Трагедия в Одессе странно повлияла на жителей города. Они на ура восприняли назначение киевской хунтой бандеровцев во властные структуры своего города. Что говорить о спикере верховного совета Одесской области Гондаренко Леше – нацисте и бандеровце?!
74 депутата проголосовали за эту одиозную кандидатуру, когда тот купил должность спикера. Леша Гондаренко дал слово перечислять всю зарплату, все премии на содержание бандеровцев, которые убивали свой народ в Луганске и Донецке, которые сожгли 48 одесситов в Доме Профсоюзов.
Видать ко всему прочему позору у одесситов еще и весьма короткая память. Теперь мужи города Одессы избирают руководство области, которое будет в будущем жечь живьем не только одесситов, но и жителей других городов.
Губернатор Одесской области Палица предлагал за эту должность триста тысяч долларов, но не обещал жечь одесситов живьем. В это трудно поверить. И любой писатель не поверил бы. Но факт остается фактом. Триста тысяч можно было разделить, но депутаты отказались. Ради чего, во имя чего? Только будущее может дать ответ на эти вопросы.
Сам же Гондаренко, теперешний председатель Верховного совета области – личность еще более омерзительная, чем радикал Ляшка-Букашка. Для того чтобы стать известным на всю бурлящую от дурости страну, он одним из первых прибыл на место сожжения одесситов в Доме Профсоюзов 2-го мая, где с восторгом фотографировал трупы заживо сожженных и выкладывал их в соцсети с оскорбительными комментариями. Здесь он как бы соревновался со своим духовным наставником Степаном Бандерой. Он афишировал свою причастность к Правому сектору Яруша, фотографировался на фоне обгоревших трупов, шевелил челюстями, показывая, что он их ест. Он не отходил от Дома Профсоюзов, кривляясь перед фотокамерами.
Узнав, что Вальцманенко прибывает в Одессу поглядеть на одесское чудо, он побежал в аэропорт, долго стоял у трапа самолета с букетом невесты, пал в ноги шоколадному королю, когда тот появился, вылизал его туфли до блеска и…вошел в доверие. Лесть – древнее и эффективное средство добиться цели, если эта лесть используется с умением и прилежанием.
И, о силы небесные! ничтожество возглавило одесское отделение партии Вальцманенко "Солидарность".
За ним потянулась и пристроилась у него родня. Неизвестно, выкладывал ли Гондаренко триста тысяч баксов за свою должность, или этого оказалось мало, поэтому пришлось подключать самое дешевое, самое грязное и самое действенное – лесть. Лесть сработала.
Губернатор Коломойша замыслил прибрать Одессу к своим рукам, но его опередил Вальцманенко. Между ними уже давно шла борьба за передел собственности. Но когда два еврея воюют между собой, эта война забавна, бескровна и всегда кончается рукопожатием, но не дай бог втиснуться в эту войну русскому человеку, да и хохлу тоже: и тот, и другой погибнет. Если у Ленина мать (девичья фамилия Бланк) была чистокровной еврейкой, то по всем законам еврейской нации, дети, рожденные от матери – еврейки, считаются евреями. Значит, Ленин был стопроцентный еврей. Говорят, он этого не знал. Какая наивность!
Он, надо признать, был далеко не глуп, но жесток и потому непотопляем. Уничтожив миллионы русских, он заворожил их. Они его боготворят даже сегодня, когда уже доказано, что Ленин не любил Россию, а русских называл дураками.
27
Как только щирые украинцы подтвердили волю Бардака назначить Вальцманенко президентом страны путем голосования, вся страна наполнилась необыкновенной радостью. Все заново ожило, все пришло в движение, даже самая задрыпанная несушка несла по два яйца в день, а петух осеменял целое куриное стадо, лошади ржали так, что лопались барабанные перепонки. Даже свинофермы ожили, свиньи стали по-новому хрюкать, ибо у них улучшился аппетит, и желудок лучше стал работать. А у самих украинцев автоматически открывались рты, из незалежных глоток ураганом вылетали крики восторга: Слава Украине, хайль, хайль! Москали геть, геть, геть! Восторгам не было конца. Да и не было раньше таких восторгов. Америка никогда так близко не приближала к себе гордую нацию, никогда главу государства еще никто не назначал до выборов и Евросоюз специально не создавался для неньки Украины, чтоб ее посадить за обильно накрытый стол.
