Дневник женщины, оставшейся неизвестной
– Ну вот скажи мне как учитель учителю – чего они от нас добиваются, а?
Мы уже изрядно нагрузились вишневой настойкой, запасы которой с каждым заседанием нашего клуба "детей и мам подземелья" неуклонно таяли. Судя по запыленности сегодняшней бутылки, продукт был весьма и весьма выдержанный – чего нельзя было сказать о нас да и о ситуации в целом.
Сегодня не стреляют – выходной у них там, что ли? Дождя тоже нет. Вчера еще лило как из ведра, а сегодня распогодилось, развёдрилось, как и не было ничего. Вот бы и с войной так! Встанешь – а она рассосалась, растворились в воздухе груды искореженного металла на полях, исчезли неразорвавшиеся снаряды, к которым и подходить даже страшно, мужики – да и бабы тоже – поснимали камуфляж, забросили в ставки автоматы, гранаты, ПЗРК и чего там еще есть, да и разошлись по своим делам. Кто обратно в шахту, кто – в техникум, поликлинику, на завод… мало ли прекрасных мест на свете по сравнению с окопами, блиндажами или блокпостами? И чтобы не было ни сгоревших домов, ни растяжек вдоль дорог, ни страшных отметин от стальных гусениц на асфальте, ни сожженных машин у обочин… Чтобы в магазин можно было пойти когда угодно, хоть в десять вечера, а не строго с восьми до десяти утра, когда не стреляют и не так страшно, чтобы банки работали; чтобы можно было нажать кнопочку и позвонить кому угодно – хоть в Харьков, хоть в Донецк, хоть во Львов или даже в Дрезден. Чтобы дети расчерчивали мелом на асфальте классики, а не сидели в темных комнатах – потому что окна загорожены железными ставнями от осколков. Чтобы знать, что первого сентября школа обязательно состоится – с толстоногими провинциальными астрами, обернутыми в целлофан, с первоклашками – новенькими, как и их портфельчики, банты и гольфы. Я не уверена, что в этом году их наберется хотя бы на один класс. Люди уезжают, уезжают, уезжают… И они правы. Почему я до сих пор не увезла отсюда Женьку? Чего я жду? Может быть, я надеюсь на какой-то цивилизованный исход всего происходящего? Или же просто боюсь бросить наше хоть и невеликое имущество, но все же свое, родное? Да и страшно пускаться по бурным водам неизвестности одинокой женщине с ребенком, если честно…
По поводу отсутствия обстрела мы сидим прямо на улице, за дощатым столом. Доски слегка влажные, на них разложено что бог послал: домашние яички вкрутую, малосольные огурчики – сплошь в укропных веточках, красота! Помидорки тоже свои, с грядки – крепкие, краснобокие. Сало теть Любиного посола, розовое, с тонкой, соломой просмоленной шкуркой, с аппетитными прорезями мясца. Хлеб тоже домашний, из хлебопечки. Ближайший магазин на прошлой неделе разнесло вдребезги – говорят, из-за блестящего петуха-флюгера на крыше. Блеск петушьего полированного бока с той стороны границы приняли, скорей всего, за оптику снайпера и удачным попаданием расхреначили нашу удобную продуктовую точку вдрызг.
– Я его предупреждала, – тетя Люба, в три укуса расправившись с бутербродом, пересказывает в лицах диалог с хозяином лавочки, местным купцом и одновременно депутатом по нашему округу, – не будет тебе добра от ворованного…
Когда грабили большой строительный магазин на Луганской окружной, наш депутатский торговец чего только из него не навез, благо и фура своя, и активное участие в создании так называемой ЛНР, или Лугандонии, как ядовито называет новообразование та же теть Люба, да и жадность немеряная. Краденого петуха хозяин тут же нацепил на высокий шпиль, и тот пошел вертеться, посверкивая коваными боками. Говорят, даже вывеска уже была заказана: "У Золотого Петушка" – да вот незадача, вешать ее теперь некуда.
– Грабь награбленное! Не успела пыль осесть, как соседи с тачками налетели и повыбирали, что осталось. За полчаса выгребли все подчистую, как воробьи в подсолнухах! Вот оно, преступление и наказание. Достоевский. Правильно я говорю?
