Окружающие удивлялись преданности Анны Эмери мужу независимо от его измен, грубого обращения с ней на людях и его сомнительных деловых операций. Наверное, она, как большинство женщин ее круга и времени, верила, будто делание денег - любимое мужское времяпрепровождение, не имеющее отношения ни к этике, ни даже к закону. Она отказывалась выслушивать какую бы то ни было критику в адрес Элиаса, в том числе и от собственной семьи, отказывалась читать газеты, включая "Филадельфия инкуайрер", которые упрекали его в неджентльменском поведении. (Самые серьезные обвинения были выдвинуты против Шриксдейлов во время забастовки 1909 года, которую объявил только что организованный Объединенный профсоюз горных рабочих в восточной Пенсильвании. Тогда Элиас и его брат Стаффорд наняли небольшую армию головорезов, чтобы сорвать забастовку. Много рабочих было убито, еще больше ранено, несколько домов сгорело дотла вследствие загадочных пожаров. После срыва забастовки, однако, Шриксдейлы в течение многих лет переживали период небывалого процветания, когда акции их компаний резко поднялись в цене.) После вынужденных переговоров президента Тедди Рузвельта с хозяевами пенсильванских антрацитных шахт, которые отказывались обсуждать с профсоюзом условия контрактов и вообще выслушивать его требования, Элиас и Стаффорд злобно шутили по поводу того, как "укоротить" Рузвельта, тем более что под рукой был прекрасный недавний пример Маккинли, клеврета Марка Хэнны, получившего пулю в свой толстый живот в тот самый момент, когда он самодовольно протягивал руку убийце, а также пример Старины Эйба, или Старой Обезьяны, схлопотавшего пулю в затылок в театре Форда, - "лучше поздно, чем никогда". Поскольку братья Шриксдейл содержали внушительный штат вооруженной охраны, подобные шутки могли показаться не такими уж смешными. Они обсуждали вероятность "идеального убийства, которое можно списать на большевистских террористов", и в присутствии посторонних, даже во время официальных застолий в Кастлвуде, но, как ни странно, Анна Эмери не обращала на эти разговоры никакого внимания, храня достоинство филадельфийской гранд-дамы, для которой мужские дела непостижимы и не подлежат сомнению, а тем более - возражениям.
После смерти Элиаса, однако, Анна Эмери редко вспоминала его: якобы, умирая в почтенном возрасте восьмидесяти четырех лет, он жестоко отверг ее и был повинен в ее финансовых трудностях, как она это называла, хотя Монтгомери Бейгот и многие другие утверждали, что Анна Эмери Шриксдейл была одной из самых богатых женщин Северо-Востока. Тем не менее она нервно жаловалась родственникам и друзьям, что они с Роландом полностью находятся "во власти судьбы - если только Бог не вмешается".
И это несмотря на то что ко времени исчезновения Роланда на Западе и его последующего возвращения в качестве больного, страдающего амнезией, Анна Эмери получала доходы от имущества Шриксдейлов и инвестиций на сумму, составлявшую более семи тысяч долларов в час.
Несмотря на всю свою эксцентричность, приобретенную на седьмом десятке лет, Анна Эмери не отличалась от большинства филадельфийских вдовствующих особ своего круга, маниакально озабоченных деньгами, независимо от размеров своего состояния. Они могли спокойно отстегивать колоссальные суммы на благотворительность или в порыве чувств заплатить тысяч четыреста долларов за картину, расхваленную Джозефом Дювином, но после этого до минимума сокращали средства на содержание домашней челяди или в течение целого сезона не позволяли себе пополнить гардероб ни одной обновкой. Анна Эмери - по-своему, сурово - гордилась несокрушимо-вдовьим образом жизни: она не позволяла отапливать в Кастлвуд-Холле слишком много комнат (в том числе, разумеется, и помещения для слуг); гости на ее редких званых ужинах с отвращением довольствовались рыбой с овощными гарнирами, маслом и скатертями далеко не первой свежести. Юный Роланд, сын своей матери до кончиков ногтей, вел себя таким же образом - одевался немодно, заказывал самые дешевые места в театрах, выказывал глубокое презрение к принятым в его кругу развлечениям и видам спорта, таким как поло, парусный спорт и лошадиные бега, но у Роланда такая бережливость имела философскую подоплеку. "Если бы транжирство могло прибавить человеку хоть на локоть росту, нас бы окружали колоссы, а не пигмеи, как оно есть на самом деле", - говаривал он.
Позволь ей это Роланд, Анна Эмери с радостью истратила бы на него большую часть своих денег. Но его интересовали только книги, театры и концертные залы, а также временные "побеги", как он их называл, в "уединенные и неожиданные" уголки мира, где никто не знал ни имени его, ни лица. Например, то самое опрометчивое путешествие в Колорадо, предпринятое весной 1914 года, по его словам, ради физического и духовного спасения.