Все были настолько самодовольны, что сосед стал покусывать и предавать соседа от счастья. А что досталось бедной России, несмотря на то, что она сидела тихо, как мышка, один Бог знает! Ликование проникло во все тайные уголки необъятного государства. Ивано-франковские пастухи, сами собирались осеменять овец во время волчьего нашествия, накинувшегося на баранов – осеменителей, но жены пастухов встали стеной и хором произнесли всем понятные слова: "не дозволимо", лучше отрежем шланги и отправим в музей незалежности.
Видя такое отношение к себе, сам Вальцманенко тут же превратился в отца нации, как в свою бытность его кум Ющенко и прямо на глазах восторженных избирателей превращался в нациста. Еще немного, и он станет волосатым, и вместо зубов, появятся клыки, поэтому трембиты запели свою заунывную песню, овцы жалобно заблеяли, поскольку их некому было осеменять, козы набросились на киевские каштаны во время цветения, – словом все пришло в движение, все омолодилось, зацвело, запахло.
Вдохновившись всеобщей радостью благодарного народа, Вальцманенко тоже не дремал. Он всегда носил обиду в своей душе, только никак не мог понять, на кого же он обижается, то ли на себя, то ли на тех, кто его недооценивал. Ведь был он и банкиром, и министром у президента Януковича, и его отовсюду изгоняли, как дохлую, вшивую собаку, по той простой причине, что где бы он ни работал, какую бы должность не занимал, он мог только напортачить. А теперь он будет изгонять, лишать теплых кресел, кого захочет. И все это благодаря великому Бардаку, лауреату Нобелевской премии мира, выданной ему авансом. О великий, о мудрый, о гений всех народов! Как его отблагодарить? Ведь он ни в чем не нуждается. Если только украинскую дивчину ему подарить для разовой утехи. А нет, можно поблагодарить его целованием в те места, где его еще никогда не целовали.
Сразу же после инаугурации, президент стал выступать на военные темы. Прежде всего, он объявил Россию агрессором, просто так, в качестве благодарности, просто так за земли Малороссии, за построенные атомные электростанции, за подаренное Закарпатье, за энергоресурсы и за все, за все, чего перечислить невозможно. А потом заверил своих граждан в том, что Украине предстоит сделать еще один, всего лишь один шаг, чтобы стать членом Евросоюза. Украинская армия вскоре станет передовой и…отбросит агрессора, и завоюет его, пройдется победным маршем по Красной площади под знаменами Степана Бандеры.
Эти мудрые речи, дремавшие в пустой голове, и выползшие наружу, вызвали бурю восторга не только в незалежной Украине, но и в Вашингтоне. Таким образом, президент великой страны, подающий надежды, был приглашен в Вашингтон к господину Бардаку Обману, подарившему ему это царское кресло.
Вальцманенко стал думать о том, как возросла Украина, как она поднялась в глазах мирового общественного мнения, и приказал средствам массовой информации муссировать эту тему вплоть до его возвращения и ждать новых указаний.
Президентский самолет готовился к вылету за океан, лучшие повара, лучшие стюардессы и даже, как говорят злые языки, молодые аппетитные мальчики, готовились в качестве сопровождающих в далекую, сказочную страну.
– Гуд дэй, Вальцо некто, – встретил его Бардак и протянул один палец.
– Какое красивое имя! Я, пожалуй, изменю свою фамилию на Вальцо некто, – произнес молодой президент, целуя протянутый палец хозяина. – Я уже менял свою фамилию, у меня есть опыт, точнее за меня это сделал мой отец. Ведь он Вальцман, чистокровный еврей и женился он на еврейке с украинской фамилией Вальманенко.
– Окей, я все знаю, – произнес президент великой страны. – Ладно, гуд бай, Вальцо некто, – произнес президент США и несколько наклонился, давая понять, что прием окончен.
