Самое неподходящее место для умирающего гомосексуалиста и презираемого всеми писателя, но, несмотря на все мои попытки уговорить Уэйна пойти куда-нибудь еще, мы все же направляемся в это логово напыщенных стареющих мужланов. Я еще не восстановил былой уверенности в себе, здорово пошатнувшейся после давешней стычки с Мышем и краткого, молчаливого столкновения с Дуганом. С каждой минутой эти два происшествия кажутся мне все более зловещими, и я начинаю подозревать то, что, по-хорошему, должен был понимать с самого начала - появляться на публике в Буш-Фолс было большой ошибкой. Уэйна же это совершенно не тревожит, он заходит в бар со всей важностью, на какую способны его хрупкие, высохшие ноги. До этого момента я еще не осознавал до конца, насколько сильно в Уэйне желание напоследок пожить на полную катушку, но, глядя, как он проходит по бару, нарочито громко приветствуя знакомых и намеренно не замечая старательно отведенных взглядов и едва скрываемого отвращения, я начинаю наконец это понимать.
Несмотря на тусклый свет, мне все же удается разглядеть несколько знакомых лиц. Вот Пит Ротсон, который знал наизусть все слова "Лестницы в небеса" и всегда был рад разъяснить всевозможные противоречащие друг другу интерпретации текста. Алан Макинтайр, от которого я узнал, что если позвонить по бесплатному телефону, написанному на конфетной обертке, и сочинить какую-нибудь претензию, можно получить подарок. Меня прямо-таки приветственно хлопает по плечу Стив Пакер, который, по слухам, как-то заработал перелом запястья на почве онанизма; великий знаток синонимов к слову "влагалище".
- Джо Гофман! - провозглашает он, энергично встряхивая мою руку. - Как жизнь половая?
- Стив Пакер, - отвечаю я. ("Иди на хер", - принято было рифмовать в школьные годы.) - Рад тебя видеть.
Очевидно, Стиву не успели доложить, что меня следует обходить стороной, но эту оплошность немедленно исправляет Уэйн:
- А как же я, Стив? - говорит Уэйн. - Тебя не интересует, как моя жизнь половая?
Стива это не интересует. Он бросает на Уэйна взгляд, говорящий, что тот оскорбил саму идею мужского достоинства, и возвращается к своим дружкам в глубь бара.
- Тебе от этого легче? - спрашиваю я Уэйна, когда мы садимся за отдельный столик у стены.
- Что? - Он ловит мой взгляд. - Да. Немного.
- Ладно. Тогда оно того стоит.
Он благодарно улыбается, усаживаясь на стул.
- Когда я возвратился в Буш-Фолс, я был страшно наивен, - говорит он. - Уж не знаю, на что я рассчитывал, но ведь когда-то я был одним из них. - Он показывает на нагрудный карман своей баскетбольной куртки, где тонкой золотой строчкой вышито его имя. - Это же я, верно? Ведь я все тот же.
- Конечно, - говорю я.
- Короче, у меня хватило глупости один или даже два раза прийти сюда после приезда - ну, типа, покалякать со старыми дружками…
Уэйн замолкает и тяжело вздыхает.
- Быть гомосексуалистом - это все равно что пройти ускоренный курс по природе человека, - говорит он. - Получаешь реальное представление об изнанке обычных человеческих отношений. Кто-нибудь послабее, - он криво улыбается, - мог бы, на хрен, сдаться.
- Да уж.
Он откидывается на стуле.
- Короче говоря, чтобы долго не рассказывать, торжественной церемонии по случаю моего возвращения не было, и я практически залег на дно. И только недавно до меня дошло, что жить-то осталось совсем недолго, и какого рожна я должен отказываться хотя бы от одной секунды из-за этих козлов? Может, меня и победила болезнь, но не это скопище уродов. - Он заговорил громче и обвел зал широким жестом. - Нет, это было бы слишком.
Я улыбаюсь и говорю:
- Браво.
- Я не за тем это рассказываю, чтобы ты меня похвалил, - заносчиво говорит Уэйн, - хотя бы и заслуженно. Я просто пытаюсь тебе втолковать, что мы с тобой тут самые нежеланные гости, и если мы будем ждать, пока нас обслужат, то можем и до ночи просидеть.
