– Да, она хороша! Я даже боюсь, слишком хороша, чтобы сделать тебя счастливым, – качая головой, заметила графиня. – Видишь ли, дорогое дитя мое, такие исключительно красивые женщины возбуждают слишком много страстей и создают мужу немало забот и неприятностей. Бог даст, Ружена будет настолько умна, что полюбит тебя, как ты этого стоишь! Она рассудительна, сдержанна и, пожалуй, даже чересчур молчалива; но, может быть, выйдя замуж, развернется. Смотри, вот материя на подвенечное платье. Она любой девушке может внушить желание скорей в нее нарядиться, не правда ли?
Она развернула кусок белой парчи, удивительно затканной арабесками и серебряными цветами.
Материя была такая тяжелая и плотная, что стояла и шуршала при малейшем движении.
– Это восхитительно и должно понравиться Ружене, благодарю!
– А вот головной убор, – продолжала показывать графиня, осторожно доставая из ящика серебряную, тонкой работы повязку, осыпанную жемчугом с бриллиантом, к которой прикалывался вуаль серебристого газа.
– Да это хоть для королевы! Где ты откопала такую прелесть? Тебя положительно, должно быть, обобрали венецианские купцы.
– Подобное сокровище, разумеется, стоит дорого! Но я купила его, относительно, довольно дешево. Кузен Томассо приобрел их, по случаю, для одной родственницы, выходившей замуж; но жених был убит на поединке, а невеста постриглась в монастырь и вещи оставались на руках епископа, который и уступил их мне.
– Ого! Да он баснословно щедр, кузен Бранкассис, – иронически сказал Вок, – если только вещи достались ему не тем путем, каким приобретает обыкновенно его высокопреосвященство, кардинал-легат Балтазар Косса, который, как мне рассказывали, с помощью хорошо вооруженных, доверенных людей, прямо-таки грабит втихомолку купцов, проезжающих по землям Болоньи. [41]
– Вок! Как тебе не стыдно повторять низкую клевету. Ну, будут ли такие высокие лица заниматься разбоем? – негодующим тоном сказала графиня, – Право, ты стоишь того, чтобы я не отдала тебе подарков, которые посылают наши знатные родственники: для тебя кусок малинового бархата и чудной работы кубок, а для Ружены – золотую цепь со звездой из сапфиров и графскую корону, украшенную рубинами.
– У-у! За это я готов всех их признать святыми, – смеясь, объявил Вок, целуя мать, лицо которой тотчас прояснилось.
Позвав одну из служанок, он приказал отнести вещи.
После обеда, желая побыть наедине с невестой, Вок попросил ее идти за ним в соседнюю комнату взглянуть на подарки, которые он подносит ей по случаю свадьбы.
Войдя в комнату, Ружена стала с любопытством искать глазами обещанное подношение. Как ни была она избалована роскошью, но при виде парчи, блестящей скатертью разложенной на столе, и чудного головного убора, у нее невольно вырвался крик восхищения. С детской радостью она переворачивала и рассматривала дорогую ткань.
– Это платье ты наденешь в тот день, когда станешь моей навеки, – прошептал ей на ухо Вок, и, взяв подвенечный убор, он надел его ей на голову и подвел к венецианскому зеркалу, висевшему на стене.
Горевшая огнями повязка и длинный вуаль, окутывавший Ружену, как серебристое облако, так шли к ней, что она сама залюбовалась на свой чарующий образ. Граф был окончательно ослеплен ее красотой, обнял и привлек ее к себе.
– Ты так хороша, Ружена, что можешь и святого соблазнить! Я буду считать не дни, а часы, остающиеся до нашей свадьбы, – прошептал он, целуя ее.
Ружена обернулась к нему и, встретив его пожирающий, страстный взгляд, вздрогнула и попятилась, закрывая глаза руками.
– Не смотря так на меня! Мне становится страшно! Никогда ты еще так не глядел, – пробормотала она, бледнея.
– Глупенькая! – полуобиженно, полусмеясь, сказал Вок. – Прежде ты была маленькой девочкой, которую я чтил, как мою невесту, но в которую я не был влюблен. Разумеется, я не желаю тебя пугать и всей душой жажду завоевать твое сердце; но нельзя же от меня требовать, чтобы я всегда скрывал свои чувства.