– Так быстро? – удивился про себя Вальцманенко и заплакал, но Бардак уже не видел его слез. – Всего каких-то два слова… Стоило ли лететь через океан ради двух слов, которые ничего не значат? Или значат? Ведь "гут бай" переводится на украинскую мову, как добро пожаловать через неделю. Вот, через неделю я и явлюсь с пухлой папкой, в которой будет тысяча страниц доклада. Девяносто девять процентов этого текста будут составлять слова "Хайль, Слава Степану Бандере, Москали – геть и слов Слава Украине!""
Он вышел из Белого дома, сел в машину и заметил, что водитель побледнел. Боясь, что он может на кого-то наехать или совершить более тяжелую аварию, он спросил:
– Петро, шо с тобой происходит: на тебе лица нет?
– Пане презентуля, я як побачив ваше лицо, черное аки уголь и две непросохшие слезинки у мудрых глаз, так испужался настолько, что ум стал заходить за разум. А вдруг что? А вдруг этот темнокожий человек откусил вам чего, ить у него такие зубы, не зубы, а клыки. А могет быть, он приказал заключить союз с Россией, нашим заклятым и вечным врагом, который мечтает нас поработить?
– Петро, нет. У меня просто мочевой пузырь переполнен, и я не знаю, что делать, хоть в штаны пускай. А великий Бардак приказал явиться к нему через неделю. Сколько часов лететь до Киева?
– Три, – сказал водитель.
– Ну вот, приедем, я опорожню мочевой пузырь и снова в путь.
– О, но проблем. У меня специальный мешочек для этого есть. Опорожнитесь туда. Я передам его в музей. Это же будет моча президента великой страны. Кроме того, в посольстве вас ждет много народу. У вас должна быть американская улыбка на лице, чтобы не было никаких последствий, – сказал Петро.
– Какие последствия могут еще быть?
– Как какие? А вдруг произойдет самоотстрел? Олесь Бузина же застрелился, об этом вся Америка талдычит. Мы, украинцы, горячий народ. Мы можем подумать, что переговоры в Вашингтоне провалились, и что тогда делать Украине? Как жить? Да лучше повеситься или застрелиться, чем вернуться в рабство северного соседа.
– Да, пожалуй, ты прав, Петя. Ты мудрый человек, Петя. Хочешь быть моим водителем?
– Вот так, вот это другое дело. А насчет водителя, давайте так, я с годик еще побуду в этой сытой Америке, отпущу животик, но не до колен, не думайте, а так, ниже колен, то бишь выше колен и вернусь в Киев, на который давят и будут давить москали.
Вальцманенко вернулся в Киев, который уже стал ему родным. Десятки, сотни камер снимали каждый его шаг и особенно американскую улыбку и даже не американскую, а африканскую улыбку или ту часть американской улыбки, которая перекочевала из Африки в Америку. У президента даже рот увеличился в размерах, а жена ему рот массировала: появились боли от чрезмерных растяжек.
Средства массовой информации не уставали кричать о невиданных результатах поездки в Америку выдающегося политика и дипломата Вальцманенко, президента Украины. Украина никогда не была так счастлива, у нее никогда не было столько перспектив стать членом Евросоюза или на худой конец 51-м штатом США, как сейчас.
– Президент Вальцманенко, ты будешь нашим вечным президентом, как Лукашенко в Белоруссии. Мы докажем всему миру, что не только белорусы, но и мы, украинцы, цвет европейской нации, любим своего президента не меньше остальных. Вот, Америка уже подарила нам один танк и после капитального ремонта, мы сможем отправить его на Донбасс и разгромить сепаратистов и теллолистов. Ура! Слава Украине!
Это единство, этот ажиотаж, эти щирые слова, что лились со всех каналов телевидения подобно волнам могучего Днепра, значительно сплотили нацию вокруг общенационального героя Степана Бандеры. Молодые люди под знаменами бандеровцев шествовали по центральным улицам Киева и на своих руках несли престарелых бойцом армии УОН – УПА, которые от восторга только постреливали, потому что уже не могли произносить слова восторга, язык им не повиновался.
