Нужно было бы еще поработать до бассейна. Но сразу Вольт не смог успокоиться после поцелуйной сцены, и, чтобы прийти в рабочее состояние, пришлось применить испытанный метод: стал набрасывать фломастером эскиз новой картины, на которой, как всегда, изобразит он прекрасных людей будущего. Набрасывать эскиз, стараясь представить, какой же сделается жизнь, когда люди научатся по-настоящему использовать свои скрытые силы. Совсем другая жизнь!..
Вольт не мог верить в прилетающих на тарелках мудрых и могущественных инопланетян и даже презирал тех, кто верит, но он не мог не мечтать иногда, чтобы эта нелепица оказалась правдой. Пришельцы, разумеется, владели бы в совершенстве телепатией, и они сразу бы узнали, что именно живущий в Ленинграде ученый Вольт Комаровский дальше всех продвинулся в изучении резервов человеческого организма, - узнали бы и захотели ему помочь, потому что и в их интересах, чтобы населяющие Землю полуразумные существа стали наконец разумными по-настоящему и не угрожали бы по своей недоразвитости и порочности уничтожить самую жизнь на своей планете. Да, захотели бы помочь - и Вольт сразу же ощутил бы их помощь, приобрел бы поистине божественное всеведение, открылось бы ему устройство аларм-системы, например…
Не то что рассказать никому нельзя о таких мечтах, но и предаваться им втайне - стыдно! Вольт никогда и не рассказывает, никогда не пускает никаких пришельцев в свои картины, но не может он изредка устоять перед искушением: расслабиться, предаться постыдным мечтам о дарованном пришельцами божественном могуществе… Изредка, совсем недолго… А пока воля нежилась в постыдно-приятных мечтах, рука сама набросала эскиз: человек без всякого акваланга плывет под водой - это чудо вполне реальное, не нужно помощи никаких пришельцев: не понадобится подшивать жабры, люди научатся задерживать дыхание, как дельфины! Кстати, несколько человек уже сейчас ныряют на пять - десять минут, - многие ли о них знают, многие ли пытаются достичь того же?! Удивительно, до чего людям лень совершенствовать себя! Гоняться за какой-нибудь дурацкой тряпкой - на это у них всегда есть и силы, и время! Дикари, все еще дикари…
Пора было ехать в бассейн. Вольт подошел к спящей Наде, пощекотал ей ухо - лицо она упрятала под одеяло, только ухо и выглядывало.
- Эй, вставать будешь?
Надя что-то забормотала прямо в одеяло, Вольт только и разобрал:
- вся невыспанная…
Как всегда, отправляясь в бассейн один, Вольт немного досадовал. Себе он объяснил это тем, что презирает слабости, что ему неприятно, что собственная жена не хочет себя заставить вовремя встать. Но, может быть, хоть он и плавает всегда без единой остановки все сорок минут, ему все же приятно, когда на соседней дорожке мелькает знакомый купальник? Может быть - хотя он и самому себе в этом не признается, а уж Наде - тем более.
Пока в прихожей надевал туфли, вслушивался в двойной храп, несшийся из распахнутой двери в мамину комнату, - Перс тоже принадлежит к половине человечества, предпочитающей настежь открытые двери. Слушая мощный матушкин храп, Вольт невольно вспомнил прозвище, вычитанное в том семейном Приказе: Ника Самохрапийская. Да, такие приказы издаются только в счастливых семьях…
Внизу у подъезда почти вплотную перед Стефой стоял здоровый самосвал, КАМАЗ. Вольт, увидев, выругался было про себя: зачем ставить так близко, можно же поцарапать! Но, разглядев номер самосвала, сразу повеселел: 77–77! Глупость, конечно, нельзя же принимать всерьез такую примету а все-таки приятно; и всегда, когда встречается на улице счастливый номер, у Вольта улучшается настроение. Но признаться в этом никому нельзя!
6
Поплавалось сегодня хорошо, да еще и газеты в ящике оказались неуворованные. Смешно этому радоваться, а все-таки приятно.
Когда вернулся, дома еще все спали. Ну, Персу простительно: лег под утро, но мама с Надей могли бы уже встать. Если бы мама ждала своего Петюнчика после бассейна, обязательно бы вскочила, соорудила бы свою знаменитую яичницу, а Вольт обойдется.