Он усадил ее на крытую красным бархатом скамью и нагнулся к ней.
– Скажи, Ружена, любишь ли ты меня хоть немного? Со вчерашнего дня ты еще ни разу не возвратила мне поцелуя.
Ружена подняла голову и своим чистым взглядом посмотрела жениху прямо в глаза, словно хотела заглянуть ему в душу.
– Я очень желала бы полюбить тебя, Вок; у меня ведь никого нет на свете, кто любил бы меня, и кого я тоже любила бы. Но ты-то меня полюбишь ли? Или будешь все только любоваться мной? Говорят, я красива, но красота – дар непрочный! Видишь ли, я тебя еще не люблю, потому что мало тебя знаю. Ты красив, привлекателен и, если твоя душа отвечает твоей наружности, если я буду в состоянии уважать твой нрав настолько, насколько я признаю твою красоту, тогда… я отдам тебе всю мою душу! Тогда, будь ты красив или дурен, здоров или болен, даже увечен или слеп, я стану любить тебя до самой смерти, пока твое сердце будет биться для меня.
Удивленный граф в смущении выслушал прочувствованные, восторженные слова, слетавшие с розовых уст обожаемого создания, и вдруг сердце его тоскливо сжалось. Легкомысленный, избалованный женщинами и легкими победами, он понимал, что от него ждали полного, глубокого и постоянного чувства, словом, любви, истинного смысла которой ему недоставало; одно уже сознание этого требование казалось ему притеснением.
– Я постараюсь, Ружена, заслужить твою любовь и завоевать твое сердце, – нерешительно пробормотал он.
– Принимаю твое обещание и да пошлет нам Бог счастье!
Она взяла руками его голову и поцеловала его в лоб, а затем выпорхнула из комнаты, как спугнутая птичка.
Вечером в доме разразилась целая буря. Отец Иларий узнал об исчезновении Светомира, и все предпринятые им розыски не дали никаких результатов. Графиня была вне себя и за ужином, сообщая мужу о случившемся, упрекала беглеца в подлой неблагодарности.
Но граф принял новость довольно равнодушно.
– О чем ты волнуешься? – спокойно возразил он. – Если малый нашел себе кусок хлеба, который ему больше по душе, так нам что до этого?
– А я так нахожу даже, что он прав, – сказал Вок, презрительно посматривая на отца Илария. – Дрянных попов у нас – избыток, и нет причин жалеть, что одним негодным монахом будет меньше! Я всегда не одобрял, что Светомира насильно хотели упрятать в рясу, и его смелый поступок только возвышает юношу в моих глазах.
За эти свои слова Вок был награжден под столом горячим рукопожатием невесты, которая, после того, как встала из-за ужина, рассказала ему о приезде Светомира в Рабштейн и своей посильной помощи. Вок не только одобрил ее вполне, но и прибавил, что, не будь он, в то время на Кутной горе, он и сам помог бы своему другу детства.
Днем Анна выходила из дому навещать свою тетку и племянницу, дочь Яна Жижки, и по возвращении своем, когда они с Руженой остались с глазу на глаз, стала описывать подруге впечатление своего посещения.
– В какое ужасное время мы живем, – прибавила она. – Иногда я просто недоумеваю, как могут христиане до такой степени ненавидеть и непрерывно преследовать друг друга, потому только, что одни – чехи, а другие немцы.
– Все это очень грустно, разумеется! Но зачинщиками разных ссор бывают преимущественно немцы, а чехи только защищают свои права, – заметила Ружена. – А что именно вызвало твое удивление?
