В судебных протоколах говорилось, что несовершеннолетний Джонни М. подвергался постоянным сексуальным надругательствам в различной форме в течение шести месяцев. Сам Маверик ничего по этому поводу сказать бы не смог. Дни слились для него в одну мучительно-бесконечную полосу боли, страха… нет, даже не страха, а почти животного ужаса.
Джонни был настолько запуган, что даже маме боялся обо всем рассказать, но могла ли она ничего не видеть? Может ли хоть одна мать, будь она даже глухой и слепой одновременно, не чувствовать того, что творится с ее сыном? Когда мальчик не только не выучил за весь первый год в школе ни одной буквы, но и забыл те, которые знал раньше? Когда он не играет, а сидит, забившись в угол, похудел на пять килограммов, почти ничего не ест, да вдобавок его почему-то постоянно тошнит? Когда он ни с того ни с сего начал каждую ночь писаться в постель?
На суде мать пострадавшего Джонни М. плакала и повторяла, что она и представить себе не могла… и все ей, конечно, верили и сочувствовали. Все, кроме самого Джонни, который так никогда и не смог поверить и простить.
В заседаниях суда он не участвовал. Вердикт врачей на сей счет был однозначен: не выдержит по состоянию здоровья. Мальчик и в самом деле чувствовал себя очень плохо, с него хватило и допросов.
…Его вталкивают в тесную, прокуренную комнатку, и жирный, лысеющий дяденька с гадкой улыбкой, приподнявшись из-за залитого жестким светом стола, указывает на свободное место напротив себя.
- Джонни, садись. Не бойся и не смотри так, я тебе ничего плохого не сделаю. Мы просто немного поговорим, хорошо? Я задам тебе несколько вопросов, а ты постараешься на них ответить. Договорились?
- Да, - шепчет Маверик, цепенея, как кролик под взглядом удава.
- Ты уже большой мальчик… В каком ты классе? Тебе нравится ходить в школу?
Конечно, взрослому дяде плевать на школьные успехи Джонни и он с удовольствием пропустил бы эту часть беседы. Но перед тем как приступить собственно к допросу полагается поговорить с ребенком, чтобы завоевать его доверие.
А какое тут может быть доверие, когда мальчишка уже который месяц находится в состоянии, среднем между кататонией и истерикой. Когда он слаб и напуган почти до обморока.
"Джонни, постарайся вспомнить, это очень важно."
Но он не понимает, как это важно. Ему хочется только одного: чтобы поскорее закончились мучительные допросы и его отпустили, наконец, домой. Он не понимает, что от того, что сейчас расскажет маленький Джонни, зависит, останутся ли преступники на свободе или будут наказаны. И он сбивается, и начинает придумывать там, где не может вспомнить. Увы, но такие показания для суда непригодны; исход процесса предрешен, насильники оправданы, и в этом его, Маверика, вина. Его и ничья больше. Потому что несчастный Доминик ни о чем уже поведать не сможет; он лежит где-то мертвый, замурованный в бетон; а куда делись другие жертвы, и подавно не известно.
Очень многое осознал Джонни семь лет спустя и сказать, что он был потрясен и шокирован, значит не сказать ничего. Травмирующие воспоминания и раньше прорывались на поверхность, взламывая, точно талая вода, хрупкий лед искусственно вызванной амнезии. А теперь вся грязь и вся муть, которые Маверик долго запихивал в подсознание, поднялись черной лавиной и накрыли его с головой. Он бился в них и задыхался, как беспомощная рыба, затянутая из чистого водоема в липкий, густой мазут. Отвращение, стыд, страх, что о его бесчестье узнают другие - да что там говорить, он был уверен, что многие уже знают. Вот учитель по математике, почему он так странно иногда на Джонни смотрит? А химичка, наоборот, отводит глаза; и ребята о чем-то в сторонке судачат, не о нем ли? Настоящая паранойя.
