В полном счастье парочка начинает очередной раунд борьбы локтями. На диван проливается чай. Пижон Филдинг с нескрываемой гадливостью отводит взгляд и смотрит в окно.
Ол как ни в чем не бывало перебирает оставшуюся почту, по-прежнему выкидывая чуть ли не все подряд, потом наконец вскрывает один конверт, некоторое время изучает письмо и запихивает его в задний карман джинсов.
Тем временем Санни отскочил от Ди - и правильно, ее локотки поострей будут - и, присев на корточки у камина, стал разглядывать отбракованную почту.
- Олбан, - читает он вслух, подняв затянутый в целлофан рекламный конверт, весь в официальных штампах и адресованный лично Олбану - верный признак крупной, процветающей компании. - Тебя и вправду так зовут, Громила? Вот так имячко, епта! - Он одаряет Ола неполнозубой улыбкой и поднимает кипу ненужных фирменных конвертов. - С этими все, Ол?
- Все, можешь забирать, - говорит Ол, поднимаясь. Он смотрит на своего двоюродного брата. Где-то на улице завыла сигнализация, но Филдинг не дергается - видно, знает голос своей тачки. Он опускает кружку на подоконник.
- Теперь-то мы можем поговорить? - спрашивает он.
Ол вздыхает.
- Можем. Прошу ко мне в кабинет.
Наконец-то он выводит родственника из этой загаженной, прокуренной гостиной, и они пробираются по тускло освещенному, узкому коридору, где вдобавок ко всему прочему хранится рулон утеплителя и громоздятся картонные коробки. Подошвы липнут к полу, как в дешевом ночном клубе. Возле кухни жмется пара тощих, боязливых дворняг, а на высоте плеч в стене обнаруживается дыра размером с кулак. Они заходят в маленькую, пустую каморку; на окне - прихваченная гвоздями тонкая тряпица. Ол поднимает эту незатейливую занавеску и цепляет ее за верхний гвоздь, чтобы было посветлее.
Тут нет ни ковра, ни другого покрытия, даже линолеума нет - просто голые доски, нешлифованные, шершавые. Все стены разного цвета. На одной - полусодранные обои с картинками из сериала "Пауэр-рейнджерс", а под ними - штукатурка. Другую частично перекрасили из зеленого в черный. Третья будто бы залеплена серебряной фольгой, а четвертая - какая-то белесая, причем изрядно засалена. У плинтуса валяется спальный мешок, рядом накренился огромный рюкзак камуфляжной расцветки, из которого вываливается всякое барахло, а дальше - небольшой хромированный стул с тряпичной обивкой, родом, судя по всему, из далеких семидесятых. Ол смахивает со стула на пол какое-то шмотье.
Сиденье хлипкого на вид стульчика обтягивает коричневый вельвет. Коричневый вельвет в пятнах. Коричневый вельвет в пятнах, из-под которого выглядывают клочки серого поролона, особенно пышные по краям, где разошлись швы.
Ол говорит:
- Падай на стул, братан.
- Спасибо.
Филдинг осторожно присаживается. В комнате разит перегаром и застарелым запахом пота вперемешку с чем-то еще - то ли с освежителем воздуха, то ли с нотками мужской парфюмерии, доступной потребителям с ограниченными доходами. В углу - початая бутылка красного вина с отвинчивающейся пробкой. Сверху свисает голая лампа. На потолке огромная протечка, в четверть поверхности. Возле бутылки - торшер без абажура. Ол складывает в несколько раз спальный мешок, садится на него верхом, приваливается к стене и взмахивает рукой.
- Ну, что, Филдинг, как жизнь?
У Ола загорелая кожа и крепкое телосложение ("Вот паразит, кубики на животе получше, чем у меня", - думает Филдинг), но на голове колтун, борода как воронье гнездо, физиономия помятая, а вокруг глаз какая-то болезненная припухлость, которой прежде не было. Ну, может, и была, но не столь явная.
- Жизнь - нормально, - отвечает Филдинг, но потом качает головой. - Только не здесь.
- Это почему?