Он только что поставил на газ кофейник, как раздался звонок в дверях. Кто бы так рано? Разве что телеграмма?
На площадке стояла цыганистого вида девочка лет пятнадцати.
- Купи мед! Хороший мед! За двадцать пять бери. На базаре такая банка - отдашь пятьдесят.
Она держала в обнимку трехлитровую банку. Вольт не верит ни в цыганские гадания, ни в цыганскую торговлю. Однажды Надя отличилась: купила на Невском у цыганки тени - захотелось навести голубизну на глаза. Ну и получила настоящий конъюнктивит. Жалко ее было, но ведь поделом, потому что она же сколько раз гадала у цыганок, а верить в гадания - хоть в цыганские, хоть в какие - это как раз и есть та самая простота, которая хуже воровства.
Мед, говоришь? Ну заходи, попробую.
- Зачем - заходи? Бери - хороший мед. Банка - пять кило!
В дверях показалась заспанная Надя:
- Чего тут у тебя?
Цыганка сразу атаковала ее - они все психологи!
- Бери, хозяйка, хороший мед! Дешево отдам! Надя оживилась:
- Давай возьмем! Как раз нужно! Почем берет?
Если бы Надя не появилась некстати, Вольт спровадил бы девочку вежливо: "Нам не нужно" или "Нет денег". Но Наде пришлось объяснить прямо, не стесняясь юной мошенницы:
Да ты что? Это ж чистая липа! Зачем говоришь?! Хороший мед! Не липа - гречиха!
- Иди-иди, ищи других дураков!
Вольт захлолнул дверь. С площадки донеслось:
- Грех тебе! Пути не будет!
Смешно, но Надя испугалась:
- Зачем ты так?! Это ж цыганка, у нее глаз дурной! Нет, это уже не смешно! Пусть бы верила в дурной глаз темная баба. Правда, Надя не кончала университетов, но ведь считается принадлежащей к интеллигенции. Да сейчас и университеты больше учат, чем просвещают.
- Значит, чтобы не сглазила, нужно было отдать ей двадцать пять рублей, которые она вымогала?
- Почему вымогала? Продавала мед.
- Какую-нибудь липкую пакость.
- Ты ж не пробовал.
- Ты забыла про тени? Тогда отделалась конъюнктивитом, а теперь захотелось небольшой холеры?
Ага, против конъюнктивита возразить нечего! Все-таки это ей как прививка против глупости. Вот только выработался ли иммунитет?
- Ну, может, и не мед… Но не надо было с нею так грубо. Вдруг теперь что-нибудь случится?!
- Что-нибудь обязательно случится! Всегда что-нибудь случается! А такие, как ты, после валят на дурной глаз, или на предчувствие, или на пиковую даму!
Нужно было торопиться на работу, а то бы Вольт еще много сказал! И кто бы верил в этот бред, а то родная жена. Это как предательство, как нож в спину!
Только отъехав порядочно от дома, он внутренне расслабился, даже улыбнулся: интересно бы заняться цыганками профессионально - ведь и в самом деле психологи: и внушать умеют, и сразу видят, с кем имеют дело. Забавная публика…
С утра Вольт, по обыкновению, заехал на клиническую базу. Старик Мокроусов издали замахал ему школьной тетрадкой.
- Вот, Вольт Платоныч, как обещал. То есть как вы сказали. Вроде те самые слова. А вроде уже и не те: написанные.
Вольт нетерпеливо раскрыл тетрадь. Да, почерк… Но, собственно, а чего он ожидал? Аккуратные прописи были бы так же неестественны, даже подозрительны, как и красивые приглаженные слова. Так что правильный почерк, хотя и ужасный. А что за слова под ужасным почерком?
