, где у него дом с видом на залив. А пока она бродила по городу - иногда с друзьями, иногда в одиночестве - и прощалась с любимыми местами.
Подали шампанское. Первый тост был за ее предстоящее бракосочетание.
Гайдна, пьяного и счастливого, они высадили у "Ритца". У Олбана был номер в отеле "Георг V". Кальпана снимала квартиру в Бельвиле, куда собиралась ехать в том же такси.
Перед отелем швейцар открыл для Олбана дверцу такси. Тот повернулся к сидевшей рядом с ним Кальпане и с улыбкой протянул ей руку.
- Кальпана, - сказал он. - Это было ни с чем не сравнимое удовольствие.
Она смотрела перед собой и кусала губы. Покосилась на его протянутую руку, потом на швейцара.
Наконец их глаза встретились. Она взяла его руку в обе ладони.
- Послушай, - начала она и втянула в себя воздух сквозь стиснутые зубы, а потом наклонилась вперед и обратилась к швейцару: - Pardon, monsieur.
- Pas de probleme, madame, - услышал Олбан.
Она посмотрела на него в упор. Он заметил, что у нее перехватило горло.
- А… - начала она, но у нее сорвалось дыхание. - Я хочу сказать… я никогда… о боже. Но… если бы… - Она сжала его пальцы.
Олбан взял ее левую руку и бережно поднес к губам.
- Кальпана, говори. Буду счастлив услышать любое предложение.
Улыбнувшись, она потупила взгляд и откинулась назад. Он осторожно отпустил ее руку, достал бумажник и сунул швейцару крупную купюру; тот широко улыбнулся и, кажется, даже подмигнул, захлопнул дверцу и дважды стукнул костяшками пальцев по крыше такси.
Больше он ее не встречал, даже не пытался выйти на ее след - они договорились об этом заранее; по всей видимости, она уехала, как и собиралась, чтобы выйти замуж за счастливчика американца из штата Вашингтон, и Олбан мог лишь пожелать им жить долго и беспредельно счастливо, но следующим вечером, когда они распрощались навсегда и он ехал от нее на такси к себе в отель, ему пришло в голову: "А ведь это были самые счастливые восемнадцать часов моей жизни, и больше такого не будет". Но поводов для грусти не нашлось.
Он говорил себе, что без презервативов было бы еще прекраснее, но что поделаешь, если сейчас такое время. А в остальном - лучше и быть не могло.