- Дошло, - отвечаю я с улыбкой и встаю. - Ты что будешь пить?
- Не важно, - отвечает Уэйн. - Оно так быстро попадет внутрь, что я и распробовать не успею.
Проходит час, и вот уже выпивка оказывает на меня благотворное действие. Уэйн, потягивающий содержимое своей стопки мизерными, птичьими глотками, похоже, тоже пребывает в прекрасном настроении - при его нынешнем-то весе ему небось нужно совсем немного, чтобы вырубиться. Время идет, я слушаю цветистые россказни Уэйна о тяжкой голливудской жизни, и колющее чувство дискомфорта от того, что мы тут у всех на виду, начинает притупляться. Я расслабляюсь. Уэйн использует свое положение аутсайдера как оружие - отличный прием, который одновременно делает его сильнее и выстраивает заградительный барьер, и я спьяну клянусь тоже перенять эту стратегию на время пребывания в Буш-Фолс. Где-то в глубине сознания я понимаю, что Уэйн-то может позволить себе безрассудство, потому что он уже одной ногой на небесах, а у меня такой отговорки нет, но я все равно решаю испробовать этот прием.
- Это место - прямо из Спрингстина, - говорит Уэйн. Он запевает, покачивая в такт головой: - Так и буду сидеть и пытаться вернуть хоть немного славы тех дней…
- Время тебе ничего не оставит, только нудные байки о ней… - подхватываю я.
Уэйн улыбается:
- Как говорил Сэмми, у Спрингстина на каждый случай найдется песня.
- Я помню.
- На нас смотрят, - говорит, ухмыляясь, Уэйн.
Я опрокидываю еще одну стопку водки.
- Да пошли они все, - отвечаю я, или, скорее, выпитый мною алкоголь.
- Да пошли они все, - провозглашает Уэйн, поднимая стопку, и снова отпивает микроскопический глоток.
Я, когда выпью, вечно пытаюсь взять на себя какие-нибудь грандиозные обязательства в плане личностного роста - когда ты свободен от гнетущего давления трезвости, то все они кажутся само собой разумеющимися и легковыполнимыми. В данный момент я обещаю себе пребывать, подобно Уэйну, в защитном чехле ироничной отрешенности, какие бы демоны из прошлого ни возникли на моем пути. Я абсолютно убежден, что смогу дать им достойный отпор. Как же велико мое удивление, когда пара сильных рук хватает меня и грубо стаскивает со стула. Споткнувшись, я получаю такой удар в ухо, что меня разворачивает, и я плюхаюсь задом на пол. Подняв глаза, я вижу над собой постаревшего и обрюзгшего Шона Таллона с пунцовым, перекошенным от злобы лицом и крепко сжатыми кулаками.
- Привет, Шон, - говорю я, нетвердо поднимаясь на ноги. - Как поживаешь?
Я исхожу из того, что во время разговора драться будет неуместно. Очевидно, я ничего не смыслю в драке, потому что неуместным оказывается сам разговор. Он снова бьет меня, на этот раз по голове; я, нелепо размахивая руками, безуспешно пытаюсь укрыться каким-то девчачьим блоком от его кулака, который больно проезжается по глазнице, одновременно опровергая мою несостоятельную теорию и отбрасывая меня назад на стул.
- Привет, хрен собачий, - говорит Шон, приближаясь ко мне. - Давно тебя поджидаю: когда, думаю, задницу свою покажешь.
В реальной жизни, не по сценарию, редко удается выдумать удачную остроту. Обычно она приходит в голову только задним числом, когда смысла в этом, понятно, никакого нет. Поэтому я всегда с маниакальным рвением пользуюсь счастливым сочетанием обстоятельств и приступа остроумия, к чему бы это ни вело, - а ни к чему хорошему это, как правило, не ведет. Я говорю:
- Ты всегда был неравнодушен к задницам, - а Шон уже бьет меня ногой в живот. Я падаю назад, на столик, в награду за мою удачную шутку слыша заливистый хохот оценившего ее Уэйна, и думаю о том, что хорошо, что Шон уже ударил меня к тому моменту, как я поставил под сомнение его сексуальную ориентацию.
