- Держись, малец! - гаркнул Майк, подскочив к Дудлю, который завопил еще сильнее. "Майк говогил всегда ггомким и звучным голосом, с тем кгасивым певучим акцентом, котогый унаследовал от своей бедной магеги, котогая пожила немного в Вигджинии на бегегу озега Байкал, где дегжала когову. Этой когове было много лет, она уже не телилась, не давала молока, это была очень стагая когова, пгавда. Бедная женщина пгиобгела ее когда-то на деньги, котогые Майк пгисылал ей на вставную челюсть, и тепегь у нее не было зубов, а стагая когова не давала молока, и стагая женщина ггустно ждала возвгащения своего сына на бегегу озега Байкал и не давала когове умегеть, чтобы показать ее, когда он вегнется, чтобы объяснить ему, почему она не купила вставную челюсть на деньги, котогые он пгислал как хогоший сын, каким он и был. И часто стагая женщина, сидя на бегегу озега Байкал, смотгела на стагую издыхающую когову, и ггустно вглядывалась в гогизонт над хлопковым полем, чтобы увидеть, как возвгащается Майк, и тогда они смогут тихо умегеть без сожалений и печали на бегегу озега Байкал: когова, у котогой нет больше зубов, и стагая женщина, у котогой нет больше молока!" Такова была история Майка, или, по крайней мере, вот так она звучала в исполнении дяди Ната с его великолепным южным говором.
- Держись, малец, - крикнул Майк, - сейчас я отучу этих грязных жидов нападать на детей Америки!
И он тут же наградил отменным ударом в челюсть мистера Свердловича, ожидавшего визы в Палестину. Понадобилось примерно минут двадцать, чтобы новость, выкрикнутая Майком, а именно "Жиды бьют негритянских детей", распространилась по Гарлему. Столько же времени ушло на то, чтобы квартал облетела новость, озвученная пышной миссис Баумгартнер: "Негры насилуют белых женщин". Около получаса - на то, чтобы в третий раз за год разнести ювелирную лавку старого мистера Саломона, и ровно тридцать минут, чтобы пятьдесят первых жертв "гарлемских погромов" попали в больницы и на первые полосы газет под триумфальным заголовком "Всплеск насилия в Гарлеме".
- Выпейте это, патрон, - сказал дядя Нат, протянув Махатме стакан воды. - Вам станет легче.
Тюльпан выронил газету.
- Нам нужен не стакан воды. Нужен потоп.
- Это не поможет, потопы больше не работают, патрон, уже проверено. Всегда найдется Ной, который построит ковчег, и - пожалуйста - все начнется сначала. Господь не может уследить за всем. В Его стаде слишком много негров. Он пошлет потоп, но всегда найдется Ной, за которым Он не доглядит. - Дядя Нат вздохнул: - Нам нужен не потоп, патрон. Нам нужен бунт. Мятеж - вот все, что нам остается. Но в эту эпоху человечество уже слишком устало, люди совсем отупели от поражений и побед. Мы не дозрели до мятежа. Мы способны лишь покоряться судьбе. Вот, патрон, я вам поясню наглядно… Представьте, что некто победил в войне. Всюду полно вдов, раненых, сирот. И вот, представьте, новый победитель сваливается на голову истощенному миру. Будет насиловать вдов, добивать раненых, душить сирот. Знаете, что случится?
- Что случится, дядя Нат?
- Раненые, которых он будет добивать, закричат "ура". Вдовы покорно позволят себя насиловать. Маленькие дети перед смертью поднесут тирану цветы.
- Я бы еще воды выпил, дядя Нат.
- Вот, патрон, вот. Но не стакан воды нам нужен.
- Чего же нам не хватает?
- Милосердия.