– Случай, на который я наткнулась сегодня у тетки. Пока я была там, к ней зашла ее старая подруга и бывшая соседка, Луиза Гюбнер, вдова брата профессора. Пришла она с дочерью, Маргой, с которой я подружилась, когда еще жила здесь, в Праге, до переезда к вам. Я ей очень обрадовалась. Но вообрази, как они обе несчастны. Мистр Ян Гюбнер решил выдать бедную Маргу замуж за богатого мясника, Гинца Лейнхардта; а она любит молодого чешского рыцаря. После этой истории с голосами в университете Гюбнер – в ярости, при мысли, что Марга смеет любить чеха; а к ней самой он питает прямо ненависть и невозможно грубо с ней обходится. На ее слезы и мольбы дать ей хотя свободу, потому что Гинц ей противен, дядя отвечает пощечинами. Свадьба давно уже была бы справлена, если бы не подоспело обнародование декрета, который смутил немцев и поглотил все их внимание. Теперь мать и дочь стерегутся famulus\'oм профессора; но сегодня утром этот негодяй был ранен в стычке с чешскими студентами и они воспользовались случаем, чтобы навестить тетку и передать через нее письмо Милоте, ее возлюбленному, который в отсутствии.
– Бедная, как мне ее жаль! – сказала Ружена.
– Не правда ли? А если бы ты видела ее слезы и отчаяние, так они, право, и камень могли бы тронуть. Ты не будешь меня бранить за то, что я сказала Марге, чтобы в крайнем случае она пришла сюда? Ты и особенно Вок, который хорошо принят при дворе, может быть, помогли бы ей и защитили.
– Разумеется, ты сделала хорошо! Жестокость ее старого глупого дяди возмутительна. Я попрошу Вока помочь в трудную минуту.
На следующий день Ружена повела жениха к себе и под секретом рассказала ему историю Марги, прося прийти, если возможно, на помощь бедной девушке. Приведенный в хорошее настроение духа беседой и лаской своей обаятельной невесты, Вок обещал, если потребуется, даже перерезать горло старому Гюбнеру.
– Милота – мой друг! Какой притворщик, ничего ведь мне не сказал о своей любви; но все равно, что могу, я ему сделаю! Король послал его с поручением в Моравию, и он должен приехать обратно с минуты на минуту.
Несколько дней спустя после этого разговора, часов около трех пополудни, какая-то женщина, закутанная в темный плащ, явилась в дом Вальдштейнов и пожелала говорить с Анной. Неизвестная оказалась Маргой. Бледная и дрожа, как в лихорадке, она бросилась на шею подруге, едва они остались одни.
– Спрячь меня, – пробормотала она.
Анна успокоила ее, и Марга рассказала, как накануне дядя объявил, что в виду смутного времени, а может быть даже необходимости в любую минуту оставить Прагу, он решил ускорить ее свадьбу.
– Над немцами разразилось такое горе, – прибавил Гюбнер, – что всякое празднество должно быть исключено по нынешним временам. Я решил с Лейнхардтами, что послезавтра мы вас обвенчаем потихоньку. Это меня тем более устраивает, что в случае, если я уеду из Праги, Гинц купит у меня дом; да и матери твоей будет больше времени заняться утомительной укладкой.
У дяди было такое страшное лицо, что я ничего не посмела возразить и решила покончить с собой, – дрожащим голосом говорила Марга. – Но сегодня я видела Милоту, когда он выходил от Змирзлика, и это придало мне мужества. Я скрылась из дому и прибежала просить панну Ружену спрятать меня у них. Может быть, Милота увезет меня.
Глубоко жалея несчастную, но в тоже время обеспокоенная тем, что скажет графиня, Анна побежала к Ружене и та ее утешила.
– Вок обещал мне помочь, а если он захочет защитить Маргу, то его мать не посмеет даже ему противоречить. Я тотчас же пойду к нему и все расскажу.
У молодого графа были гости, – два его приятеля, но по докладе пажа, что невеста желает его видеть, он извинился и вышел. Взволнованная Ружена передала ему случившееся у Гюбнеров и просила разрешение спрятать Маргу и оградить от неудовольствия графини.
Вок на минуту задумался, но затем хитрая, смелая улыбка мелькнула на его лице.
– Хорошая мысль явилась у меня и если удастся привести ее в исполнение, то мы сыграем с Гюбнером такую шутку, которую он долго будет помнить, – сказал он, обнимая Ружену. – Пойдем к Анне, мне хочется посмотреть саму героиню.
При входе их, Марга вскочила, со страхом ожидая решение своей участи, но Ружена ее поцеловала, а Вок заверил, что надеется ее спасти. Это несколько ее успокоило, и она могла разумно отвечать на предложенные ей вопросы.