Теперь мы - главный номер вечера, причем я за сегодняшний день уже вторично получаю по лицу на публике. Шон театральным жестом поднимает над головой стул, и я с ужасом вижу, что он всерьез собирается обрушить его на меня, распластанного на столике. У меня мелькает безумная мысль: интересно, разлетится ли стул при этом в щепки, как в кино? Мое тело непроизвольно съеживается в позу зародыша, глаза зажмуриваются, вид абсолютно жалкий. Раздается громкий хруст, который я принимаю за звук встречи моих костей со стулом, но через некоторое время понимаю, что не чувствую боли, и открываю глаза. Шон сидит на полу, согнувшись пополам, и держится за живот; неподалеку валяется сломанный стул. Между Шоном и моей разнесчастной задницей стоит мой брат Брэд, властно выставив вперед ладонь.
- Хватит, Шон, - говорит он тихо. - Не время сейчас.
Шон медленно поднимается на ноги, потирая левый бок повыше ребер, и изумленно смотрит на Брэда.
- Ты чё, Гоф, в натуре мне двинул?
- Кончай, Шон, - говорит Брэд. - Я серьезно.
Из-за стойки к ним тревожно взывает Луис, маленький бармен с острым личиком грызуна:
- Может, выйдете, ребята?
На него обрушивается шквал народного гнева - крики "Заткнись!", "Умолкни!" доносятся из публики, которая не желает отказываться от наметившегося представления.
- Ты защищаешь этот кусок дерьма? - говорит Шон. - После всего, что он про нас понаписал?
- Я не защищаю то, что он сделал, - просто отвечает Брэд, - но не собираюсь смотреть, как ты будешь его мочить.
У меня внутри что-то сжимается при этих словах Брэда, и я медленно вылезаю из-за стола и нетвердо встаю на ноги. Шон уже почти наступает Брэду на носки.
- Отвали, Гоф, - произносит он угрожающе, утирая слюну со рта, - пусть сам защищается.
- И не подумаю, - говорит Брэд негромко. Меня просто захлестывает волна благодарности и восхищения, оттого что старший брат вступился за меня. В горле образуется комок - впрочем, возможно, это из-за полученных побоев. Воздух между Шоном и Брэдом сгущается на глазах, они стоят лицом к лицу, каждый ждет, что другой нарушит паузу. Меня охватывает слабость - я понимаю, что мирно это не кончится. Затронуты эго и мужское достоинство, притом на глазах у зрителей. Кровопролитие неизбежно. Мое покореженное лицо начинает разгоряченно пульсировать.
- Брэд, все в порядке. Я сам справлюсь, - говорю я вовсе не потому, что я действительно могу сам справиться, а потому, что меня, идиота, всегда тянет что-нибудь сказать.
Толпа одобрительно гудит, раздаются выкрики вроде "пусть он сам за себя постоит", и я молю бога, чтобы Брэд на них не поддался. Брэд бросает на меня уничтожающий взгляд, скептицизм граничит в нем с презрением, ровно такой же взгляд я встречал когда-то, если вдруг предлагал ему покидать вдвоем мячик. Обычно этот взгляд доводит меня до такой ярости, что я бросаюсь делать какую-нибудь ужасную глупость, но теперь я нахожу его очень ободряющим. Брэд не допустит, чтобы я сегодня погиб.
- Шел бы ты лучше, Гоф, - хрипит, захлебываясь от ярости, Шон. - К тебе у меня претензий нет, но если ты не свалишь, то я сам тебя свалю.
- Ну-ка, давай, - отвечает Брэд.
Шон делает шаг вперед, руки Брэда складываются в стойку, лоб рассекает зловещая напряженная складка, но броситься друг на друга они не успевают - пульсирующую тишину разрывает рокочущий голос, при звуках которого противники застывают как вкопанные:
- Какого черта тут происходит?