И, как будто этого мало, Маверику вдруг начали сниться по ночам кошмарные и омерзительные "перевернутые" сны. Будто он сам творит над кем-то то, что когда-то в детстве сотворили над ним… истязает и насилует чье-то худенькое, беспомощное тело; в безумной, слепой ярости стискивает стальными пальцами чье-то горло, чтобы не кричал, не трепыхался чертов щенок, не мешал ему, Джонни Маверику, получать свое скотское удовольствие… Да что же это, ради всего святого, такое?
Джонни просыпался, отчаянно рыдая, с чудовищным чувством вины. Кусая угол подушки, чтобы не закричать от ужаса. Почему? За что? Он не преступник! Он ничего не сделал!
Весь остаток ночи, до утра, он горько плакал, боясь снова уснуть; не понимая, почему он должен быть так страшно наказан за чужое преступление. Он был еще маленьким, Джонни Маверик, и совсем не знал жизни. Он не знал, что за грехи палача всегда платит жертва.
Вот так, Джон, лукавь теперь, притворяйся что ничего не помнишь, лги самому себе. Ты идешь сейчас по гораздо более тонкому льду, чем пять лет назад. И лед уже прогибается под тобой, трещит… и когда он проломится, твое падение в холодную, темную воду будет страшным, а боль - настолько жестокой, что едва ли ты окажешься в состоянии ее вытерпеть.
Сколько бед происходит от простого неумения человека быть честным? Сперва он обманывает себя, свою память, судьбу. Потом начинает врать другим. И вот уже красивая ложь, которая проливается целебным бальзамом на кровоточащие раны, цветочными гирляндами опутывает руки и ноги, так, что и шагу не сделаешь, в конце концов захлестывается удавкой на шее.
Неправда множится, как компьютерный вирус, бесконечно реплицируя саму себя. Ее становится так много, что вот она уже заполнила весь твой маленький мир. И не надо пытаться ускользнуть в яркое волшебство красок, в разноцветную феерию иллюзий. Они не более реальны, чем высыхающие капли дождя на оконном стекле, лишь на мгновение сверкнувшие драгоценными бриллиантами и тут же обратившиеся в теплый пар, в ничто.
Любая сказка - ложь, а ты уже достаточно взрослый, чтобы просто подойти к зеркалу и заглянуть в глаза самому себе.
Джонни сидел один в пустой комнате и с придирчивым любопытством разглядывал фотографию женщины на экране монитора. Гладко зачесанные назад темно-каштановые волосы, открывающие высокий, чистый лоб; тонкий изгиб бровей и большие ярко-серые глаза с мягким налетом желтизны. Нос, пожалуй, чуть великоват, но не с горбинкой, как у Маверика, а благородный и почти прямой, точно на картинах художников Ренессанса. И мелкие, но отчетливые морщинки в уголках рта. Возраст, да.
Джонни уже обменялся с новой знакомой парой простых, но искренних и теплых писем, а теперь она прислала в прикрепленном файле свое фото. Для установления "визуального контакта" друг с другом. Новая ступень доверия, а для Маверика - новый виток лжи. Послать Кристине свой собственный портрет он не мог: девятнадцатилетний мальчишка при всем желании за импозантного тридцатидевятилетнего мужчину не сойдет. Оставалось только одно.
Джонни задумчиво кусал себе губы, нетерпеливо постукивая пальцами по столу: так обманывать ему не хотелось. С другой стороны - не все ли равно. Надо только найти подходящую фотографию на каком-нибудь гей-портале. Уж туда его интернет-подруга наверняка заглядывать не станет.
Маверик еще раз вгляделся в лицо Кристины. Хоть и был он к женской красоте абсолютно равнодушен, оно ему нравилось. Чисто по-человечески. Интересно, будь на его месте "натурал" Поль, что бы он испытал, созерцая облик прекрасной незнакомки? Джонни улыбнулся, представляя. Ему было приятно ощущать себя другим, сильным, уверенным в себе… настоящим мужчиной, которому не хватает только верной и красивой подруги рядом. Вот такой, хотя бы, как эта Кристина. Он почувствовал, как личность Поля затопляет его, словно вода в Блисе, заливающая ранней весной грязную бетонную набережную и распаханные газоны парка. Как вытесняются и тают, точно росинки на ладони, его собственные страхи, вдруг показавшиеся мелкими, пустыми и ненужными.