"Мы пришли в деревню там пусто ушли немцы драпанули и наших нет угнали или спрятались. Захотели париться потому что давно без этого дела видим банька целая совсем на берегу как избушка на курих ножках а внутри дрова запасенные. Нас всех пятеро из разведвзвода Лешка Подоляк говорит вы не умеете дайте я стал растапливать мы воду наносили да сами искупались до бани в озере кожа по воде тоскует. Обмундировку всю тут же сушим она немецкая потому что задание выйти на шоссе чтобы не опознали сходу немецкую тоже беречь надо тоже недаром достается. Лешка растопил пошли париться из баньки в воду бултыхаемся вдруг из кустов Хенде хох деды бородатые партизаны. Говорим мы свои матерь вашу а они Хенде хох и автоматами тычут. Говорим у нас задание срываете своим самоуправством а они Хенде хох да что с них возьмешь партизанщина. А хужей всего не дают одеться голышом повели к себе в расположение а там и бабы и дети и смех и срам…"
Вольт улыбнулся, конечно, но вообще-то он ожидал совсем другого: старик Мокроусов много рассказывал случаев очень даже героических, недаром и ордена у него, да и как не быть героическим случаям, если он из разведки! А начал свои записки - и как начал, после скольких уговоров! - с какого-то анекдота.
- Почему вы с этого случая начали, Егор Иваныч? Они сидели в том же углу столовой под пальмами, что и вчера, только день был облачный, так что не лежали на халате старика резкие тени от веерных листьев.
- Да понимаешь, Вольт Платоныч, баня - это баня. Сколько всяких перестрелок было, или, скажем, сутками лежишь не дышишь, чтобы фрица скрасть, языка, - этого и не вспомнить сразу, а баня - как светлый праздник! Коросту с себя смыть. Который дома живет и в постели спит на простыне, тому не понять. Так и считаю, что получил за войну три ордена и четыре бани. А когда голышом повели - ну смех и срам! Разве забудешь?
Наверное, все так. Но еще - неумение говорить о собственном геройстве, присущее большинству хороших людей, потребность снизить пафос усмешкой.
- Ну молодец, Егор Иваныч! Я ж говорил: можете! Давайте и дальше. Про баню написали, теперь давайте про орден.
- Попробую, Вольт Платоныч.
- Чего пробовать? Делать надо, а не пробовать!
Это твердое убеждение Вольта: делать, а не пробовать! А то сколько любят тянуть, испытывать - давно надо делать, а годами все пробуют. Как от этого замедляется прогресс! Давно бы ездили на водороде, не отравляли бы воздух бензином, да воду тоже, а все пробуют! Хорошо, что у Вольта его Стефа - на бензине он бы не стал ездить принципиально! Так же как и в последнее время он не может слушать обычные пластинки: раз изобретен лазерный звукосниматель, неприятно пользоваться устарелой иглой! Надо же непрерывно прогрессировать!
- Трудно начинать в мои годы, Вольт Платоныч, потому и пробую. В молодости я тоже - с ходу, не раздумывая!
- Какие годы? Раз научились новому, значит, вы еще молодой! Старость - это неспособность учиться!
Пусть теперь попробует не вылечиться! Раз у него цель и он к тому же еще молодой!
Потом Вольт заглянул в историю болезни старика Мокроусова и в ней вычитал совершенно объективно, что и жалоб стало меньше, и состояние самих язв улучшилось, появились свежие грануляции. А ведь ведет старика Мокроусова Элла Дмитриевна, которая Вольта терпеть не может. Конечно, она объясняет прогресс в лечении своми препаратами - но ведь эти же препараты она давала и раньше.
Насквозь прокуренная Элла Дмитриевна сегодня кашляла, пожалуй, больше, чем обычно. Ну что ж, все справедливо. Несправедливо только, что, когда сляжет в конце концов, будут за ней ухаживать ни в чем неповинные родственники, жертвуя своими делами, как Перс за несчастным Веней, черт бы его побрал!
Эллу Дмитриевну уже не исправить. Печальнее, что Вольт заметил на лестнице курящую Марину. Обезьянничают, все они обезьянничают: и Красотка Инна, и вот Марина теперь.
- Мариночка, вы же испортите цвет лица!
Если Марина и испугалась за свой юный цвет лица, то виду не подала.
А что делать, Вольт Платоныч? Зато нервы успокаиваю. Аврора Степановна придирается, Яков Ильич за нее. Не знаю, уйду, наверное.
Ага, значит, не извинилась Аврора, не сумел ей внушить Вольт. И Марину жалко, и неприятно собственное поражение.