Зрители расступаются, и из толпы неспешно, почти по-королевски выходит тренер Дуган. Это рослый, внушительный человек с высоким лбом и темными, недобрыми глазами. За то время, что я его не видел, волосы под его неизменной кугуарской кепкой из седоватых стали серебристо-белыми, а на лице заметно прибавилось морщин. Местами его фигура просела и обвисла под грузом прожитых лет, но он идет сквозь притихшую толпу с особой величественной грацией, словно генерал, обходящий свои войска.
- Таллон! - хрипло кричит он. - Гофман! Какого черта вы двое тут делаете?
- Он ни при чем, - говорит Шон, замерший в своей боксерской стойке. Потом указывает мимо Брэда, на меня: - Все из-за его брата.
Тренер поворачивается ко мне, и его глаза прожигают в моем черепе две симметричные дырки.
- Он не стоит того, чтобы двое моих ребят дубасили друг друга, - говорит он, не отрывая взгляда от меня. - А ну, вы оба: опустили руки и отошли друг от друга!
Они смотрят на него, потом снова друг на друга и в нерешительности хмурятся.
- А ну, живо, - ревет Дуган.
Брэд и Шон опускают руки и неуверенно пятятся на несколько шагов назад. Все это время Дуган не спускает глаз с меня, и в его взгляде читается смесь презрения с интересом.
- Артур Гофман лежит в коме в больнице Мерси, и я считаю, будет правильно, если в знак уважения к нашему товарищу по команде мы не станем вышибать мозги из его ублюдочного сыночка.
Он поворачивается в сторону барной стойки, за которой с потешным выражением облегчения стоит Луис.
- А теперь, Луис, я обращаюсь к тебе как к хозяину заведения - помоги поддержать порядок. Тут сидит человек, само присутствие которого оскорбительно для постоянных клиентов заведения, и я думаю, всем будет лучше, если им не придется выпивать вместе с ним. Не дай бог, случится чего.
- Что же мне, - нервно отвечает Луис, - выгонять его прикажете?
Дуган поднимает руки над головой в умиротворяющем жесте.
- Луис, бар твой, а не мой. Ты управляешь этим заведением по собственному разумению, и никто не может тебе указывать.
Луис с минуту смотрит на Дугана, потом поворачивается ко мне.
- Я думаю, вам лучше уйти, - быстро говорит он. - Всем так будет проще.
Дуган кивает ему с улыбкой деда, который гордится своим внуком.
- Елки-палки, Луис, - с отвращением произносит Уэйн. - Мужик ты или нет?
- Что, не терпится пощупать, чтобы лично убедиться? - кричит кто-то из толпы, и заведение взрывается от злобного хохота.
- Кто это сказал? - ревет Дуган, и толпа снова стихает.
Брэд поворачивается ко мне со словами:
- Пора уходить.
Я киваю, и мы направляемся к двери, а за нами следует Уэйн, который ругается и плюется направо и налево.
- Обязательно надо было пойти и нажраться, да? - Брэд практически орет на меня, когда мы оказываемся на улице. - Очень хотелось поднять бучу!
- Эй, он сам на меня полез, - слабым голосом говорю я.
- И прибил бы, - зло докончил Брэд, презрительно фыркая. - Ты что, не понимаешь, да? Ты не можешь расхаживать по Буш-Фолс с таким видом, как будто бы ты не писал этой чертовой книги. Слишком многих ты достал.
- Ну не любят меня. - Я пожимаю плечами. - И что? Велика новость! Тебе-то что?
Брэд поворачивается ко мне в полной ярости:
- Живу я здесь, придурок! Вот это, - он обводит жестом близлежащие здания, - мой город. Я понимаю, для тебя это просто литературное сырье, но я-то вижу этих людей каждый день!
- Никто не просил тебя вмешиваться, - говорю я. - Хочу получить по шее - и получаю, твое какое дело?
Он окидывает меня тяжелым взглядом, на лице его отражается гремучая смесь невысказанных чувств. По крайней мере, я очень надеюсь, что он не собирается их высказывать, потому что я не уверен, что смогу выслушать все, что думает обо мне Брэд в эту секунду. И тут я понимаю две вещи: во-первых, что моему старшему брату я отнюдь не симпатичен, а во-вторых, что мне бы страшно хотелось, чтобы это было не так. Брэд медленно, с шумом выдыхает, зажмуривается и встряхивает головой.
