Какая хитрая диверсия: "посоветуйтесь с женой"! Думает, жена не устоит перед перспективой докторского оклада! Не знает, что Вольт никогда бы не стал терпеть жену, которая не уважает его работу.
Вольт постарался изобразить на лице вежливое сожаление:
- Не думаю, что я передумаю.
- Напрасно. У каждого человека бывает шанс, который нельзя упускать. Считайте, что вы сегодня упустили свой.
Вольт удержал все то же вежливое сожаление:
- Может быть. Или наоборот, упустил бы свой шанс, если бы согласился. Время покажет.
Он-то знал точно, где его шанс! И вышел очень довольный, что все-таки сохранил дипломатическую вежливость.
А за дверью меж монументальных ящиков все еще блуждал Тиша Лаврионов. Если бы Вольт и сомневался малодушно в правильности своего решения, один вид Тиши развеял бы всякие сомнения: все что угодно, только не сделаться ингредиентом!
- Ну как, вливаешься в наш сплоченный коллектив?
Ведь Тиша тоже дружески советовал не упускать шанс! Уж не обсуждала ли с ним Поливанова насчет кандидатуры Вольта?
- Нет. Слишком уж сплоченный для меня.
И вышел поскорей, оставив Тишу размышлять: может ли коллектив быть слишком сплоченным?
Довольным после разговора с Поливановой можно было быть разве что тем, что не наговорил грубостей и глупостей, но сущности это не меняло: сегодня выяснилось, что Поливанова его противница. Но почему?! Не может же она не понимать всю перспективность антропомаксимологии. Умная же баба в конце концов.
В своей лаборатории Вольт застал новое лицо. И не где-нибудь, а в самой старшинской, прямо на своем месте. Тут же почему-то толпился народ; даже сам завлаб, Хорунжий, вообще-то большой затворник, покинул свой кабинет и склонялся над гостем. При появлении Вольта несколько голосов закричали сразу:
- Вот он! Вот он!
Кажется, никогда его не встречали с таким восторгом. Успела мелькнуть мысль, что это журналист, пришел брать интервью про антропомаксимологию.
Гость встал навстречу и оказался довольно молодым человеком невысокого роста, в бороде и кожаном пиджаке. Все укладывалось в образ типичного корреспондента. Разве что некоторая снисходительность в улыбке нарушала образ: с чего бы журналисту снисходительно улыбаться?
- Вольт Платоныч? А я к вам. Дело в том, что я режиссер,.
Ну конечно! Как Вольт не догадался сам? Только потому, что забыл начисто о вторжении в институт киношников. Но все же отреагировал удачно:
Ну в этом вы сами виноваты! Вас, я думаю, не заставляли.
Приятно было видеть растерянность на только что самоуверенном лице.
- Не понял: при чем здесь - виноват?
Вы ко мне подходите как к психологу и жалуетесь на то, что вы режиссер. Вот я и говорю, что вы сами виноваты, что вы этого и хотели, по-видимому.
- Я не жалуюсь… Почему - жалуюсь?.. Привычные для такого рода людей гладкие фразы от растерянности не складывались, выскакивали отрывочные слова:
Странно: жалуюсь… Вот уж даже…
- Ну-ну, - Хорунжий успокаивающе похлопал гостя по спине. - Вольт Платоныч у нас большой шутник.
Гость наконец улыбнулся, но без прежней снисходительности, и заговорил уже членораздельно:
- Почему - жалуюсь? Я вовсе не жалуюсь. Даже и не знал, что вы психолог, а то бы подготовился к таким штучкам. Линник Андрей Герасимович, - и протянул руку.
- Очень приятно. Так чем могу - не как психолог?
- Вы же знаете, наверное: наша группа здесь у вас в институте начинает работать. Только стали осматриваться, видим, старый ЗИС у подъезда. Ну мне и подсказали, что он ваш.
Нынче всем подсказывают, будто кругом сплошные двоечники.
- Да, мой.
Ситуация прояснилась, и стало скучно.