- Если ты покинешь меня сейчас, Роланд, боюсь, мы с тобой больше никогда не увидимся на этой земле, - сказала тогда Анна Эмери, но Роланд, стараясь не поддаться жалости при виде ее слез, ответил:
- Если я не уеду сейчас, мама, я не смогу больше терпеть себя на этой земле.
Анна Эмери не жалела никаких денег, чтобы найти своего пропавшего сына: она платила немыслимые суммы за оформление, печатание и распространение плакатов, которые вскоре стали знакомы каждому жителю Запада; позволяла нанятым детективам неограниченно тратить деньги на поиски. (Один из них рискнул представить счет только за текущие расходы и только за один месяц, июль, на одиннадцать тысяч долларов, и Анна Эмери оплатила его немедленно.) Бейгот, которого Анна Эмери считала старым другом и одним из лучших адвокатов Филадельфии, получил восемь тысяч только за то, чтобы поехать в Форт-Самнер, произвести решающую идентификацию и привезти бедного Роланда домой.
И конечно же, это оказался Роланд - Анна Эмери поняла это с первого же взгляда, когда Бейгот ввел его в комнату, хотя сердце у нее выскакивало из груди, а глаза заволокли слезы.
Ее Роланд! После стольких дней отсутствия! Ее мальчик! Половину лица сына скрывала нелепая повязка, волосы казались темнее и жестче, чем прежде, губы - не такими влажными, розовыми и мягкими, сама фигура его стала более кряжистой и вследствие пережитых невзгод приобрела некий устрашающе-обезьяний вид. Анну Эмери предупредили, что Роланд страдает временной амнезией, не помнит ни своего имени, ни чего бы то ни было, связанного с предыдущей жизнью, однако в первый же миг ее поразило то, как он посмотрел на нее: это был хорошо знакомый ей косящий, но лучезарный сыновний взгляд из-под полуопущенных век, в котором смешивались страх, восторг и восхищение.
- Мама?..
И уже в следующее мгновение он стоял на коленях подле ее кровати, рыдая в материнских объятиях.
- Мой дорогой Роланд, дитя мое, Бог вернул мне тебя, - плакала Анна Эмери. Так оно и было.
IV
Проницательный старый Стаффорд Шриксдейл с первых секунд встречи понял, что этот "беспамятный племянничек", о котором только и говорили в Филадельфии в эти дни и о чьем возвращении торжественно вещали общенациональные газеты, - самозванец. Но он был так потрясен, так выбит из колеи дерзостью игры, которую затеял незнакомец, что только и смог что пробормотать слабым, прерывающимся голосом какое-то приветствие и, к своему последующему сожалению, пожать ублюдку руку.
Которая оказалась холодной, влажной и липкой, хотя рукопожатие было крепким, как никогда в прошлом, насколько мог припомнить дядюшка Роланда.
И этот косой, на миг вспыхнувший взгляд самозванца не имел ничего общего с водянистым взглядом Роланда.
Тем не менее: существовала бедная Анна Эмери, сияющая и дрожащая от радости, повисшая на руке своего мальчика и хватающая Стаффорда за рукав, словно желая соединить их в объятии, к которому ни один из них не стремился. Все было именно так, как говорили кругом: Анна Эмери ничуть не сомневалась, что этот человек - ее чуть было не потерянный навсегда сын Роланд, а кто решится спорить с ней, во всяком случае, сейчас?
Анна Эмери подтолкнула чужака:
- Роланд, дорогой, ну попытайся вспомнить своего дядю Стаффорда, ну, пожалуйста! Это брат твоего покойного отца. Ну, постарайся.
Здоровенный мерзавец изо всех сил принялся изображать старание, морща лоб, щурясь и беззвучно шевеля губами, как… как настоящий Роланд. А когда он наконец заговорил - это был голос Роланда.
- Д-да, мама. Я постараюсь. Может, с Божьей помощью…
В результате проницательный старый Стаффорд Шриксдейл уходил после первой встречи со своим "беспамятным племянником", одновременно и продолжая верить, что этот человек - самозванец, и поколебленный в своей убежденности. А что, если?.. Может, испытания, через которые он прошел на Юго-Западе, и большие физические нагрузки и впрямь так изменили Роланда Шриксдейла?
Сыновья Стаффорда, приходившиеся Роланду кузенами и никогда не жаловавшие рыхлое болезненное заласканное существо, как всегда, резко разошлись во мнениях, при этом каждый видел то, что казалось очевидным ему, и был готов ополчиться на всякого, кто с ним не соглашался.
Бертрам сказал:
- Он не Роланд. Это ясно и дураку.
Лайли сказал:
- Но он должен быть Роландом - разве можно обмануть стольких людей, а тем более Анну Эмери?