– Совершенно верно, Любовь э…
– Да просто Люба!
– Нет, я так не могу…
Наша Марья Васильевна немножко выпила, но от наливки стала лишь чопорнее.
– А мы сейчас на брудершафт!
Соседка проворно наливает, но не только себе с Марьвасильной, но и нам с Маруськой. Однако же тянется со стопкой только к ней:
– От… давайте, давайте… до дна! Ох, хорошо! Будь здорова, Машенька!
Люба лоснящимися от сала губами смачно целует пожилую учительницу, которая проверяла тетради сначала ее сыновьям и – дай-то бог! – возможно, будет проверять их и внукам.
– И тебе не хворать, Любонька!
Все довольны – и мы с Маруськой, прилежно сидящие рядком, и даже вьющиеся по сетке забора самосеющиеся цветочки – у нас они называются "кручені паничі", по-научному, кажется, ипомея. К плохой погоде они всегда закрыты, но сегодня их шелковые сиреневые граммофончики доверчиво подставляют глаза солнцу.
– О политике – ни слова! – так в самом начале наших посиделок заявила все та же Марья Васильевна, выгрузившая из кошелки какие-то совсем редкостные помидоры – цвета шахтера, вылезшего из забоя. На разрезе они оказались совсем страшные, фиолетово-коричневые. Но на вкус… Ммммм…
– Боже… райское наслаждение! Как называются?
– Черный принц! – гордо ответствует преподавательница литературы.
– Легкие откатчика, – комментирует Люба. – Но вообще – смакота! Семян дашь?
Соседка обожает все необычное: то мочалку во дворе посадит, то тыкву фигурную вырастит.
Немного треплемся о семенах, выращивании рассады, о том, что у многих этим дождливым летом помидоры попропадали совсем. "А я говорю, подвязывать надо было!" – авторитетно заявляет наша литераторша. Рассуждаем о том, что дожди – это для пшеницы хорошо, и для подсолнечника, и для кукурузы. И в дождь опять-таки не стреляют. Почему? А бог его знает… А почему сегодня не стреляют? Задача с тремя неизвестными, как выражается Маруська: либо патроны кончились, либо у них, с той стороны, дождь идет, а у нас нет, либо все-таки возобладал здравый смысл… Хотя последнее вряд ли.
Незаметно с помидоров, зерновых и дождя все-таки съезжаем на политику, а куда сейчас без нее? Все разговоры, о чем бы они не велись – о пользе голодания для продления жизни, о том, что сериалов показывают кучу, а смотреть опять-таки нечего, и даже о том, что из зеленых помидор можно варить варенье – был бы сахар, которого нет, – рано или поздно возвращаются к политике:
– Я тебе как логик логику говорю – нет ни хрена смысла в том, что они тут вытворяют!
– Смысл, Марусь, в том, чтобы сухопутный коридор в Крым иметь – и на поезде, как раньше, ездить, и товары по железке возить, а не как сейчас… Едут и смеются, пряники жуют – это хорошо. А то они не как зайчики в трамвайчики, а больше как жаба на метле!
– А-а-а-а!!. Вот люблю я, как ты выражаешься! Тебе бы книжки писать. Ладно, про зайчиков в трамвайчике я и сама понимаю. Но они ж не это афишируют!
– Марусь, ну ты прям наивная. Что они так прямо и скажут: мы у вас тут немножко постреляем, а потом стыбзим, чего приглянется, и при этом свои порядки установим? И вы нас после всего любить будете и газ у нас покупать по пятьсот долларов! И не иначе. Потому что мы иначе обижаемся. Вы же наши друзья и братья – а братья завсегда в два раза дороже платят. На то они и братья. А после того как мы вам в рожу плюнем, вы с нами опять дружить будете. Потому как опять-таки родственники и обязаны. Ну, как-то так.