XII
Он предсказывает будущее
Это случилось незадолго до того, как, уступая мольбам своих учеников, Тюльпан сделал свое знаменитое пророчество о конце света, дал тревожное описание последней войны, которая убьет людей, и рассказал про "Землю освобожденную, которая больше не вертится ни для кого". Незадолго до всего этого дядя Нат раздобыл хрустальный шар, и Тюльпан вглядывался в него с большим удовольствием, тратя на это редкие часы своего досуга. Дядя Нат изо всех сил поощрял это вглядывание.
- Опять ничего, патрон?
- Опять ничего.
Дядя Нат вздыхал и, выпучив глаза, смотрел поверх плеча Тюльпана.
- Не унывайте, патрон. Смотрите.
- Я смотрю.
- Другие же видели, до вас. Смотрите хорошенько.
- Я смотрю хорошенько.
Однажды вечером, когда его глаза уже лезли на лоб, Тюльпан вдруг вскрикнул:
- Есть, дядя Нат, я вижу!
Старый еврей собирался бриться, да так и застыл с бритвой в руке.
- Говорите, говорите, патрон! Что вы видите?
- Я вижу Того, Кто умрет на кресте, и того, кто изобретет книгопечатание, и того, кто отправится из Испании открывать новый мир.
- Эй, патрон! Вы смотрите не в ту сторону.
- Я просто отвлекся.
- Смотрите в будущее.
- Смотрю.
- И что вы видите?
- Ничего.
- Ну-ну, патрон. Сделайте усилие. Погодите, я вам помогу. Вы видите объединившиеся народы и распродажу Луны, побежденный рак, и повсюду благодать, и соловьи на всех ветвях, и отпуска на море, и негров, принятых в лучших домах общества, и множество протянутых рук, как колосья пшеницы…
- Я не вижу ничего. Великое ничего.
- Поищите как следует, патрон, умоляю вас. Это очень важно.
- Я ищу.
- На ветках, патрон, под листьями.
- Там нет веток, дядя Нат, нет листьев. Все леса сожжены.
- А где-нибудь на острове, затерянном в океане?
- Океаны, дядя Нат, все вышли из берегов, спасибо. Они всё затопили.
- Это ничего, патрон, ничего. Чтобы помешать моему соловушке петь, нужна штука посильнее океана. Слушайте внимательно.
- Я слушаю.
- Раскройте уши.
- Делаю что могу.
- Обязательно есть место, патрон, где можно петь для кого-нибудь, даже в пустыне. Он сильнее ее. Я-то знаю. Она не может ему помешать. Петь для него так же естественно, как для негра свистеть. Смотрите, что вы видите?
- Пепел, везде пепел. Вся земля, дядя Нат, словно печеный картофель.
- Это ничего, патрон, ничего, это просто атомная бомба. Это не та штука, которая помешает моему соловью петь.
- Вы уверены?
- Торжественно даю вам слово негра. Ибо нужен очень старый негр, патрон, чтобы узнать, что такое кураж. Ищите лучше.
- Я ищу.
- Суньте свой нос повсюду. Обшарьте все девственные дебри.
- Девственные дебри, дядя Нат, - от них и следа не осталось. Как и от великих столиц.
- А что с Андами, патрон? Со знаменитыми Кордильерами? Бросьте туда взгляд.
- Камня на камне не осталось.
- А Гималаи?
- Черт возьми, дядя Нат, быстро вы туда перепрыгнули… Гималаи на месте. Немного качаются и совсем черные, но еще держатся. Тут, кстати, паленым пахнет. Вечные снега расплавлены. Окаменелые скелеты животных и обугленные остовы деревьев покрывают склоны.
- Поднимайтесь, поднимайтесь, патрон. Склоны для нас - штука второстепенная. Осмотрим сначала вершины.
- Здесь воздух разреженный. Мне тяжело дышать.
- Сделайте над собой усилие, патрон. Сначала подышите. Вот так, вот так… А теперь пойдем. И скажите мне, если почувствуете себя плохо, - вам нужно только позвать меня.
- Я что-то вижу.
- Моего соловья?