Он посмотрел на Кристину глазами Поля и вдруг залюбовался ею. Интересная женщина. И почему от нее муж ушел, разве что… к любимому парню? И тут Джонни усмехнулся, снова превращаясь в самого себя. Потом набрал в верхней строке адрес "Гей Ромео", одного из любимых своих интернет-сайтов, где всегда есть на что… то есть, пардон, на кого посмотреть.
Маверик перебрал фотографии нескольких десятков парней - и некоторые были очень даже ничего, но на роль Поля, увы, не годились - и, наконец, остановил выбор на некоем Акселе Шмидте из Дюссельдорфа. Мужчина средних лет, но какой красавец! Жгучий брюнет с одухотворенными, волевыми чертами лица; орлиный взгляд, одновременно суровый и нежный… Ах! Джонни даже захотелось ему написать, но он прикинул расстояние от Дюссельдорфа до Блисвайлера, потом сравнил внешние данные Акселя Шмидта со своими, и понял, что шансов на взаимность нет.
Оставалось лишь скопировать фотографию в отдельный файл и прикрепить к письму: "Дорогая Кристина, посылаю и я тебе свое фото (они как-то удивительно быстро перешли на "ты"). Оно не слишком удачное, но не суди строго…" Попробовала бы она судить строго такого мужчину, впрочем, кто их, женщин, разберет? Джонни очень надеялся, что "Поль" придется Кристине по душе, в конце концов, он ведь старался, выбирал.
Когда Маверик нажимал на "отправить письмо", его снова окатила ледяная волна стыда и отвращения к самому себе. Врать-то, Джон, ой, как нехорошо! Но прервать приятную дружескую переписку из-за такой ерунды, как фотография, было жаль.
К тому же, он помнил слова Маленького Принца: "Ты всегда в ответе за тех, кого приручил". Именно так: набрав пару ничего не значащих фраз на компьютере, ты уже взял на себя ответственность за чью-то жизнь. А единожды солгав, будешь вынужден лгать снова и снова.
ЧАСТЬ 2
Глава 1
Вот и лето прошло. Дразняще яркие краски сменились теплой прозрачностью осени; а в серых водах Блиса размножились микроскопические водоросли, заставлявшие реку окутываться по ночам призрачным, мягко-изумрудным свечением. Странное это было зрелище и завораживающее. Настолько, что Джонни, медленно прогуливаясь по узкой бетонной набережной, глаз не мог отвести от светящейся воды, по которой стайками солнечных мотыльков скользили облетевшие с деревьев листья. И небо, как огромная, до краев наполненная жидким серебром чаша, простиралось над его головой. Ночи в сентябре холодные, но от Блиса, блестящей зеленой змеей вьющегося меж темных берегов, исходило мягкое, живое тепло. Река как будто дышала, ровно и глубоко, точно во сне.
И Маверик, сам чувствуя себя частью ее сна, старался ступать бесшумно и легко, чтобы, не дай Бог, не потревожить грубым звуком шагов чуткой, волшебной тишины. В подобные мгновения даже его никчемное существование наполнялось таинственным смыслом, и он ощущал себя уже не незваным гостем на пиру жизни, но созданием загадочным и мудрым, вплетенным всеми своими мыслями и мельчайшими движениями души в гармоничную и тонкую ткань Мироздания. Жаль, что никто больше не видел его таким.
Нет, по крайней мере один человек видел. Кристина, переписка с которой переросла за лето в настоящую дружбу, и с которой Джонни, уже не стесняясь делился всем, что только приходило ему в голову. Благо, больше поделиться было не с кем. И это оказалось ошеломляюще новое чувство: видеть, что твои слова находят отклик в другом человеческом существе. Что твое "я", хотя и слегка искаженное, отражается в ком-то… так же, как твое лицо отражается сейчас в спокойном, темно-изумрудном зеркале воды.