- Да по всему. Слушай, я дверь прикрою, ты не против?
Олбан пожимает плечами. Филдинг закрывает дверь, возвращается, чтобы сесть на стул, но отказывается от этой мысли. Окидывая взглядом комнату, разводит руками.
- Тут ведь невозможно находиться. В этой берлоге. - Он снова осматривает комнату, чуть не содрогаясь, а потом качает головой. - Олбан, скажи мне, что ты здесь случайно. Это ведь не твоя квартира.
Олбан снова пожимает плечами.
- Мне только перекантоваться, - непринужденно сообщает он. - Крыша над головой есть - и ладно.
Филдинг изучает грязный потолок. При внимательном рассмотрении оказывается, что темное пятно слегка вспучилось.
- Ага, понятно.
Очередное пожатие плечами:
- Думаю, официально я числюсь лицом без определенного места жительства.
- Ну-ну. Напомни, сколько тебе лет?
Олбан широко улыбается:
- По всем понятиям совершеннолетний. А ты?
Филдинг снова озирается.
- Прямо не знаю… Нет, я не то хотел сказать. Ты посмотри вокруг, Ол. Зачем ты себя?..
Ол указывает на вельветовое сиденье стула.
- Филдинг, присядь, не мельтеши. От тебя в глазах рябит.
Так говорит их бабушка. До Филдинга доходит, что это ирония, потуга на шутку. В ответ он предлагает:
- Давай сходим куда-нибудь пообедать. Очень прошу.
Начинается какой-то базар, что, мол, надо бы заодно собак вывести, но впустить шелудивых тварей в "мерседес" Филдинг никак не может - отговаривается аллергией. Тогда эта юная гопницкая парочка, которая дымит без продыху, интересуется, не поедут ли они "в центор".
- А что? - спрашивает Филдинг, опасаясь, как бы его не попросили купить в долг наркоты или, еще того чище, привезти пожрать из "Макдоналдса".
- Мы типа тоже туда собирались, - отвечает парень. - А в автобусе-то платить надо, начальник.
Филдинг уже готов их отшить, но потом, посмотрев на их жалкие, одутловатые, голодные наркоманские физиономии, думает: "Я ведь не жлоб какой-нибудь, е-мое". В машине, правда, будет после них вонять табаком, даже если запретить им курить, ну да черт с ними.
Ол набрасывает замызганную походную куртку цвета хаки, которая, судя по всему, в далеком прошлом стоила немалых денег. Субъект по имени Танго заявляет, что ему надо прибраться, то да се, и машет им вслед, пока они спускаются по гулкой лестнице, где висит стойкий запах клопомора. Машина в целости и сохранности, кейс отправляется в багажник, и Ол показывает Филдингу, как выехать из этого микрорайона, чтобы попасть в центр города. На заднем сиденье Ди и Санни развлекаются от души: давят на кнопки, поднимая и опуская жалюзи на окнах. Эту парочку Филдинг высаживает у биржи труда.
Ол предлагает Филдингу прошвырнуться, потому как обедать еще рановато, и они едут дальше, паркуются у реки под сенью каких-то внушительных зданий Викторианской эпохи, а потом идут берегом вниз по течению, сопровождаемые вихрящимся коричневым потоком. День стоит погожий, хотя и не очень солнечный, по небу плывут пухлые белые облачка, напоминающие Филдингу членов семейки Симпсонов. У реки легко дышится, хотя на обоих берегах ревет транспорт.
- Спасибо, что привез почту, Филдинг, - говорит Ол.
- Да мне по пути было.
Олбан смотрит на него с ухмылкой:
- По пути куда - в Ллангуриг?
Его разбирает смех. Ллангуриг - это городишко посреди Уэльса, откуда рукой подать до Хафрен-Фореста, где он вкалывал всю первую половину года.
- Ну, допустим, не по пути, - признается Филдинг. - Допустим, я прочесал всю страну в поисках твоей беглой задницы.
Олбан издает не то покашливание, не то смешок, не то что-то среднее:
- Значит, ты меня разыскивал?
- Вот именно. И, как видишь, нашел.