– Нет, самое смешное все-таки не это, а то, что они спасать нас пришли! От кого? У нас тут до них худо-бедно, но жизнь была. А сейчас что? Экономику они будут поднимать, как же! Они что, в наших убыточных шахтах алмазы добывать станут? На хрена они всю эту катавасию тут затеяли? Народу вон сколько положили, и еще хуже будет! У русских с логикой ваще кранты полные! Хочешь, пример приведу?
– Мы и сами с тобой русские.
– Ну, значит, не у русских, а у россиян. Эт-то, я тебе скажу, две большие разницы! Ой, да, нарежьте еще этих чудных помидорчиков… цвета тухлого мяса.
– Мась, ну не порти же аппетит!
– Слушай, о чем я хотела сказать?
– Пример из математической логики привести.
– Ага, точно! Щас.
– Подожди, я только налью.
Я щедрой рукой плещу наливку – она почему-то льется и в стопки, и мимо. Но это не беда – главное, сегодня мы сидим не в подвале, а как белые люди, на воздусях, чисто в райском саду. Женька, маленькая хитрюга, пока мы с Маруськой и остальными пьянствуем наливку, пользуясь моментом перерыва в стрельбе да и моим попустительством, гоняет по улице на велосипеде.
– Вы "Муму" помните? – внезапно спрашивает Маруська.
Не понимая, каким боком пристегнуть тургеневский шедевр к математике, я машинально киваю головой. Разумеется, я помню историю про глухонемого Герасима и его маленькую собачку… в общих чертах, конечно.
– Вот на кой ляд он ее, собачонку эту, утопил, ежели все равно от барыни собирался уходить? – вопрошает Маруська, она же учитель математики в нашей школе Мария Валерьевна, и с силой ставит стопку на стол, как будто хлопает линейкой в требовании тишины. Но мы и так все внимание.
– Ну? – не выдерживаю я.
– Баранки гну! Чего он утопил ее, Муму эту? Не мог барыне своей кукиш с маслом показать, взять животину подмышку и свалить? Типичная русская проблема: сначала тупо исполнить команду, а потом кафтан на себе рвать… Вот на чертей они у нас Крым забрали, а? Сдался он им сто лет! Никита, вишь ли, когда-то подарил! И не подарил вовсе, а…
– Обменял на равноценные по площади земли, – не выдерживаю и даю историческую справку я. – Это называлось "обмен территориями". РСФСР получила Таганрог и замечательные черноземы Курской, Смоленской, Воронежской и, по-моему, Белгородской областей. Черт, из-за этой наливки какие-то провалы в памяти прямо! Чего-то они как раз там строили… а-а-а, канал в этот самый Крым от Каховского водохранилища, вот! И желали, чтоб строительство оплачивала из своего кармана Украинская ССР.
– Ты и детям в школе так рассказываешь? – ехидно интересуется Маруська.
– Отстань. Если я детям буду такое рассказывать, меня уволят. Ну, кажись, если тут у власти останутся лэнэровцы, меня по-любому выпрут как вредный элемент.
– Да, это точно… чувствую, пойдем мы с тобой вдвоем искать лучшей доли… Ладно, то еще не скоро будет, а теперь опять про Крым, будь он неладен. Ладно, забрали под шумок, пользуясь неразберихой, а проще говоря – сперли, как норковую шубу у соседей при пожаре. А теперь носятся с ней: размер не тот да и вообще молью побита! То есть Крым как бы есть, но воды там своей нет, электричества тоже нет, а зимой ваще хоть ложись да помирай. Ежели зимой паром ходить не будет – а он по-любому по льду на коньках не поедет, как они, скажи на милость, туда продукты и то-се, пятое-десятое доставлять будут? Самолетами? Дирижаблями? На собаках?
– Это они хотели, чтобы мы в НАТО не вступали, – глубокомысленно изрекает соседка Люба. – И были к ним гм… того… поближе!
– Ближе некуда! – мрачно резюмирует Марья Васильевна.
– В результате этих загадочных манипуляций Украина прямым ходом придет в НАТО, и гораздо быстрее, чем они ожидали! А мы с вами с этим так называемым правительством к зиме будем в полной ж…пе. Связи не будет, Инета не будет, – горестно перечисляет Маруська. – Тепла тоже не будет…
– Спилим мой орех! – жизнерадостно предлагаю я, приятно согретая изнутри наливкой, которая к тому же способствует приливу житейского энтузиазма. – Тут дров на ползимы будет точно.