– Когда, думаете вы, начнут вас искать? – первое, что спросил Вок.
– Я полагаю, что дядя вернется только поздно вечером, потому что у профессора Варентраппе на сегодня назначено большое собрание для обсуждения новой просьбы королю, разрешить чехам отделиться от прочих народностей и основать свой особый университет.
– Ловко придумано! Во всяком случае, это их совещание поможет нашим планам. До свидания и не беспокойтесь, если я немного запоздаю. Я надеюсь привезти вам добрые вести, пани Гюбнер!
Два часа прошли в томительном ожидании. Марга была как в лихорадке и, несмотря на убеждение Ружены и Анны, заливалась слезами.
Наконец, в соседней комнате раздались поспешные шаги, и Вок вошел в сопровождении другого молодого человека, высокого роста, с приятным, открытым, добрым лицом.
– Милота! – радостно вскрикнула Марга и бросилась к вошедшему.
Он прижал ее к груди, со словами:
– Успокойся, дорогая, мы спасены!
– Ты не презираешь меня за то, что я немка? – улыбаясь сквозь слезы, спросила Марга.
– Бог с тобой! Политика не касается нашей любви, и я надеюсь, что добрая жена чеха забудет даже свое немецкое происхождение! Я хочу спросить, желаешь ли ты через два часа стать моей женой? Все устроено, благодаря помощи Вока и прочих друзей, а Христиан Прахатицкий, из церкви св. Михаила, нас обвенчает.
– Хочу ли я? И ты можешь об этом спрашивать? – сказала она с сияющим от счастья лицом. – Как мне благодарить вас, пан граф, за счастье, которое вы мне дарите? – обратилась она к Воку, протягивая ему обе руки.
– Я сам бесконечно рад оказать услугу приятелю. Но, милая пани, нам нельзя тратить много времени на благодарности, – весело ответил он. – Слушайте же, что нам надо делать. Мы с Милотой отправимся пешком, чтобы не возбуждать подозрений, а вы с Анной прибудете за нами следом, в закрытых носилках, и пройдете прямо в ризницу, где вас будут ждать свидетели.
– Вок! – прошептала раскрасневшаяся Ружена. – Позволь мне тоже отправиться в церковь, как только мы оденем невесту.
– Разве я могу отказать тебе в чем-нибудь, особенно когда ты хочешь смотреть ту чудную церемонию, которая скоро соединит и нас навеки, – нежно ответил Вок, влюбленными глазами смотря на застыдившуюся Ружену. – Только снаряжайтесь живее, а я прикажу Броде вас сопровождать, – прибавил он, уходя.
– Скорей, Анна, неси платье, которое я подарила тебе к моей свадьбе. Я тебе другое сошью, но вы с Маргой одного роста, и оно будет в пору, а мои, я боюсь, окажутся ей узки, – распоряжалась Ружена и позвала Иитку на помощь.
– Да я с радостью отдам его Марге, – ответила Анна и через несколько минут явилась, держа в руках голубое шелковое, обшитое серебряной вышивкой платье, которое пришлось Марге, словно для нее сшитое.
Ружена выбрала из своих вещей золотой обруч, осыпанный жемчугом с бирюзой, и украсила им белокурую головку невесты.
– Это мой свадебный подарок, – сказала она, целуя Маргу. – Да будет он для вас всегда символом безоблачного счастья.
– Как вы все добры ко мне! – горячо благодарила Марга. – Как мне не любить после этого чехов, когда немцы умеют только ненавидеть, и даже родной дядя готов был погубить меня из-за племенной вражды.
– Везде есть добрые люди! Немцы в данную минуту побеждены и это единственное извинение их бессильной злости, – ответила Ружена.
Все трое накинули на себя плащи, спустились по лестнице и вышли в пустой переулок, где их ждали носилки, под охраной Броды.
У церкви их встретили и помогли выйти Вок и Милота, а в ризнице ожидали трое молодых приятелей Вальдштейна и жениха; недоставало лишь священника, который внезапно был отозван по соседству, к больному.