- Рискну предположить, не ради того, чтобы продлить мне подписку на журналы "Бензопила" и "Анонимные лесорубы"? - говорит Ол.
Филдинг стреляет глазами в его сторону, и Олбан, перехватив этот взгляд, миролюбиво поднимает левую руку - ту, на которой не хватает половины мизинца:
- Шутка. Сам придумал.
Понятно, очередная потуга на юмор. Филдинг предварительно просмотрел конверты - таких названий на них не было, но в наши дни чего только не придумают.
- Уж конечно, не ради этого, - говорит Филдинг. - Говорю же: я тебя разыскивал. А это потребовало некоторых усилий.
- Честно? Тысяча извинений.
Прикалывается. Филдинг берет его за рукав куртки, разворачивает к себе лицом, и они останавливаются.
- Ол, что с тобой происходит?
Филдинг не злился, боже упаси; с самого начала он настроил себя на спокойный и рассудительный лад, но ему и в самом деле хотелось понять, по какой причине Ол выбрал для себя такую стезю, почему так опустился, хотя тот едва ли сам знает ответ, а если и знает, то не скажет. Наверное, они теперь слишком далеки, между ними пропасть, невзирая на семейные узы.
- В каком смысле? - Олбан, кажется, искренне удивлен.
- Можно подумать, ты хочешь затеряться, отказаться от семьи или добиваешься, чтобы семья отказалась от тебя. Не могу понять. В чем причина? Нет, серьезно, даже твои собственные родители не знают, на каком ты свете.
- Я же отправил им открытку на Рождество, - говорит Олбан.
Жалобно, как слышится Филдингу.
- Когда, можно узнать? Восемь? Девять месяцев назад? Они только и поняли, что на тот момент ты не уехал за границу, потому что на открытке была британская марка. Никто не знает, где тебя носит. Олбан, е-мое, я уже собирался нанять частного сыщика, но потом узнал, что ты работаешь в Уэльсе. По чистой случайности столкнулся с твоим приятелем-лесорубом, который знал, что ты нашел халтуру в этих краях, но название фирмы он вспомнил лишь после того, как наелся карри и влил в себя восемнадцать пинт "Стеллы Артуа".
- Не иначе как это был Хьюи, - говорит Ол и устремляется вперед.
Филдингу кажется, что брат просто уклоняется от разговора. Совершенно подавленный, он старается не отставать.
- И как там Хьюи? - спрашивает Олбан.
- Ол, извини, но мне плевать на Хьюи. Почему ты не спрашиваешь, как там твои родные?
- Так ведь Хьюи - мой кореш. Нет, правда, как он?
- Во время нашей встречи был сыт и пьян. Почему тебя больше заботит судьба такого вот кореша, чем судьба твоих родственников?
- Друзей мы выбираем сами, Филдинг, - устало произносит Олбан.
- Ол, как это понимать? - Филдинг с трудом сдерживается. - Черт побери, чем тебе так насолила семья? Ну, бывали пару раз какие-то трения, но мы ведь дали тебе…
Олбан останавливается, делает разворот кругом, и в это мгновение Филдингу кажется, что он сейчас заорет, или, по крайней мере, ткнет ему пальцем в грудь, или хотя бы просто укажет на него пальцем, или, на худой конец, разразится нецензурной бранью. Но выражение его лица неуловимо меняется, и Филдинг даже не успевает упрекнуть себя за мнительность, когда Ол пожимает плечами, разворачивается и продолжает путь по широкому тротуару песочного цвета между схожими, как близнецы, потоками воды и транспорта.
- Это длинная история. Длинная, скучная история. Главная причина в том, что меня все достало…
Он умолкает. Очередное пожатие плечами. Пройдя около десятка шагов, спрашивает:
- А что в Лидкомбе? Ты туда наезжаешь? За садом-то следят?
- Был там в прошлом месяце. С виду все нормально. - Филдинг делает паузу. - Тетя Клара не хворает, остальные тоже. Мои родители в добром здравии. Спасибо, что спросил.
Олбан только фыркает.