– Скоро не только твой баобаб, всю Лугандонию распилят и увезут, як тот орех, – вздыхает Люба. – Видали, что казачки эти самые пришлые творят? Все, что более-менее железное, режут на куски и фурами в Ростов везут, на металлолом. А чего – оно ж не ихнее! Мародеры… Говорят, уже вышки связи валить стали. Да еще и наши идиоты им помогают! Проводов уже с половины нет. Полканыч гасает по полям с автогеном – того и гляди, рельсы срезать начнут, когда танки кончатся!
– Даже если вышки и уцелеют, то связи все равно не будет, – горестно кивает Маруська. – Слыхали историю, как монтера из МТС расстреляли? Он приехал плату сгоревшую на вышке поменять, а казачки его схватили и во имя верховного бога помутнения рассудка Моторолы пустили в расход. Сказали, что он не плату, а такое шпионское оборудование хотел на вышку влепить, чтоб гениальные мысли их командования слушать. Бред собачий – нет у того никаких мыслей! Впрочем, их не только там нет. Я ж все-таки математик – простой, без выкрутасов, не какой-нибудь там университетский супермозг – но даже я подсчитала. Хотите озвучу?
Мы уже дошли до той кондиции, когда даже математика идет легко, тем более в Маруськином переложении. После ее объяснений даже полные ботаники щелкают уравнения как орехи.
– Дано: расстояние между населенными пунктами восемнадцать километров. Для тупых объясняю: мост такой длины, да еще по морю, Россия никогда не строила. Технологии нет, опыта нет. Строила Япония – у нее и опыт, и технологии, но она, узкоглазая капиталистка, дорого берет. И не ворует. Но зато она за Курильские острова обижается. И еще: за те деньги, что Раша на мост выделит, половину они точно планируют украсть. Планирование – оно дело тонкое, а менталитет, он никуда не девается. И сверх запланированного украдут, уже на месте. Воровали, воруют и воровать будут. Национальная идея такая. Ну, даже не в этом дело.
– А в чем? – дружно интересуемся мы, до крайней степени заинтригованные таким точным математическим изложением задачи.
– А в том, дорогие мои подруженьки, что строить это инженерное сооружение можно только в теплое время года. Теперь пишем пропорцию: при всем супер-пупер оборудовании и самом удачном финансировании – даже если ничего не украдут – в сутки можно построить двадцать метров. Двадцать метров! Разделили? Восемнадцать тысяч на двадцать – это сколько будет? Впечатляет результат? Даже если взять как теплые восемь месяцев из двенадцати, то все равно – строить его будут лет семь-восемь. И пока последнюю секцию достроят, первая уже развалится.
От обрисованной радужной перспективы мы сидим с отвисшими челюстями.
– Мась, ну откуда ты все знаешь? – не выдерживаю я.
– Это ты у нас историк, – бурчит Маруська. – Вот тебе и еще одна история!
– А говорили, за политику не будем, – запоздало напоминает Люба.
– Это не политика. Это голый расчет! Математика в действии. Хотела бы я знать еще и такое: сколько тут останется населения через год?
– Гекатомба, – внезапно изрекает Марья Васильевна. – Человеческие судьбы просто приносятся в жертву… просто приносят в жертву живых людей…
Она плачет, деликатно пошмыгивая носом и промокая лицо чистейшим батистовым платком. Светит солнце, чирикают воробьи, радостно визжит Женька. Ребенок наконец дорвался до улицы после нескольких недель заточения в погребе, в лучшем случае – во дворе, но меня все это уже не радует. Потому что, сколько бы мы не создавали себе маленьких радостей, мы все чувствуем себя именно приносимыми в жертву – неизвестно кем и неизвестно во имя какой высшей цели.