Но ждать пришлось недолго, и на пороге появился настоятель, Христиан Прахатицкий, а сзади его друг, Гус, который шел к нему и, узнав, в чем дело, последовал за ним в церковь.
Священник подошел к жениху с невестой, а Гус остановился в изумлении на пороге, смотря на стоявшую в глубине комнаты Ружену.
Она все еще была закутана в свой черный плащ и свет восковой свечи, стоявшей позади ее, в высоком шандале, озарял ее, точно сиянием. Низ фигуры не был виден, и золотокудрая головка, казалось, витала в воздухе.
Горячо набожному и мистически настроенному Гусу почудилось, что перед ним какое-то небесное существо, а нежная красота Ружены вполне подтверждала подобное впечатление. Но иллюзия длилась недолго, и сама Ружена бросилась к нему навстречу, со словами:
– Как я рада увидеть вас, отец Ян!
Вок заметил эту сцену и угадал настроение Гуса.
– Не правда ли, мистр Ян, что она прекрасна, как ангел, – заметил он с гордой усмешкой, подходя к Гусу.
Бледное, выразительное лицо Гуса чуть вспыхнуло.
– Да, – с улыбкой ответил он. – Бог дозволяет иногда смертному облекаться в тело, напоминающее одного из Его послов; но надо, чтобы и душа была достойна подобной оболочки! Хотя я не сомневаюсь, что пани Ружена всегда будет носительницей света, мира и милосердия.
– Обещаюсь, отец Ян, делать все, чтобы сеять вокруг себя только добро и сберечь чистоту души моей, но и вы должны мне обещать, что будете моим руководителем на этом пути.
– Согласен, дитя мое!
В эту минуту священник позвал Вока подписывать брачное свидетельство и все перешли в церковь.
– А где же Иероним? Я думал, что найду его здесь, – осведомился Гус.
– Он прошел к Змирзлику хлопотать об угощении и принять некоторые меры предосторожности, в случае, если немцы начнут чересчур уж шумно обижаться, – тихо прошептал Вальдштейн, берясь за рукоять меча.
Огонь, блеснувший в его глазах, указывал, что бурный протест врагов доставил бы ему даже удовольствие.
Когда кончилась церемония и начали поздравлять новобрачных, Вок подошел к Ружене.
– Тебе с Анной надо будет теперь же вернуться домой, пока мы будем провожать молодых. К ним тебе идти опасно: там может произойти свалка, когда Гюбнер узнает, что у него похитили племянницу.
В доме Змирзлика шли спешные приготовления к неожиданному пиршеству. Сам хозяин дома и его жена были ошеломлены известием о женитьбе племянника на маленькой Гюбнер, уже официально просватанной за другого. Но оба они знали с детства и любили кроткую, милую девушку; притом смелость самого приключения была слишком в духе времени, чтобы не прийтись по вкусу старому служаке.
С помощью Иеронима, великого искусника в таких делах, все было устроено довольно быстро, и только самый дом оставался пока не освещенным, дабы не возбуждать никаких подозрений. Наконец, прибыли музыканты, а за ними следом в дом пробрались поодиночке, и вооруженные люди.
Как только носилки и сопровождавшие их гости вошли во двор, ворота захлопнули наглухо и осветили комнаты, где собралось уже с десяток родственников и друзей, которых наскоро успели предупредить.
Дядя с теткой сердечно приняли Милоту с молодой женой и, после поздравлений, все общество перешло в обеденную залу, окна которой выходили на улицу.
Если не хватило времени для приготовления особо изысканных блюд для украшения стола, то старого доброго вина в погребе было в избытке и здравицы в честь молодых, под громкие звуки музыки, следовали без перерыва.
Неожиданное освещение всего фасада дома, музыка, говор и шумные возгласы гостей поразили соседей, тем более, что никто не заметил раньше каких-либо приготовлений к пиру. Толпа любопытных быстро возрастала и скоро запрудила улицу во всю ширину; зрители карабкались друг другу на спину, чтобы заглянуть внутрь, а какой-то мальчуган забрался даже на карниз окна.
Вок и Иероним прислушивались к глухому гулу, доносившемуся с улицы, заметили любопытного мальчишку и переглянулись; в сущности чересчур спокойное течение празднества было им вовсе не по вкусу.