- Дерево, дядя Нат. Там стоит дерево, совсем голое, без листьев, но с ветками.
- И если есть где-то живая ветка, патрон, мы можем надеяться на что угодно. Человечеству больше и не надо. Смотрите хорошенько. Он, конечно же, наверху.
- Он наверху, дядя Нат. Теперь я его вижу.
- Ура! Я же вам говорил.
- Ну и вид у него.
- Уж я думаю!
- Крылья опалены.
- Хорошо, хорошо, но они же есть.
- А глаза совсем человеческие - дебильные.
- Ладно, ладно, зато они остались.
- Он весь дрожит и в ветку вцепился так, словно боится упасть.
- Конечно, конечно, он ведь за жизнь держится.
- Клюв у него открыт, и горло издает жуткие звуки…
- Он поет, патрон, он поет! Мы спасены. Дайте ему несколько тысячелетий, и он удивит весь мир своим голосом. Говорил я вам, патрон, говорил я вам: чтобы убить кураж, нужна штука похлеще, чем конец света.
- Не надо размахивать руками, как немой, у которого язык чешется. Я знаю, мой Господин, знаю. Есть вопрос, который жжет вам губы уже две тысячи лет.
- Даже больше, друг мой. С тех пор, как я вас знаю. С тех пор, как мы здесь… Ваш бессмертный певец, он что, осел, в конце концов, или все же соловей?
- Pukka Sahib! Неужто я тщетно вопиял меж звезд? Посмотрите на его большие уши, на его жадный рот, взъерошенные перья, паршивую шкуру, на его кривые крылья, битую спину, метафизическую морковку, гляньте в его ошеломленные глаза, вслушайтесь ночью в его отчаянную песнь… Это человек.
XIII
Дело лишь в том, чтобы крикнуть
Тюльпан сидел на коврике перед кроватью и прял. Он сильно исхудал, и взгляд его сделался глубоко удивленным. Учитель пережевывал последние куски речи, которую только-только произнес по радио.
- Не сомневайтесь. Выбирайте новое, выбирайте любовь, выбирайте меня. Вы знаете о подделках - не принимайте поддельную победу. Вступайте в движение "Молитва за Победителей"! Поймите, этого требует от вас история, это необходимость. Все должно обновиться на родине человечества: сердца, души, подвижной состав. Пять лет и даже больше наш интеллектуальный и сельскохозяйственный инструментарий, уже изначально устаревший…
- Не изводите себя, патрон…
- Не буду.
- …потому что все это не мешает ни ослу реветь, ни тюльпанам распускаться.
- Ни соловью молчать, дядя Нат.
- Ни соловью молчать, патрон.
- Не сомневайтесь, - шептал Тюльпан. - Скажите "да" в ответ на пару вопросов! Скажите "да" - жизни и смерти, "да" - ненависти и цвету моей кожи, "да" - раку и осеннему дождю, "да" - презрению, "да, да, да" - всему, до потери дыхания, одно большое "да" всему, единое биологическое "да"!
- Вот-вот, патрон, не надо протестовать.
- Коллективизм, - цитировал Тюльпан монотонно, - должен путем направленной эксплуатации, в которой и заключается формула равенства, извлечь из каждого человека все, на что он способен. Каждый должен получить сполна от коллективного вклада в науку и технику…
И вдруг он зарыдал.
- Ну-ну, патрон, не волнуйтесь, - торопливо добавил дядя Нат. - Это ненадолго. Еще усилие - и мы сможем закрыть лавочку и отойти от дел. "Глас народа" дает пять тысяч долларов за эксклюзивную новость. Предлагаю что-нибудь вроде: "Тронутый проявлением симпатии и успокоенный тем, что его пример так стихийно подхвачен миром, Тюльпан объявляет о намерении прервать свой пост. Он просит своих учеников принять это как проявление веры в маленького человека, в его движение, в его судьбу и блестящее будущее западного общества". Письмо от Лени, патрон. Из Голливуда. Начались съемки "Великого Махатмы Гарлема". Цветного, патрон, с песнями и танцами… Не изводите себя.