- Вы нам его не дадите буквально на день для съемок? В качестве типажа, так сказать. Ну на два в крайнем случае: если подведет погода. Понимаете, возникла задумка: на нем подъезжает старый академик. У нас персонаж, фамилия Бутурлин, но это неважно. Кругом все на "Жигулях", на "Запорожцах", и вдруг он на этом ожившем ископаемом! Эффектный зрительный ряд.
Видно было, что хотя гость в кожаном пиджаке как бы и просит, но убежден, что оказывает своей просьбой честь: как же, ваш ЗИС попадет в кино!
- Нет, не дам.
Гость растерялся почти так же, как когда услышал, что он сам виноват в своем режиссерстве.
- Но почему?! Всего на день или два! Вернем в полной сохранности, я гарантирую! Наш главный будет удивлен. И разочарован. Он как увидел этот кадр, сразу велел вписать в сценарий. Он и не сомневался. Все всегда рады помочь кино!
Значит, все-таки существует главный над этим режиссером. Ну правильно, этот мелковат для главного - чем-то похож на пуделя, а главный должен выглядеть сенбернаром.
- Пусть кто хочет радуется, а я не рад. Поищите другой ЗИС, если уж так не обойтись вашему главному. Их в Ленинграде штук пять наберется, я думаю. ЗИСов, а не главных, - главных, наверное, больше.
- Ну-у, Вольт Платоныч, - загудел Хорунжий, - люди просят! Что подумают о нашей лаборатории? Что сплошные жмоты сидят!
Павел Георгиевич Хорунжий как бы олицетворяет собой казацкую удалъ - такой же большой, усатый, басовитый.
- Что вы, Павел Георгиевич, вся лаборатория Ни при чем, жмот я один. На свою ответственность.
Все равно. Люди просят. И не для себя же, не для личных надобностей.
Действительно, не для себя же прошу, не покататься, - с досадой сказал гость.
Гость - Вольт заметил, что забыл, как его зовут. А ведь только что гость представлялся. И это уже в который раз: знакомится с человеком, и тотчас новое имя начисто выпадает из памяти. Хоть бы кто-то произнес невзначай имя этого гостя: со второго раза Вольт запомнит - проверено! Вообще-то память у него приличная, но почему-то не на имена.
Вольт отвлекся на минуту, а вокруг составился настоящий хор:
Ах, ну как можно! Попросили бы меня! - это Веринька.
- Все-все вас просим! - нараспев Красотка Инна. Впрочем, не так уж она просила: ситуация ее явно забавляла, и она старалась получить максимум удовольствия.
Против общественности трудно переть, мастер, - сказал Крамер.
Непонятно, поддержал или осудил.
- Для кино можно пойти на личные неудобства, - сообщила бедная Протоплазма.
- В том-то и дело, Танечка, что для кино. Неужели вы до сих пор не слышали, что я кино не признаю? Если хотите, профессионально, как психолог
Наконец-то гость все понял и снова сделался самоуверен. Снисходительно улыбаясь, он объяснил дамам:
- Есть такие снобы, которым подай только театр. Твердят: "Ах, театр, театр!" - а какая разница?
- Никакой, - с удовольствием подхватил Вольт. - Совершенно никакой. Театр я не переношу точно так же. Драматический.
И в свою очередь он со всей возможной любезностью улыбнулся всем присутствующим, а гостю - персонально.
Гость снова растерялся:
- Но как же?.. Вся культура!