Как необычно просыпаться по утрам, зная, что, кроме опостылевших унижений, ссор и бесконечного самоедства, тебя ожидает еще и что-то совсем иное. Письмо от твоего далекого друга, в котором он рассказывает о своих бедах, и отзывается на твои мысли, и грустит, и радуется вместе с тобой.
Кристина поделилась с Джонни грустной историей крушения своего счастья. Какая большая и светлая была в ее жизни любовь. Как она и ее муж… вместе шутили, и со смехом преодолевали все трудности… вначале.
Как постепенно, капля за каплей, из их отношений уходила радость, вытесненная этими самыми трудностями, финансовыми проблемами, бытовой неустроенностью. Постепенно муж Кристины впал в глубокую депрессию. И бедная женщина чего только не делала, чтобы его расшевелить, все в пустую. Кристине казалось, что она бьется изо всех сил о прозрачную, но необыкновенно прочную стену, как глупая бабочка об оконное стекло. Бьется и бьется, калеча себя, ломая крылья, захлебываясь в своей и чужой боли. И еще дети. Маленькие, но атмосфера отчаяния давит на них, не дает нормально развиваться. Старшему уже три года, а он ни слова не говорит.
Думая о спутнике жизни своей подруги, Джонни представлял себе Алекса: такой же избалованный, ничем не довольный, привыкший вымещать собственные обиды и неудачи на тех, кто слабее. Его даже звали "Саша", что, разумеется, являлось производным от того же самого имени - "Александр".
Дело кончилось тем, что Саша просто бросил жену и детей и уехал в другой город. К другой ли женщине или просто отправился искать счастья, из писем было неясно - да и не важно это.
Вот и отец Джонни когда-то так же поступил: не вынес тягот эмигрантского быта и вернулся обратно, в Россию. Один, без семьи. И его место занял отчим.
Но Маверик, разумеется, не стал писать Кристине ни про своего отца, ни, тем более, про отчима, а просто постарался утешить, как мог. Хотя какое уж тут утешение. А еще старался отвлечь, рассказывая ей о своей, точнее Поля, нелегкой, но увлекательной жизни. И сам любовался этими историями, даже где-то в глубине души верил в них. Хотел верить, что и в его судьбе такое возможно.
Иногда во сне он видел себя красавцем-Полем. Но Полем, у которого было прошлое Джона Маверика. И знал, что это прошлое нужно от всех скрывать, иначе он будет опозорен до конца своих дней. И прекрасная сказка рассыплется, как битое стекло по асфальту; развеется, точно мираж. Но скрыть не удавалось, и Джонни просыпался с мокрыми от слез глазами и с чувством такой тоскливой безнадежности в сердце, что хотелось вскочить с кровати и выброситься из окна, с пятого этажа, только бы положить всему конец.
А в письмах к Кристине Маверик восхищался красотой родного городка, аккуратными садиками, в которых и зимой, и летом цвели живые цветы; и уютными парками, с дорожками, устланными сухо шуршащей, мертвой листвой. "Я скажу тебе сейчас самую банальную вещь на свете: я люблю страну, в которой родился…" - писал Джонни, и это было правдой.
Только о заколдованной речке Блис никогда не рассказывал Маверик. Она была для него чем-то заветным, таким, что очень трудно доверить даже самому близкому другу.
Зато он часто любил представлять себе, как они вдвоем - Кристина и Поль - гуляют по берегам другой реки, быстрой и прозрачной, яркой, как солнце. У которой само имя необычно звучащее, чистое и прозрачное - Ока. А по пятам за ними тихо крадется очарованная осень, осыпает деревья густой позолотой, припудривает мягко светящейся желтизной прибрежную траву.
Джонни сочинял об этом стихи, и своенравная Муза гостила у него все чаще, засиживаясь порой допоздна. Ведь теперь у него появился читатель. Один-единственный, но все-таки настоящий читатель, отзывчивый и чуткий, а главное - неравнодушный.
И Маверик буквально забрасывал Кристину рифмованными строчками. А она, дивясь его графоманскому рвению, пыталась расшифровать расплывчатые, но красивые и грустные образы и преподнести их ему, как разгадку некой замысловатой шарады.