Уиллард сказал с иронической, типично адвокатской интонацией:
- Манера речи этого человека, неуловимо нервная интонация, косые взгляды и усмешки, то, как он по-женски вертит плечами и ягодицами, как ходит, - все это указывает на то, что он Роланд, черт бы его побрал. Однако в то же время, если присмотреться повнимательнее, как это сделал я, изучив его сзади, с боков, издали и вблизи, то кажется, что это наш кузен в оболочке другого человека, незнакомца, который на несколько лет старше Роланда, каким мы его помним.
- Уиллард, ты что, с ума сошел? Что ты такое несешь? - перебил его Бертрам. - "Наш кузен в оболочке…" В какой такой "оболочке"?
- …он не такой рыхлый, как Роланд, гораздо более мускулистый, - раздраженно продолжал Уиллард. - У него немного другие рот и подбородок. И потом, эти глаза… Но в то же время - выражение лица, эта унылая собачья безнадежность…
- А я бы сказал, что он выглядит моложе Роланда, моложе, чем должен был бы быть Роланд.
- Моложе? Да нет же, конечно, старше.
- Я хочу сказать… для человека, столько пережившего… Сколько дней он блуждал в пустыне? И эти раны…
- Глаза у него темнее, чем у Роланда.
- Наоборот, светлее. Они какие-то более… стальные.
- Мне кажется, он узнал меня. Могу поклясться, что он - наш кузен.
- Тетка Анна Эмери - глупая старуха, к тому же полуслепая. Ты же знаешь, над ней все потешаются.
- …жалеют ее, я бы сказал.
- Если бы я уехал, пропал, был изранен, почти умер, а потом вернулся в Филадельфию, ты бы, наверное, и меня не захотел признавать, - горячо воскликнул Лайли, - чтобы лишить меня моего положения! Скажешь, не так? Ну, скажи!
- Ты, Лайли? Какое все это к тебе имеет отношение?
- Это имеет отношение ко всем нам. Если можно вышвырнуть Роланда, то почему бы и не любого другого из нас?
- Но это глупость. Ты - не Роланд. И ты - не самозванец.
- Готов поклясться, что и голова у этого человека крупнее, чем у Роланда. И лоб более квадратный.
- Тем не менее он носит шляпы Роланда. Ты ведь видел.
- И шея у него толще, это очевидно. Как у бычка.
- Но это может быть Роланд, только окрепший и возмужавший там, на Западе.
- То есть больше не девственник?
- Роланд? Нет, это невозможно.
- А вот для такого человека - вполне возможно.
- И тем не менее, да простит меня Бог, сейчас он мне нравится гораздо больше, чем когда мы были мальчишками.
- Кто: этот Роланд или?..
- И уши у него не торчат, как раньше. А кончики ушей - острее.
- И волосы в ушах. Как у меня.
- И брови более кустистые…
- Я бы сказал, что этот человек более… реален. Его существование - более реальный физический факт.
- Да уж, бедолага Роланд никогда не казался реальным.
Некоторое время они молча курили сигары, размышляя.
Наконец Лайли нетерпеливо сказал:
- Нет, все же он должен быть Роландом. Ведь никто не сказал, что это не он.
- Кроме отца. И нас.
- Я не говорил, что это не Роланд, во всяком случае, если и говорил, то без уверенности, - возразил Уиллард.
- Ну а я говорил, - сказал Бертрам. - И точно знаю, что этот человек - не Роланд.
- Послушайте, но это же невероятно, чтобы какой-то чужак мог обмануть всех нас, начиная с Бейгота. Уж Бейгот-то не дурак. К тому же этого "Роланда" видело множество наших родственников, признаюсь, некоторые из них - идиоты, вроде Анны Эмери, но они почувствовали бы, если бы это был не Роланд; всем Сьюэллам он так понравился. И слуги в Кастлвуде его, похоже, признали - впрочем, им-то все равно. Но Бейгот! Как быть с Бейготом?
- Этот парень - себе на уме, - злобно сказал Бертрам.
- Бейгот? Да что ты!
- Да, именно. Ему нельзя доверять, он никогда не был на нашей стороне.
- Папа имел продолжительную беседу с Бейготом…
- И Бейгот, как сказал папа, был с ним груб.
- С папой?!
- С папой.
- Ну, он пожалеет об этом.
- Они все об этом пожалеют.
- А пока…
- А как насчет почерка этого человека? Ведь образец…
- Как раз отчасти по этому поводу папа и встречался с Бейготом.
- Ну и?..
- Почерк этого "Роланда" очень похож на почерк бывшего, разве что несколько более неуверенный, дрожащий. Но, в конце концов, он ведь нездоров, говорят, он чуть не умер в Нью-Мексико.
- Он-то, может быть, и умер, а вот этот фрукт жив.