На время оставим продуваемый сквозняками замок и тысячи акров бесплодных, выветренных земель, которыми семья владеет - пока еще владеет - в горах Шотландии. Лидкомб, что в графстве Сомерсет, был первым крупным загородным приобретением, которое сделал Генри, прапрадед, когда начал загребать миллионы. Довольно живописное место, упирается в северную оконечность Эксмурского национального парка. Там, пожалуй, слишком безлюдно, да и от Лондона далековато, но зато приятно проводить семейные торжества, если, конечно, не полагаться на хорошую погоду. Всего-то акров сорок, но местность зеленая, солнечная, лесистая, а холмы сбегают прямо к Бристольскому каналу.
Детство Филдинга прошло в разных частях света, но на каникулы его, по обыкновению, привозили именно сюда, в большой нелепый особняк, выходящий окнами на спускающиеся террасами лужайки, обнесенный стеной сад и развалины старинного аббатства. И сам дом, и все остальное значится, конечно же, в списке объектов, охраняемых государством, поэтому на любое изменение планировки требуется официальное разрешение.
Олбан еще больше сроднился с Лидкомбом. Провел там все детские годы, потом приезжал на каникулы и увлекся садоводством. За сим идиллия обрывается.
В самый неподходящий момент у Филдинга в кармане пиджака начинает трепыхаться мобильник. Он включил режим вибрации, когда свернул на Скай-Кресент, и, видимо, пропустил несколько звонков - в такое долгое молчание трудно верилось. Оказываясь вне зоны доступа, Филдинг всегда испытывает странное, сдавленное, тошнотворное ощущение в животе, как будто в мире происходит нечто жизненно важное, о чем ему действительно необходимо знать, и кто-то на другом конце жаждет его ответа… Впрочем, он знает, что ничего жизненно важного, скорее всего, не происходит и кто-то просто-напросто лезет к нему с вопросом, который и не понадобилось бы задавать, если бы человек работал как полагается, а не загружал начальство всякой хренью, чтобы прикрыть свою жалкую задницу. Все равно руки чешутся нажать на эту проклятую кнопку ответа, только он не собирается отвечать. Он игнорирует вибрацию и поспевает за Олбаном.
Вот холера! Он - умелый организатор, имеет опыт управления персоналом, что подтверждено многочисленными сертификатами, не говоря уже об уважении коллег и подчиненных. Наладил сбыт готовой продукции, обладает даром убеждения. Почему же он не может достучаться до этого парня, который должен быть ему ближе многих?
- Слушай, Олбан, я еще могу понять… Нет, на самом деле не могу понять, - (хоть волосы на себе рви!), - но думаю, мне просто следует принять твое отношение к семье и к фирме, а об этом, в частности, я и собирался с тобой поговорить.
Олбан поворачивается к нему:
- Может, для начала выпьем?
- Как скажешь. Ладно, давай.
Бар обнаруживается совсем близко, в холле небольшой гостиницы, расположенной в стиснутом со всех сторон центре города. Олбан твердит, что должен проставиться: заказывает себе пинту IPA, а Филдингу - минералку. Еще рано, в баре ни души, здесь царит полумрак, с прошлой ночи пахнет табачным дымом и пролитым пивом.
Заглотив примерно четверть кружки, Олбан причмокивает.
- Итак, зачем ты меня разыскивал, Филдинг? - спрашивает он. - Конкретно.
- Если честно, меня попросили.
- Кто же?
- Бабуля.
- Мать честная, неужели старая карга до сих пор в здравом уме и трезвой памяти? - Ол качает головой и делает еще глоток.
- Ол, я тебя умоляю.
Бабуля - бабушка Уинифред - это столп рода Уопулдов, глава семьи, старейшина клана. А в том, что касается права голоса, - самое влиятельное лицо среди членов правления семейной фирмы. Она не лишена недостатков - а кто их лишен в ее-то годы? - и может быть язвительной, привередливой, а иногда и несправедливой, но при ней и фирма, и семья пережили как трудные времена, так и периоды расцвета; многие, Филдинг в том числе, питают к ней теплые чувства. Бабушка очень стара, и каждый, невзирая на ее решимость и волевые качества, стремится ее защитить, поэтому такие выпады всегда неприятны. Филдинг всем своим видом показывает горечь.