Аня
Я чувствую, как ото всех нас друг к другу тянутся какие-то ниточки. Где мы бы ни были, чем бы ни занимались, мы больше никогда не потеряем друзей. Тех, которые стояли на Майдане. В Киеве, Харькове, Мариуполе – все равно. Мы узнаем друг друга по лицам, выражению глаз, по каким-то неуловимым отпечаткам, оставленным Майданом. Наверное, нас можно назвать одним словом: неравнодушные. У таких, как мы, по-особенному блестят глаза, а день начинается и заканчивается сводкой новостей. Нам не интересно, почему в соседней стране больше пенсия, – нас волнует, как сделать так, чтобы в нашем собственном государстве люди наконец смогли жить достойно, независимо от того, придем ли в Европу или останемся сами по себе.
Я, как и миллионы таких как я, ненавижу ложь, коррупцию, ежедневный, ежечасный обман и то, как текут пресловутые денежные потоки, вымывая последние крохи из карманов одних и принося их на необозримые денежные отмели к тем, кто браконьерски поставил плотину. Ладно, в своей бесконечной внутренней полемике с неизвестным оппонентом я, кажется, уже начинаю повторяться. Но все равно, перед тем как закончить морализаторствовать и приступить наконец к своим новым обязанностям интерна в отделении реанимации, я скажу еще одно: нам всем, не только смертельно раненным, необходима реанимация. Подключение к ИВЛ – аппарату искусственного вентилирования. Потому что тот застой, что образовался в нашем общем, общественном организме, рано или поздно привел бы его к гибели. И неважно, что отдельные его части на вид казались совершенно здоровыми – они погибли бы вместе со всеми, от общей интоксикации. Мне очень хочется записать свои рассуждения на бумагу, а не ходить с потерянным видом, ведя постоянные внутренние диалоги, а временами и монологи. Кажется, похожей манией страдал и принц датский Гамлет, в королевстве которого тоже не все было ладно?
– Швабрам всех континентов пламенный привет!
– Иди в ж…пу! – грубо и топорно парирую я. – А когда прибудешь на место постоянной дислокации, не забудь отзвониться. А то я волноваться буду: дошел, не дошел…
– Ты чего такая?
– Какая?
– Зажатая. Агрессивная. Обидчивая.
– Во мне идет процесс объединения со швабрами всех стран. Мысленный. Иди и не мешай.
И чего он ко мне привязался? Я потихоньку начала закипать, но Красавчик, как я про себя назвала приставшего, как репей, нового сотрудника, и не думал ретироваться:
– Страдаешь избытком ума?
– Скорее, обыкновенным его наличием. И даже не страдаю. Он мне почему-то не давит.
– Кстати, так и не познакомились. Олег.
– Швабра.
– Красивое имя. Тебе идет.
– Мне все идет. И ты иди. Вот так: иди, иди, иди… и не оглядывайся. А то козленочком станешь.
– У тебя какая специализация?
– Космето-о-олог я-а-а… – протянула я томно и повела глазами, как эстрадная певичка во время течки.
Ситуация стала меня забавлять. То ли он кадрил меня, этот Олег-Красавчик, то ли просто хотел извиниться. Ну хотел – так и извиняйся. Чего голову-то морочить?
– Да? Я тоже удивился – чего наш в тебе нашел?
– Наверное, у него угри! У тебя, кстати, тоже.
Вот тут он смутился и даже, по-моему, растерялся:
– Где?..
– На бороде. А также на носу, где черти ели колбасу. Закупорка протоков салом говорит о том, что у тебя в организме повышенное количество мужских половых гормонов. От которых тебе постоянно хочется трахаться. Хотя угри можно вылечить и другим, более гуманным способом.
– Да меня и народные методы устраивают! – ухмыльнулся он. – Кстати, на тебя я не претендую.
– Не парься, я не обидчивая.
– Кофе будешь, не обидчивая?
– Без далеко идущих последствий буду.
– Остерегайтесь венерических заболеваний! – пафосно воскликнул он и ухмыльнулся.
– И мух. Особенно мух. Потому что диарея вкупе с сифилисом – это ваще атас.
– Я покорен. Нет, правда! Ты – что-то особенное. Куплю тебе к кофе бублик. А правда, что ты на Майдане стояла?
Я напряглась. Это-то ему зачем? Но все же буркнула:
– Правда.