- И он об этом еще пожалеет. Если, разумеется, он не тот человек.
- …самозванец, наглый преступник, который надеется обмануть Шриксдейлов. Уж кто-кто, а…
- Этого нельзя допустить.
- Непостижимо!
- И мы этого не потерпим.
- И все же, - тяжело дыша, сказал Уиллард, - допустим, что он и впрямь Роланд, а мы ошибаемся. Ведь трудно представить себе - и никакой суд присяжных в это не поверит, - что собственная мать…
- Анна Эмери ему не мать, - перебил Бертрам.
- Она мать Роланда - вот кто она есть на самом деле.
- Нет, ты неточно выражаешься, она - женщина преклонных лет, подверженная самым разным болезненным фантазиям и пребывающая на грани - если уже не за гранью - старческого слабоумия, что докажет любой квалифицированный юрист.
- Но трудно будет даже возбудить столь сомнительное дело, при том, что сама мать этого человека будет свидетельствовать в его пользу.
- Нас высмеют в суде, и мы от этого позора никогда не отмоемся.
- Анна Эмери Шриксдейл не является матерью этого человека. Она - мать Роланда, а этот человек, повторяю, никакой не Роланд Шриксдейл. Он нам не кузен.
- Тогда кто же он? И как это возможно, чтобы он был так похож на Роланда?
Ответил - сердито - Бертрам:
- Это только тебе, как идиоту, кажется, что он похож на Роланда. Мы с отцом ясно видим, что он на него вовсе не похож.
- Надеюсь, Берти, ты не собираешься ставить в неловкое положение всю семью, пытаясь доказать, что тетка Анна Эмери не знает собственного сына, - ехидно заметил Лайли. - Умнее всего - перестать думать об этом и продолжать жить так, словно ничего не произошло.
Уиллард ответил с обычным адвокатским апломбом и высокомерием:
- С одной стороны, я советую быть предельно осторожными. С другой - если этот человек самозванец, то совершенно очевидно, чего он добивается. Не забывайте, какое состояние на кону: по папиным подсчетам, более двухсот миллионов долларов. Наших денег! Мы не можем без борьбы допустить, чтобы какой-то преступник унаследовал Кастлвуд-Холл и нашу фамилию. Хотя…
- Хотя?
- …перспектива долгой тяжбы и открытого разбирательства в гражданском суде меня пугает. Как юрист я знаю, чего от него можно ожидать. У защиты будет очень основательная, чтобы не сказать неуязвимая, позиция, поскольку эта несчастная Анна Эмери станет свидетельствовать, что "Роланд" - ее обожаемый сын, то же скажут Сьюэллы, Бейгот и агенты Пинкертона, а такие свидетельства весьма убедительны для суда. Боюсь, у нас нет шансов. Если только "Роланд" как-нибудь невольно не выдаст себя.
- Ну конечно же, он себя выдаст, - подхватил Бертрам. - Я в этом не сомневаюсь.
- Но как он может это сделать без нашей помощи? - задумчиво произнес Уиллард. - Этот человек дьявольски умен, признаюсь, он меня пугает.
- А, значит, ты на моей стороне! - подхватил Бертрам.
- Не обязательно на твоей, - холодно заметил Уиллард.
- Но ты все же признаешь вероятность.
- "Вероятность" всегда существует в юриспруденции. Но существует и другая вероятность: этот человек действительно наш кузен и со временем к нему вернется память, в судебных анналах числятся самые невероятные случаи, поверь мне. И мы, Шриксдейлы, допустим непростительную ошибку, если предпримем подобные действия против своего кровного родственника…
- Этот подонок мне никакой не кровный родственник, - сердито возразил Бертрам. - И на кону по меньшей мере двести миллионов долларов. А наша тетка, несомненно, скоро умрет…
- Нет-нет, Сьюэллы вечны. Как племя Струлдбруггов, о которых писал Джонатан Свифт, - они не умирают никогда, а, впадая в полное слабоумие, все живут и живут. Она переживет нас всех.
Теряя терпение, Лайли сказал:
- Этот человек и есть Роланд. Могу поклясться. Я вижу в нем то самое существо, которое мы так ненавидели и жалели. Вам просто хочется, чтобы этот слабый, недееспособный переросток оказался кем-то другим; вам просто слишком хочется верить, братья, что наш кузен мертв.
Они снова замолчали, посасывая сигары и уставившись в пол.
Через несколько минут Бертрам с лукавой улыбкой, глядя в сторону, сказал:
- Если он умер однажды, знаете ли… может умереть и вторично.
При этом Уиллард, самый старший и наиболее ответственный из троих, набросился на Бертрама и нанес ему тяжелый удар в плечо, как в детстве.
- Дурак! Черт бы тебя побрал, Берти! Никогда не произноси таких слов, если кто бы то ни было, даже слуга, может тебя услышать.