- К счастью, не вся, а только худшая ее часть. Здесь в лаборатории Вольт не раз высказывался на
эту тему, и повторения не наскучивали ему, так же как не наскучивали проповеди о вреде курения. Ну а появление киношника тем более давало прекрасный повод снова высказать излюбленные мысли:
- В принципе порочна сама идея актерской игры. Нельзя симулировать чувства! Нельзя! Вредно и для играющих, и для смотрящих, это я вам как психолог. Чувства должны быть подлинными. Ведь недаром "актерство" - ругательное слово, когда нормальный человек неестественно начинает вести себя в жизни. Вы только послушайте актерские голоса! Даже если издали не разобрать слов, все равно сразу определишь, сами за себя люди говорят или симулируют жизнь актеры - по телевизору, например. А знаете, когда я это осознал окончательно? Шел к этому давно, но не решался сам себе признаться: ведь действительно, столько шума все время, кто как сыграл, - прямо всемирные события. Но потом посмотрел "Великую Отечественную". Помните, целый цикл по телевизору? И тут же имел неосторожность пойти на фильм о войне! Смотрел, как играют страдания, играют смерть - стыдно после той правды!
- Ну, знаете! - Киношник стал снисходителен. - Играют со времен Эсхила.
- Мало ли мы знаем тысячелетних предрассудков. Молятся богам еще и подольше.
- А сейчас уже и бога не принято отвергать огульно, считается дурным тоном. Может быть, и в боге есть что-то рациональное.
Ну вот и договорились! Знамение времени. Даже богословы не находили никогда в богах рационального: смешивать веру со знанием всегда считалось ересью. А вообще-то правильно: спектакли церковные и спектакли актерские - близкие родственники! Но не хватало заводить с этим киношником диспут на мистические темы.
- С чем вас и поздравляю. Желаю отыскать рациональных богов или хоть ангелов, на худой конец. Недаром церковь так и называли раньше: "театр для бедных". - Точнее называли "оперой для бедных", но Вольт оперу любит, а потому слегка переделал старую формулу. - Но, извините, подискутируем мы, возможно, в другой раз, а сейчас у меня дела.
Гость сразу забыл о тысячелетних предрассудках, так неожиданно оживающих в последнее время.
- Но как же с вашим ЗИСом?!
- Никак, я же сказал.
Приятно было повторить: "Никак!" Действительно, кто бы кроме Вольта не обрадовался бы, не засуетился?
- Нет, это невозможно! Главный ждет! Вы, может, не знаете, в Прибалтике целые общества старых автомобилей - они только и мечтают сниматься. У некоторых на счету картин по двадцать!
- Целые общества пусть как хотят, а за себя я решаю сам. Вы и обратитесь к тем обществам, если им нравится.
Но смешно же: гнать из Риги!
Дело ваше. Но, еще раз извините, у меня действительно дела.
Хорунжий укоризненно качал головой, Веринька, кажется, была в отчаянии, гость - так и не вспомнилось, как его зовут, - кажется, все еще до конца не верил в отказ и не собирался уходить… Пришлось Вольту самому выйти из старшинской, демонстрируя, что у него неотложные дела.
Да и действительно дела.
Вольт зашел в бокс, где стоял микроскоп с микроманипулятором. Там на двери прикноплена бумажка с расписанием, кто когда забил время. Ага, вот: "Лежепекова с 16" - Верная Кариатида записывает время на себя. Это на послезавтра с четырех часов. Но когда Вольт просил ее записаться, он еще не, знал, что у него появится идея аларм-системы! А по этой идее вырисовывалась методика как раз с микроманипулятором. Неужели ждать до послезавтра?! А в это время Танечка Тышлер, нудная Протоплазма, будет вымучивать свою никому не нужную работу. И вот так - урывками - может быть, придется работать годы, раз Поливанова убила надежды на свою лабораторию. Грустно. И неразумно.
4
По пути из института Вольт решил заехать к своему любимому Родиону Ивановичу. Сначала собирался позвонить, но решил, что лучше заехать.
Родион Иванович Груздь нашел Вольта сам. Нашел по статье в "Науке и жизни". Статья была о резервах организма, глава будущей книги. Пришло много писем, но все равно письмо Родиона Ивановича среди них выделялось: он готов был действовать!