- Я пошел домой, - устало говорит он.
Он отворачивается и уходит, я смотрю ему вслед, бесконечно ненавидя себя, и размышляю о том, что в какой-то момент самый распоследний козел всегда понимает, что он таки козел. Просто сделать с этим уже ничего нельзя.
Я поворачиваюсь к Уэйну, облокотившемуся о витрину бара: он выглядит ужасно осунувшимся и потрепанным.
- Ты готов идти домой? - спрашиваю я.
- Не-а. Все только начинается, - говорит он с улыбкой, отступает от стены, и его немедленно выворачивает на мостовую.
Глава 14
Трезветь лучше постепенно, как аквалангисту всплывать с большой глубины: надо периодически останавливаться, чтобы привыкнуть к смене давлений. Получивший по роже такой роскоши лишен: он разом впечатывается в стенку трезвости, и ох как же это больно, когда вот так, по-садистски, наводят резкий фокус на свежие раны и синяки. Зато есть в этом и свои плюсы: теперь я чувствую себя в состоянии сесть за руль и отвезти Уэйна и себя домой, что я и проделываю с великой осторожностью, живо представив себе, с какой счастливой крысиной улыбкой Мыш выпишет мне штраф за вождение в нетрезвом виде, уже предвкушая, как будет на следующий вечер расписывать этот эпизод за пивом своим дружкам, приплетая всякие героические подробности.
В горле чувствуется какая-то сдавленность, какой-то теплый комок стоит на стыке груди и пищевода, и я понимаю, что все это время сдерживаю слезы. То ли я все еще отхожу от неожиданного нападения Шона, то ли со мной происходит что-то более значительное.
Уэйн откидывается на сиденье, на его изможденном лице застыла усталая, довольная улыбка.
- Скажи, весело было!
- Рад, что мое публичное избиение доставило тебе удовольствие.
- Ну, все же обошлось, - говорит Уэйн.
- А ты, прости, лицо мое видел? - С этими словами я поворачиваю зеркальце заднего вида и тщательно рассматриваю себя. У меня разбит левый висок, в который засветил Шон, и кожа вокруг раны распухла и побагровела. В какой-то момент во время схватки у меня пошла носом кровь, и теперь на верхней губе красуется запекшаяся корка, и ощущение такое, как будто губу намертво приварили к ноздрям. Еще один синяк назревает справа над челюстью, чуть ниже правого уха, кроме того, всякий раз, как я закрываю или открываю рот, раздается подозрительный хруст.
- Ты легко отделался, - отмахивается Уэйн. - Если бы Брэд не вмешался, пришлось бы твои жизненно важные органы из-под столов выгребать.
- Боже, - говорю я, - даже не знаю, как бы ты выдержал столько веселья в один вечер!
Уэйн смеется и, закрыв глаза, приваливается к окну:
- А все-таки круто он за тебя вступился.
- Это точно, - говорю я негромко и чувствую, что горячий шар у меня в горле вот-вот разорвется. - А что такое с Шоном?
С Шоном, как объяснил Уэйн, было вот что. Лето после окончания школы Шон провел так же, как и все его дружки-спортсмены, - целыми днями играл в парках в баскетбол, а по вечерам напивался и дебоширил как мог. В это время он встречался с Сюзи Кармайкл, фанаткой "Кугуаров", прелести которой прославились в определенных кругах и были тщательно описаны и зарисованы на стенах мужского туалета. Однажды вечером, выпив бессчетное количество кружек пива, Шон вез Сюзи к водопаду, чтобы поразвлечься с ней в машине, но промахнулся мимо поворота и врезался в огромный дуб, росший у дороги. Учитывая объем выпитого и то, что все его мысли были о сексе, ехал он, скорее всего, очень быстро. Во всяком случае, достаточно быстро, чтобы легендарное тело Сюзи превратилось в лепешку и она погибла на месте. Основной удар пришелся на нее, потому что в последний момент Шон инстинктивно увернулся от дерева.