После отъезда Лени чердак погрузился в невыразимый беспорядок. Кровати не заправлялись неделю, всюду валялись газеты, посуда, грязное белье. Негры входили без стука, оставались сколько хотели, оставляли свои инициалы на стенах, крали, болтали и бесцеремонно смеялись. В углу мирно жевала жвачку корова, время от времени сыто мыча. Это была священная корова, которую Тюльпан получил из Индии вместе с трогательным посланием, уверявшим во "всецелом нашем уважении и горячей симпатии к мужественному европейскому народу, борющемуся за свою свободу". Ученики Тюльпана, в основном из интеллигентов, окружили священную корову глубоким почтением. Правоверным был постоянно открыт доступ к ее навозу. Чудесный успех движения не вскружил Махатме голову и не заставил его отказаться от патриархальных обычаев, которые мы за ним помним; единственным признаком определенного достатка был ученик, который постоянно держался рядом с Господином, поднося ему пепел на серебряном блюде.
- Там эти ганди повсюду, - заявил Гринберг, вернувшись из поездки на Юг, где негры сотнями объявляли голодовку, протестуя против своего положения в обществе. - Эти ганди повсюду, и за ними миллионы черномазых, все решили победить или погибнуть.
- Они погибнут, - сказал Костелло.
- Миллионы негров решили, - сказал Флапс, - а в центре всего этого - маленький человек.
- В центре всего этого Тюльпан, - прошептал Биддль взволнованно. - Маленький друг бедных. Маленький друг негров. Маленький друг всего мира. И в центре всего этого Тюльпан - совсем один. Это очень трогательно.
- Очень, - сказал Гринберг и высморкался.
- Он защитит нас, - сказал Биддль. - Маленький человек защитит нас. Маленький папочка. Тюльпан. Даже имя его прекрасно. В этом имени - все! Так просто! Оно могло бы быть именем черного. Тюльпан решит проблему черных. Совсем один - и решит.
- Не совсем один, - сказал Гринберг. - За ним весь Запад. И он решит ее не моргнув глазом.
- А потом? - спросил Костелло.
- Великая Белая тишь, - сказал Гринберг.
- И это все, друг мой? Вы закончили? Могу я спросить, здесь - все, что вы хотели нам сказать?
- Дело уже не в том, чтобы сказать, мой Господин. Дело в том, чтобы крикнуть.
- Old Man River, - пел Биддль. -
That Old Man River
He keeps on rolling,
He keeps on rolling,
He keeps on rolling…
- Ты прекратишь орать? - сказал Гринберг.
- "Old Man River" - это все, что они нам оставят, - сказал Биддль. - Все, что им от нас надо, это чтобы мы еще несколько поколений пели "Old Man River".
- А потом?
- Потом они дадут нам другую песню.