Безвестный тогда еще корреспондент объявлял Вольту, что и своим умом дошел, что при большом упорстве и вере в себя можно достичь чего угодно, а теперь, узнав, что и современная наука это подтверждает, он решил поставить над собой эксперимент: начать заниматься шахматами в сорок лет и сделаться мастером, а может быть, и гроссмейстером! Этим он не только сделает интересней собственную жизнь, но еще и докажет своим сверстникам, махнувшим на себя рукой, что время у них не упущено, что они могут достичь всего, чего захотят, а то нынче ставка только на вундеркиндов… Письмо кончалось: "Раз назвался Груздем, баста, обратного хода из кузова нет!" Потом при знакомстве Вольт убедился, что Родиона Ивановича очень ободряет его фамилия, и как знать, если бы не фольклорное "назвался Груздем", может быть, не взвалил бы он на себя столь необычный и обременительный эксперимент.
Стыдно признаться, но вначале Вольт и сам не поверил в возможность такого чрезвычайного достижения. Одно дело провозглашать теоретически: "Стоит захотеть! Каждый может! Кто хочет - тот добьется!" - и совсем другое: иметь дело с сорокалетним дяденькой, обремененным семьей, с устоявшимися привычками, который вдруг объявляет, что сможет стать шахматным мастером! Ведь для этого придется сколько запомнить дебютов, как натренировать мозг в счете вариантов! Мы верим в вундеркиндов, мы прочно усвоили, что только детская память достаточно восприимчива!.. Вольт хотел вежливо пожелать наивному корреспонденту удачи - и забыть о нем: мало ли чудаков пишут письма в редакции. Но рассердился сам на себя: если уж и он заражен банальными предрассудками, то нечего писать завлекательные статьи, нечего заниматься антропомаксимологией, - коли существуют резервы организма, то они спрятаны в каждом!
Из обратного адреса явствовало, что живет Груздь в Ленинграде на Большой Подьяческой улице, куда Вольт к нему и нагрянул. Груздь оказался невысоким, плотным - ну груздь и есть! О резервах организма говорил он так восторженно, что Вольт рядом с ним чувствовал себя чуть ли не скептиком: все-таки в Вольте сидит необходимое для ученого-профессионала инстинктивное уважение к эксперименту, смысл которого всегда в том, что исход заранее не ясен; Груздь же с дилетантской безапелляционностью верил, что эксперимент не решает, но лишь подтверждает решенное заранее. Но эта-то чуждая сомнений уверенность и была Вольту в нем симпатична, как ни странно, - в других-то людях такая черта всегда бывает ему неприятна.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что начинает Груздь все же не с нуля: ходил он в детстве в секцию и доигрался до второго разряда, а потом почему-то забросил. Эксперимент, таким образом, получался не совсем чистым, но и этому обстоятельству Вольт обрадовался: успех казался ему важнее чистоты. Да и все равно: забросить занятия в семнадцать лет, возобновить в сорок и скакнуть от полузабытого второго разряда до мастера, хотя бы до кандидата - чем не чудо?! Если только оно состоится…
Началось это полтора года назад. Груздь ни на день не терял энтузиазма - тоже удивительно: легко пробыть в энтузиастах неделю, ну месяц, но полтора года!.. - и вот в результате подтвердил второй разряд, скоро начинает играть на первый. А вчера допоздна сражался в полуфинале Ленинграда до блицу, и Вольт еще не знал, чем кончилось. Но уже здорово и то, что пробился в полуфинал! Блиц не дает разрядов, но сознание успеха в тысячу раз важнее!
Стефа степенно свернул на тихую Подьяческую улицу. Как и все улицы, она, конечно, заасфальтирована, но Вольту всегда кажется, что сквозь асфальт пробивается трава, - по неистребимому здесь духу провинциальности. И удивительно - по контрасту! - что именно здесь живет энтузиаст прогресса Родион Иванович Груздь.
Вольт нетерпеливо взбежал по лестнице, не замечая ее темноты и затхлости, позвонил три раза - Родион Иванович проживает в обширной коммунальной квартире, пропахшей щами и стиркой.