Ол хмурится:
- Да ты никак обиделся?
- Что-что?
- И все-таки, как ты узнал, что я подался в Уэльс?
- Обратился к твоей девушке… к подруге, ну, ты понимаешь, из Глазго. Как ее?..
- К ВГ, что ли?
- Причем тут КВД?
- Вэ-Гэ. Ее инициалы.
- Я понял. А звать-то как? Экзотическое имя, если не ошибаюсь?
- Верушка Грэф.
- Точно, Веруууушка. Она самая.
- Ну ясно.
Тут Филдинг, надо сказать, получает выигрыш по времени.
- Вы сейчас вместе? - спрашивает он.
Олбан усмехается, но без особой радости:
- Филдинг, слышу в твоем голосе уважение и легкое сомнение, но нет, мы не "вместе". Иногда встречаемся. От случая к случаю можем перепихнуться. Не думай, что я у нее единственный.
- Ага, понятно. Так или иначе, она сказала, что последний твой точный адрес, по ее сведениям, именно в этом Ллангуриге.
- Мило с ее стороны.
- Еле уболтал.
- Она знает, что я не терплю вторжений в личную жизнь.
- Ну, честь ей и хвала. На самом деле, ее тоже пришлось поискать. Прочесал весь университет. Вы с ней случайно не сектанты? Принципиально не пользуетесь мобильниками? Что за чертовщина?
- Не хочу, чтобы мной помыкали, Филдинг. А ВГ… Ей попросту бывает необходимо отключиться.
- Она и в самом деле соображает?
- Что значит "соображает"? В смысле не робот? Или что?
- Кончай прикалываться! Как будто не понимаешь. Она правда обалденно крутой математик?
Ол пожимает плечами.
- Все может быть. На математическом факультете Университета Глазго полагают, что так оно и есть. И куча научных журналов придерживается того же мнения.
- Выходит, она действительно профессор?
- Выходит, так. Но сам я, конечно, не наблюдал присуждение звания или как там происходит посвящение в научную элиту.
- Не больно-то она смахивает на профессора.
- Еще бы - блондинка с "ирокезом" на голове.
- Нет, брюнетка.
- Опять? - Ол качает головой, делая глоток. - Она натуральная блондинка.
- Чокнутая, что ли?
- Малость с приветом. Однажды покрасилась в серо-бурый, просто ради интереса.
- А в чем интерес-то?
- Откуда я знаю?
- Ладно. Проехали.
- Проехали.
- Так вот, Бабуля меня просила с тобой кое-что перетереть. Тут наклевывается одна тема. Тебя тоже касается. Возможно, ты даже захочешь вписаться.
Мобильник Филдинга снова вибрирует, но остается без внимания.
- В самом деле? - скептически переспрашивает Ол.
- В самом деле, и думаю, ты согласишься, когда услышишь…
- Разговор надолго?
- Минут этак на несколько.
- Тогда подожди. Схожу отолью. - Олбан встает, осушая кружку, идет к выходу, но потом спохватывается. - Не возьмешь мне еще кружечку?
- Хорошо-хорошо.
Олбан направлялся в мужскую комнату гостиницы "Салютейшн", вздыхая и поглаживая бороду. Улыбнулся пробегавшей мимо официантке, отыскал туалет, на мгновенье помедлил у писсуаров, но потом заперся в кабинке. Садиться не имело смысла - в сортир он пришел не по нужде. Он вытащил из кармана письмо и бочком опустился на крышку унитаза. Щурясь в тусклом свете, пробежал глазами обе стороны плотно исписанного листка. Один раз прочел все подряд, вернулся к началу и перечитал пару мест. После этого уставился в никуда.
Немного погодя он тряхнул головой, словно отгоняя сон, встал, сунул письмо обратно в карман и отпер дверь. Перед уходом зачем-то спустил воду, после чего вымыл руки.