На двадцать пятый день своего поста Тюльпан был торжественно принят в Муниципалитете Нью-Йорка. Пленки того времени, обнаруженные в Музее человека, представляют документ, с которым должен ознакомиться каждый, кто интересуется рождением и началом расцвета нашей цивилизации. Глядя на худую фигуру Европейца, босиком всходящего по ступенькам огромной мраморной лестницы, невозможно не проникнуться чувством благоговения и смиренного преклонения. Чопорные одежды высоких сановников муниципалитета и богатые их дары являют разительный контраст со столь простым и демократичным обликом Тюльпана: босоногий, как мы уже говорили, Европеец прикрыл свое тело простыней, перекинув один ее конец через плечо на манер тоги. Стороны обменялись приветствиями. К несчастью, торжественная речь, произнесенная мэром Нью-Йорка, была испорчена во время первого белого погрома, который имел место в третьем веке нашей эры; лишь ответ Европейца дошел до нас почти неповрежденным. Заглушаемый криками поклонников, наполовину утонувший в исступленных приветственных возгласах толпы, которую некоторые историки исчисляют более чем двенадцатью миллионами, слабый голос Тюльпана все же заставил прислушаться к себе и добиться признания, как совершенно справедливо написал один хроникер, "благодаря одной лишь своей слабости". Сегодня эти несколько фраз учат наизусть во всех школах, и мы без колебаний приводим их здесь. "Друзья, - сказал Тюльпан, - я благодарю вас за прием, который вы мне устроили и который, я знаю, адресовали не только мне, но всей моей европейской родине. Мы нуждаемся в уране, машиностроительном и сельскохозяйственном оборудовании, в бессрочном кредите - духовном и финансовом. Мы предлагаем взамен поэмы Петрарки полное собрание сочинений Шекспира и свободный вход во все музеи Франции и Италии. Мы просим вас также поделиться секретом атомной энергии и готовы дать взамен подробный план кафедрального собора в Шартре…" По движениям губ и жестам Европейца можно понять, что он еще долго проповедовал, но с этого места крики радости и продолжительные аплодисменты толпы совершенно заглушают его речь.
XIV
Еще один заблудший крестный ход
- Дядя Нат.
- Да, патрон?
- Груз неба и земли - для одного человека это слишком.
- Придется потерпеть, патрон: закон тяготения.
Тюльпан вздохнул.
- Хотел бы я вырвать наконец человека из его одиночества…
- Беритесь за бунт, который вам по плечу, - посоветовал Натансон. - Человек, патрон, - он ужасающе одинок. Всегда был таким и пребудет таким вечно. И не вашим ППТ менять здесь что-то.
Утром на чердаке привычно толпились черные всех мастей, более или менее вызывающие, которые хотели видеть Тюльпана, слышать его, исповедаться ему, пересчитать его ребра, получить прядь его волос и его благословение. Как всегда Махатме пришлось отказываться от бесчисленных приглашений на обед, полученных со всех концов света. Нанес ему визит и некий Росселли, более известный в квартале под кличкой "Вурлитцер", данной ему за гигантский рост и великолепный бас. Дядя Нат познакомился с ним еще до Первой мировой - они вместе работали в конторе перевозок. "Мы были тогда два негра-идеалиста, - вспоминал он мечтательно, - и никакой груз не был слишком тяжел для наших плеч. Истинные Тюльпаны, патрон… особенно Росселли. Он целый день мотался по улицам Гарлема, согнувшись пополам, с тяжеленным грузом на спине.
- Однажды, - говорили ему другие негры, сидя на тротуаре, мирно покуривая и поплевывая, - одним паршивым утром, Вур, на твоей шее окажется веревка, и будет она хорошенько затянута. Это так же верно, как то, что Бог есть. Совсем незачем негру метить выше своей головы.
- Да я подниму Эмпайр-стейт-билдинг и швырну в море, - басил Росселли, покряхтывая. - Я подниму все небоскребы Уолл-стрит и швырну их в море вместе со всеми дурными неграми, которые будут внутри.
- Тут ничего не поделать, Вур, - говорили черные, поплевывая и качая головами. - Были негры, которые тоже пытались, до тебя. Вспомни Розу Люксембург, Маттеотти, Карла Либкнехта… Мы до сих пор их оплакиваем!
- Да вы только дайте мне этот оружейный завод! - громыхал решительно Вурлитцер.
- Нет в мире негра, способного в одиночку поднять такую штуку, - печально уверяли черные. - Даже если б все негры, которых сотворил Господь, собрались вместе, у них и то сил не хватило бы, Вур.
- Может, и хватило б, только они не знают, - утверждал Вур. - Может, они плохо пытались, вот и все. А я хочу попробовать.
- Пробовал один такой, давным-давно, - негр из Вифлеема, - шептали черные, вздыхая, - вот и вспомни, что с ним случилось. Нет, Вур, ты мало шпината ел, чтобы за такое браться.