В такую вот невинную игру играли они. Единственная проблема заключалась в том, что Джонни не был честен. А ложь, как известно, слишком зыбкий фундамент, чтобы можно было построить на нем что-нибудь стоящее.
Он никогда не позволял себе жаловаться. А иногда - так хотелось. Но тогда пришлось бы выйти за рамки им же самим придуманного образа. Ведь Поль - человек сильный, и нытье ему не к лицу. Не пристало мужчине плакаться, да и какая женщина станет его за это уважать?
К сожалению, сам Джонни отнюдь не был сильным… ни духовно, ни физически, увы! Поиздеваться над ним мог практически кто угодно, тем более, что обращаться к помощи закона он боялся. Проституция в Германии не легализована, даже обычная, а уж про гомосексуальную и говорить нечего. В такой ситуации просить стражей порядка о защите - только искать неприятности на свою голову. Сам же и окажешься во всем виноват. Да и не верил Маверик больше в справедливость законов.
Около месяца назад, в начале августа, его жестоко избила компания подростков, прямо здесь, на набережной. За что? Да просто так, благо их было много, а он один. Нормальные, в общем-то, немного дурашливые пацаны, лет от 13 до 15, которые любят, подобно воробьям сбиваться в стайки и тусоваться в городских парках или под пролетами мостов. Катаются на скейт-бордах или, вооружившись баллончиками с разноцветной краской, покрывают каждую попавшуюся на глаза стену веселенькими граффити.
Обычно эти мальчишки вполне безобидны и ни на кого не нападают. Что на них нашло тогда, Бог их знает, но Джонни они отделали так, что он целую неделю отлеживался дома, а к зеркалу даже подходить боялся. Но ничего, все обошлось, и шрамов на лице не осталось. Обращаться в полицию Маверик отказался категорически. Несмотря на возмущение Алекса, который так и кипел праведным гневом:
- Какого черта! У нас правовое государство или нет? Что с того, что ты штрихер? Думаешь местные власти не знают, что у них под носом, в городском парке, происходит? Кого ты опасаешься удивить? Ты - такой же гражданин Германии, как все, и имеешь право на физическую неприкосновенность!
Чья бы корова, как говорится, мычала… уж кто бы рассуждал о "физической неприкосновенности"!
- Все так, - соглашался Джонни. - Но пойми, нет в Германии такой профессии, как "штрихер". Пусть все обо всем знают, но если я попытаюсь дать делу официальный ход, то меня же первого и накажут. А ребята отделаются предупреждением. Скажи, оно мне надо?
- Прекрасно, Джон! - не унимался Алекс. - Значит, любые подонки, неонаци, будут бить тебе морду, а ты должен молчать? Так, по-твоему - правильно?
- Это не были неонаци, - возражал Маверик, - а просто детишки. Уж не знаю, что им в головы стукнуло, или обкурились чего? Обыкновенная случайность, попался на глаза неподходящим людям в неподходящий момент, вот и получил. Бывает, что ж. Я их не боюсь, Алекс.
Но Маверик опять кривил душой. Насилие всегда порождает страх, особенно, если жертва не может себя защитить. И теперь, как только набережная пустела, Джонни торопился поскорее убраться восвояси, пусть и рискуя навлечь на себя гнев друга. Уж если все равно быть битым, то пускай лучше бьет Алекс. От него Джонни по крайней мере знал чего ожидать. Как правило, экзекуция ограничивалась парой оплеух или пощечин; неприятно, унизительно, но - не страшно.
Другое дело - группа людей, одурманенных алкоголем или наркотиками. Такие могут - и сами того не желая - забить до смерти или покалечить так, что будешь всю оставшуюся жизнь сожалеть, что сразу не убили. Уж лучше не искушать судьбу.
Но сегодняшняя ночь была так ошеломляюще красива, как бывают лишь ясные ночи начала сентября. И Джонни забыл про свои страхи… Он бродил по пустынному променаду вдоль светящегося Блиса, с тоскливым наслаждением вдыхая прохладный, пахнущий травой и свежестью воздух, и вслушивался в живую, настороженную тишину.