- Извинится она перед тобой, никуда не денется. А ты так и останешься из-за своей дурости селедкой прокопченной. Брось быстро, и чтоб не видел больше!
Марина бросила недокуренную сигарету в поставленную нарочно для курильщиков огромную цементную урну. Но не покорно, а скорее с иронией - совсем еще соплюха, а уже научилась иронии!
- Только для вас, Вольт Платоныч. И обещаю больше на глаза не попадаться.
- Только себя обманешь: цвет лица твой, а не мой.
Пусть подумает на досуге, в зеркало посмотрится - может, и жалко станет цвета лица.
Хотел было Вольт еще раз поговорить с грозной Авророй Степановной, но оказалось, она вместе с Яковом Ильичом на каком-то совещании у главного: обсуждают, как лучше работать, - вместо того чтобы просто работать, не отвлекаясь. Ну, без Авроры работа в отделении, пожалуй, идет и лучше.
По дороге в ИМИ Вольт, по обыкновению, читал номера машин, встречных и попутных, но счастливого на этот раз не встретилось. Впрочем, Вольт ничуть не огорчился: если счастливый номер попадается, это ободряет, нет - ничего не значит. Зато испортило настроение то, что на стоянке у ИМИ на законном месте Стефы рядом с желтым "пежо" Поливановой нахально расположилась "Волга" с надписью на боку: "Киносъемочная". Пришлось оставить Стефу на месте, принадлежащем Астафьеву из отдела фармакологии, - кажется, тот в отпуске.
Взбегая к себе на девятый этаж, Вольт думал о том, что все-таки поймут наконец люди когда-нибудь, что разыгрывание чувств - занятие недостойное, и понимание это - такое же условие неизбежного прогресса, как переход с бензина на водород и от хлорирования воды к серебрению или озонированию. Так приятно было представить себе разумное будущее, когда даже самые стандартные девицы вроде Красотки Инны перестанут сходить с ума по киношникам, - вот представил и успокоился, и уже без раздражения думал о нахальной "Волге", занявшей законное место Стефы на стоянке.
В старшинской сидел Саша Крамер и, конечно, что-то писал - научному работнику всегда есть что писать: от заявки на реактивы до монографии. Судя по его виду, голова у Крамера не болела - и то прогресс.
- Привет, мастер. - Крамер оторвался от работы с явным удовольствием. - А меня тут попросили сотворить заметку в стенгазету. Не хочешь в соавторы?
Уж лучше заявку на реактивы: все-таки польза,
- Нет, упаси бог!
- Не знаю, о чем и писать.
- Не соглашался бы.
- Тиша Лаврионов позвонил. От имени своей ше-фини. Неохота ссориться с Поливановой.
Да, с Поливановой ссориться глупо. А сам Вольт вчера? Ну, он не ссорился - отстаивал независимость. Но результат может воспоследовать такой же, как после ссоры.
- Давай-давай, твори чего-нибудь. Чего ж они тебе не заказали тему?
- Да им все равно. Что-нибудь из жизни нашей лаборатории. Что-нибудь новое. А что у нас нового?
Блестящая характеристика: лаборатория, в которой ничего нового! Даже Вольт, хотя он тут сбоку припека, и то немного обиделся за лабораторию:
- Все-таки есть кое-что. Перечисли статьи, доклады - вот тебе и заметка. Если не гонишься за живостью слога. Все-таки не все статьи пустые, есть и по делу. У той же Вериньки, как всегда, хоть она и истеричка. У тебя. - Поколебавшись, добавил: - Да и мои статьи имеются. Новые науки тоже на улице не валяются.
Смешно, но иногда и от такой малости, как упоминание в стенгазете, бывает польза.
- Ты гений, мастер! Правда, перечислю, да и все. И пошли они - тоже мне, институтское дацзыбао! Даже и хорошо, если напишу плохо: не пристанут в другой раз. Слушай, у тебя нет знакомства в каком-нибудь тортовом заведении? Тогда был бы гений вдвойне!
Нет, вдвойне не получится. А зачем тебе?
- Да понимаешь, надо здесь в нашей конторе отметиться по поводу дня рождения. Завтра.