Великий тактик политических игр Вальцманенко приказал переименовать все улицы, все проспекты, которые носили названия кровных братьев-героев 17 года на украинский манер. Вопрос только в том, что этот украинский манер стал сугубо бандеровским и придет время, когда все снова придется переименовывать. А ведь это стоит дорого. Даже сейчас улиц, носивших имя Ленина по всей Украине, было около шестидесяти тысяч. За ним следовали его головорезы Дзержинский, Землячка, Каганович и другие коммунистические вожди.
28
– Бинт! Срочно!
Санитарка Аня засуетилась, разволновалась, она смотрела на бинт и не видела его и тут же молниеносно схватила свежую, выстиранную простынь, ножницы, отрезала кусок и протянула врачу, которая только что сделала обезболивающий укол раненому бойцу, бедро которого было раздроблено осколком снаряда. Раненый сразу утих, блаженно закрыл глаза, выдавив из себя стон благодарности, продолжая лежать на левом боку, и не шевеля ни одной частью тела.
– "Скорая" где? Срочно вызови "Скорую". Ему нужна операция, а до больницы далеко, – произнесла Люба, хватая бинт. Она тут же обнаружила, что недостаточно йоду во флакончике, а надо смазать рану вокруг, и только потом перевязать бинтом, но так, чтоб пережать вену, откуда уже мелкой струйкой сочилась кровь. И постепенно ослабевать жгут, когда капилляры начнут заживать и не давать крови выходить наружу.
"Скорая" примчалась молниеносно, она уже стояла во дворе, хотя казалось, что снаряды разрываются у самых окон, поскольку окна звенели и дрожали, как осиновые листья во время напористого ветра.
– Отвезешь больного. Не забудь карточку и листок с диагнозом.
– А как же я его там разгружу? – спросила санитарка Аня, делая испуганное лицо. – А если попадут в "Скорою" по дороге? Нет, я боюсь одна, я предчувствую недоброе…, простите меня, Любовь Николаевна, век не забуду.
– Я не могу с тобой ехать, голубушка, никак не могу, – сказала врач Люба, – вот еще один раненый. – Его тоже пытается доставить санитарка, такая же, как и ты, и она тоже боится, и я боюсь, но долг врача помогать раненым, а куда деваться. Страх…, он проходит. И у тебя пройдет: снаряды будут рваться, где-то рядом, а ты не будешь обращать внимания, а пока старайся не думать о них, проклятых. Их дело рваться, а наше дело вытаскивать раненых и оказывать им помощь. Видишь, мужиков нет, они все на передовой, ты же знаешь. А где документы на этого бойца, как его…? – В это время прибежала еще одна санитарка, маленькая ростом, щуплая, бойкая, стала тащить раненого.
– Кто тут боится? Как не стыдно бояться? Жизнь человеку надо спасать, а не дрожать за свою шкуру. Ты присягу принимала, ты клятву давала?
– Угу, – расплакалась Аня, но подошла на помощь к прибывшей санитарке.
Две санитарки и врач сначала посадили раненого, подложив подушки под спину, потом доставили нового, только что привезенного, для осмотра. Водитель, молодой, почти мальчишка не отказался помочь в одном и другом случае.
Аня села у ног больного, и машина взяла курс в сторону города, в больницу. На борту светились крупные знаки "Скорой помощи", ярко горели фонари, снаряды по-прежнему рвались, не разбирая, какую цель поражать.
Люба осмотрела того больного, которого только что доставили, и поняла, что он тоже нуждается в операции. Она пока не знала его фамилии, но чувствовала, что именно ей придется сопровождать его. После укола, она ощупала его карманы, нашла паспорт и ахнула: фамилия Ястребов оказалась ей знакома. Этот Ястребов лет пять тому почти ежедневно посылал ей любовные письма, которые она сначала просто выбрасывала, не читая. Но потом девчонки по комнате стали ее стыдить, и это возымело положительное действие, она начала не только читать их, но и жалеть мальчика, влюбленного по уши.