Приблизились медленные шаги - жена Родиона Ивановича, Антонина Антоновна, мучается ногами, это называется артроз: то есть боли и тугоподвижность в тазобедренном суставе. Лучшее средство при артрозе - голодание, ну и физкультура, конечно. Но Антонину Антоновну не уговоришь ни на то, ни на другое - толстеет и глотает горстями таблетки. Симпатичная женщина, но зло берет! Странно, что при таком муже, энтузиасте самоусовершенствования.
- А-а, Вольт Платоныч! А моего нету, ушедши. Да заходите, он ненадолго. В булочную только зайти. Ну может, еще куда на радостях.
- Да как же он, Антонина Антоновна?! Как он вчера?!
- Хорошо. Как это у них называется? Ну, словом, все как надо. Пришедши в час ночи. Весь довольный!
- Вышел, значит, в финал? Отобрался?
Вот-вот: "финал". Да заходите же вы, чего ж на лестнице!
Вольт медленно шел по длинному коридору за туго-подвижной Антониной Антоновной, а та не умолкала:
- У меня мать в домработницах. Там у нее профессор, ученый человек. Но сколько ни учись, от смерти не увильнешь. Стал умирать и говорит жене: "Все, финал". Плохое дело, значит. А для моего "финал" - вроде даже хорошо. Я-то сначала испугалась, как слышу: "финал". Но гляжу, весь довольный человек.
Родион Иванович по специальности столяр-краснодеревец и до своего обращения в шахматисты занимался по вечерам многочисленными доходными заказами. Теперь он вечера просиживает над шахматами, от доходных заказов отказывается, и нужно быть идеальной женой, чтобы терпеть такое безропотно. Антонина Антоновна, насколько Вольту известно, мужа не пилит. За одно это можно простить ей пристрастие к таблеткам, и все-таки грустно думать, что ее артроз будет неизбежно прогрессировать и Родиону Ивановичу предстоит рано или поздно обратиться в сиделку, а тогда плохо придется тем же шахматам.
В комнате стараниями Антонины Антоновны поддерживается тот самый уют, который принято называть мещанским: кружевные накидки, нарисованная на клеенке идиллия с лебедями, слоники на комоде. И только выделенный для себя Родионом Ивановичем угол резко отличается от остальной комнаты: книжные полки, шахматный столик, скрипка на стене - все самодельное, включая скрипку: до шахматного периода своей жизни Груздь мечтал сделаться скрипичным мастером - для краснодеревца это занятие родственное.
Вольт присел к шахматному столику - подальше от накидок и слоников; Антонина Антоновна тяжело уселась на старинный стул с сохранившимся соломенным плетением - Вольт посмотрел на нее с опаской: казалось, соломенная плетенка не выдержит.
- А нам Валерик письмо приславши. Валерик - взрослый сын, дослуживает в армии.
- Пишет, домой не поеду, у них всем взводом решено в Тюмень. Там и заработки на нефти, и с жильем обнадеживают.
- Ну правильно: куда ж ему в эту комнату возвращаться? Взрослый уже, жениться захочет. Да и без женитьбы тяжело здесь втроем. Да и хорошо, когда молодые живут самостоятельно: быстрее взрослеют.
- Хорошо-то хорошо. А хотелось, чтобы Валерик поближе. Так и не увидишься, если он в этой Тюмении. А квартиру… Мой давно говорил: "Сделаем Валерику кооператив". Ну правда, он тогда зарабатывал не как сейчас.
Этого Вольт и боялся: чтобы Родиону Ивановичу не пришлось работать на Валерика. Тогда конец эксперименту, а ведь началось так хорошо сверх всяких ожиданий! Да и вообще Вольт считает, что неправильно жертвовать своими интересами ради детей. Пусть дети добиваются всего сами! Даже и безнравственно: закапывать собственные таланты.
- Лучше сам пусть заработает. В той же Тюмени. Больше себя уважать будет, это я вам говорю как психолог.
- Сколько ж там работать? И морозы! Жалко. Родное ж дитя. У вас-то нет своего.