Только этого не хватало! Завтра на Вольта наконец записано время работы с микроманипулятором!
- А ты не хочешь отметиться послезавтра? Я бы посоображал лишний день, может, сообразил бы торт.
- Нет, все уже запущено, мастер. Наши бабы позвали этого пижона, ну, который приходил к тебе за ЗИСом. Приходил к тебе, а залучили они. Ну, в честь знакомства они все берут на себя, весь стол, с меня только торт и алкоголь.
- Плюс неаполитанское пение, - с завистью добавил Вольт.
- Ну, это… - Крамер отмахнулся небрежно. - Если захотят слушать. Завтра все внимание на почетного гостя, мастер.
Удивительно легко Крамер относится к своему пению. А ведь голос почти как у Магомаева. Ну, не совсем, но если бы учиться, развивать - кто знает.
Вот ведь собирался завтра поработать - и пожалуйста! Никогда не знаешь, с какой стороны подкрадется неприятность. Ну ничего, Протоплазма наверняка входит в число дам-устроительниц завтрашнего празднования, значит, Вольт у нее отвоюет другое время: пусть чествует киношника за счет своей работы, а не чужой!
То есть можно, конечно, засесть в бокс и работать - стол, как всегда, накроют в лаборантской - но пойдут обиды: "Вы нами брезгуете… Вы хотите показать, что все кругом бездельники, вы один работаете…" Придется посидеть со всеми.
Вольт хотел уже отправиться на поиски Верной Кариатиды, чтобы снова напустить ее на бедную Протоплазму: пусть выменивает часы на микроманипуляторе! Но тут в старшинскую как-то странно, боком вошла Веринька Щуко.
- Ты уже пришел, Вольт?
- Как видишь.
- Мне нужно поговорить.
- Давай.
- Нет, выйдем куда-нибудь.
Вольт уставился на нее в удивлении: что это за секреты, которые нельзя сообщить при Крамере? Веринька, слава богу, не жена и не любовница.
- Ну пошли.
Вольт постарался подчеркнуть свое удивление и голосом, и жестами, чтобы заметил Крамер, чтобы заметила сама Веринька. Но Крамер снова пыхтел над заметкой, а Веринька была вся погружена в свои очередные переживания. Вот только почему на этот раз она выбрала поверенным Вольта?
Красотка Инна куда-то ушла, и в лаборантской было пусто. Веринька села и стала рыться в сумочке. Вольту показалось, она сейчас вынет платок и заплачет, но она вынула казенный конверт.
- Вот, представляешь, получила вчера!
Вольт взял конверт. Так, издательство "Медицина".
- О, солидная фирма! Можно прочитать?
- Я ж для того и шла к тебе! Она даже притопнула нетерпеливо.
Вольт достал письмо на плотном издательском бланке. Так… "Как мы уже писали раньше П. Г Хорунжему, монография "Гипоталамус" запланирована… Вы, несомненно, будете одним из авторов… просим при этом учесть…"
- Ну что ж, поздравляю, Веринька, как одного из несомненных авторов.
- Ах, да что ты издеваешься! Я же вчера только узнала! А они пишут, что уже раньше писали нашему Хорунжему.
Все стало ясно, но Вольт по инерции задавал вопросы:
- Писали ему раньше, а он тебе ничего?
- Ну да! Ты представляешь!
- Но как же без тебя про гипоталамус?!
- Вот так.
- Ну а ты что? Пошла к нему?
- Конечно. Сегодня с утра.
- А он что?
- Что-что! Знаешь же его, прикинулся этаким добрым папашей: "Ты ж знаешь, как я к тебе отношусь, но ты пойми меня правильно… Объективные обстоятельства… В монографии допускают не больше трех авторов, а трое уже есть… Ты молодая, можешь подождать… Но мы тебя очень ценим и непременно сошлемся на твои работы…" Вот он что.
- "Мы сошлемся"! Значит, он тоже автор?
- Ну да. Хотя у него по гипоталамусу всего одна работа и та десятилетней давности. Давно устарела… Такой добрый папаша, норовит за плечи обнять: "Мы ценим… мы любим…" Не знаешь, как спастись от такой любви!
- А кто еще в авторах? Он сказал?