– Сережа, ты? Какими судьбами? Ну, раскрой глаза, перед тобой я, Люба, та девушка, которую ты преследовал, как волк серну, но догнать не смог, …и у тебя ничего не получалось.
Но Сережа не реагировал на ее слова, он был как бы в коме.
– Я Люба Дерякина. Ты…помнишь меня, Сережа? Я жила в общежитии транспортного института, когда была на пятом курсе, а ты пытался ухаживать за мной. Это ты тот Ястребов? Не может такого быть. Голубчик, неужели это ты? Я так рада. Как ты себя чувствуешь? Где твоя рана, куда тебя ранило?
Горячими ладошками она ощупывала его руки, его грудь, спину и он открыл глаза и эти глаза, превозмогая боль, узнали Любу, гордую, неприступную студентку медицинского института. Две слезинки покрыли его темные глаза, и он едва слышно выдавил из себя несколько слов, таких важных, таких желанных для Любы. У ее сейчас было много раненых женихов, но ни один из них не вызвал у нее ничего, кроме чувства сострадания.
– Помню. Кажется так, но этого не может… – и он умолк, словно потерял сознание.
– Ты ранен в живот, очень опасное ранение Сереженька, птичка, Ястреб, терпи, наберись мужества и терпи. Терпение это все, это твое спасение, ты понимаешь это? Это говорю я, Люба, за которой ты так долго пытался ухаживать, а я, я была дура…Мне надо было чтоб ты…стукнул кулаком и сказал: не выкаблучивайся.
Сережа пытался еще что-то выдавить из себя, но не смог. Люба не поняла, что он пытался сказать и сама начала тараторить.
– Сейчас, сейчас, потерпи. Укол, обезболивающего. Тебе станет легче, соколик мой.
Она остановила машину, неопознанную машину, перетащила его при помощи солдата ополченца и приказала направиться в соседнее село, где располагался полевой госпиталь.
– Срочно! Хирург, операция, ранение в живот, очень опасное. Я слушать не хочу, человек умирает, а они…Дорога каждая минута. Раненый…это мой…брат, мой единственный, – закончила она и едва не расплакалась.
Ее знакомый хирург уже ждал их. Люба, сидя рядом с Сережей, уложила его на спину, а под голову подставила свои колени и вся время поглаживала по лицу.
В больнице Сергея сразу же положили на операционный стол. Люба не отходила от стола, а когда все кончилось, сопровождала его в реанимацию.
Довольно быстро Сергей пришел в себя, окончательно узнал Любу и хотел задать ей вопрос: свободна ли она, но воздерживался. Ее ответ мог для него много значить. Есть такой закон: то, чего ты не знаешь, может закончиться отрицательно в неведении, хотя и не всегда; то, что ты знаешь, может никак не закончиться, либо закончиться положительно. Если Люба замужем это рана, которую тяжелее будет перенести, чем рану в живот.
А так…он ждал ее всякий раз и всякий раз, когда она приезжала к нему, приносила соки и другие деликатесы, это был для него праздник.
"Повезло мне. Как только выздоровею совсем, спрошу. Может, она была замужем, может у нее ребенок. Может муж на передовой, или, не сложилась семейная жизнь. Иначе, как объяснить, за что мне такое внимание?
В одно из воскресений она пришла расфуфыренная, с огоньком в темных глазах, с ярким румянцем на пухлых щеках. Так же радостно улыбалась и в этой улыбке была какая-то тайна, которую он не мог разгадать еще тогда, будучи студентом. Она, конечно, немного изменилась, стала полнее, представительнее и уже не походила на ту, вредную, неприступную девчонку, которую ему в то время не удалось завоевать.
– Ты, Сережа, поправляйся. Тебе уже воевать нельзя, будешь при мне санитаром. Ты тогда исчез, не сказав ни слова, и больше не приходил, а я именно тогда почувствовала, что мне чего-то не хватает, что душа не на месте, что сердце не так бьется. Как же ты так, Сереженька, мой дорогой, мой влюбленный мальчик, поступил совсем не по-мужски. Разве так делают?