- Не уверена, - очень спокойно возразила Джуди. - Да и почему бы нет? Все когда-нибудь умрут, - между прочим, и ты тоже, Глен.
Её слова и тон, которым они были сказаны, заставили меня вздрогнуть. Джуди между тем продолжала:
- А я, в общем, не против: дети большие, живут своей жизнью. У тебя… - она немного помолчала, - достаточно своих дел, так что я и в самом деле, Глен, не против перебраться в другое измерение.
- Ты это серьёзно, Джуди? Я не узнаю тебя! - изумленно проговорил я.
- Правда? - горько усмехнулась она. - Не узнаешь? Наверное, я очень изменилась с тех пор, как мы впервые встретились. Да, пожалуй, это так: значительно, изменилась, - добавила она уже миролюбиво.
- Джуди! Может быть, ты в чём-то и права: в последнее время я уделял тебе мало внимания, - но видишь ли…
- Да, в последние сорок лет ты был очень занят Глен, - согласилась Джуди, - но я рада, что ты у тебя, наконец, выдалась для меня свободная минутка…
Трудно было поверить, что Джуди, не так давно покинувшая помещение реанимации, способна на такую убийственную иронию.
- Правда, спасибо, Глен, - добавила она потом, уже другим тоном, да так мягко, что я с изумлением почувствовал, что готов заплакать. Мне казалось, что что-то во мне надломилось. Мне было не по себе, но я не мог понять причины этого состояния.
- Ну что тебя так расстроило Глен? - спросила Джуди. - Ты сегодня на себя не похож.
- Нет, Джуди, это ты какая-то другая. Я не понимаю, как ты можешь так спокойно говорить о смерти. По-моему, все нормальные люди боятся смерти…
Джуди задумалась.
- А я нет, - сказала она. - Правда, может, я и ненормальная, но… нет, мне не страшно, Глен. Ведь там за пределами нашей жизни есть другая жизнь, и я надеюсь, что она лучше.
- Джуди, о чём ты? Это всё звучит красиво, конечно, но разве ты и в самом деле веришь в то, что говоришь?
- Да ты, наверно, и не заметил, Глен, что в то время как ты каждое воскресенье отправлялся играть в гольф, я, обычно, отправлялась в нашу церковь. Я очень уважаю нашего пастора, Джона Макензи, и с удовольствием слушала его проповеди о Боге, о жизни после смерти.
- Джон Макензи? Пастор? Это такой маленький, с противным толстым носом? Ты что ходила слушать этого пастора? Джуди неужели ты… - я неожиданно для себя так разволновался, что и не смог сразу продолжить мысль, - неужели ты увлеклась пастором?
Джуди тихонько засмеялась.
- Ну при чём тут его нос, Глен? - укоризненно сказала она. - И потом, не стоит судить о людях по себе. Джон Макензи удивительно чистый человек, и слова, которые он произносит с амвона, не расходятся с жизнью, которую он ведет. Ты можешь быть совершенно спокоен, он не похож на тебя.
- Джуди, ты верно издеваешься? Ты что, хочешь сказать, что кто-то уже тем и хорош, что непохож на меня?
Джуди опять тихонько рассмеялась. У неё в тот день был какой-то особенный смех: он почему-то ранил душу.
- Нет, Глен, я, видимо, неправильно выразилась. Извини, - произнесла она так ласково, что я сконфузился.
- Джуди, ты же не можешь сказать, что я плохо забочусь о тебе. Разве не я купил тебе три норковые шубы, разве не я меняю твою машину на новейшую марку каждые три года, разве…
- Ты и в самом деле хорошо обеспечивал меня Глен, спасибо тебе за это.
- И вообще, Джуди, почему ты говоришь обо всём в прошедшем времени? Мне не нравится твой настрой…
- Ой!.. - внезапно вскрикнула Джуди и откинулась на подушку. Я склонился над ней и с изумлением смотрел на её бледное осунувшееся лицо. Я растерялся, не знал что делать. Через несколько секунд она открыла глаза, дотронулась до моей руки и тихо сказала:
- Мне уже лучше.
Я снова уселся на табуретку, взял её маленькую холодную руку в свою и спросил:
- Джуди. Ты наверно намного лучше меня, но, поверь мне, я делал для семьи всё, что мог.
Я напряженно ждал какого-нибудь отклика, ответа.
- Разве не так, Джуди?
- Мне нечего тебе ответить, Глен. Ты же сам знаешь.
- Послушай, Джуди, - повысил голос я, - если ты хочешь меня упрекнуть, то…
- Нет, я не хочу тебя упрекнуть, Глен, не нужно так расстраиваться, береги силы, они скоро тебе понадобятся.
- Джуди, откуда ты можешь всё знать? Почему ты так уверенно говоришь сегодня? Что у тебя в голове, я хочу понять…
- Ты, пожалуй, и правда, не уезжай сейчас во Флориду, - подумав, сказала она. - Потом себе не простишь.
- Джуди, - почти закричал я, - ты что с ума сошла? Я и не собираюсь во Флориду! Но ты что, и правда умирать собралась?
- Не знаю, но мне нехорошо. Очень давит на сердце - тяжесть, какая-то.
- Я позвоню врачу!
- Нет, пожалуйста, врач сейчас не поможет. Подожди, если станет хуже, я скажу, тогда и вызовешь врача. Ты прости меня, Глен, - тихо и очень жалобно попросила она.
- Я? За что? - поразился я. - Ты светлая, чистая душа, просишь у меня прощения!? Мне не за что тебя прощать, Джуди.
- Есть за что. За последние годы я не раз мысленно желала тебе зла. Иногда мне хотелось, чтобы ты потерпел аварию или тяжело заболел. Я долгое время притворялась, Глен, притворялась, что мне всё равно, где ты бродишь, как проводишь время. Но, видишь ли, я была уверена, что говорить с тобой об этом бесполезно: ты не чувствовал за собой никакой вины. Эта твоя уверенность была на поверхности, она бросалась в глаза, Глен. Именно это заставляло меня всё таить в себе. А потом, в какой-то момент мне и вправду стало всё равно. Я жалею об этом, прости меня, Глен, - может, было бы лучше, если бы я однажды возмутилась и ушла от тебя. Может быть, но почему-то, Глен, я сомневаюсь… Может, всё стало бы иначе, может не хуже, - но и не лучше, Глен. Ты всё же прости меня за то, что я долгое время, живя рядом с тобой, часто от обиды желала тебе зла. Но, знаешь, Глен, последние годы я очень изменилась, я постаралась смириться и пыталась не думать о тебе плохо, - правда, Глен, я очень старалась… И всё же, пожалуйста, прости.
Я понял, что Джуди всё знала. Мне казалось, что вся боль, столько лет таившаяся в её сердце, оставив её, внезапно обрушилась на меня. Ноги мои словно одеревенели, язык будто прирос к нёбу, я не мог вымолвить ни слова.
Её смиренное "прости" окончательно подкосило меня. Кажется, я мог вынести всё: упреки, жалобы, но только не это "прости". Оно было убийственно, оно разрывало мне сердце. Когда дар речи вернулся ко мне, вместо того чтобы самому попросить прощения или попытаться как-нибудь оправдаться, я смог произнести только:
- Джуди, я прошу тебя только об одном, не умирай.
- Мне сейчас лучше, Глен. Уйди, пожалуйста, я хочу поспать. Попроси никого не заходить.
- Джуди! - я хотел сказать, что я сожалею о причинённой ей боли, но почему-то не мог, слова не давались мне. Былая уверенность совершенно покинула меня, я ощущал только беспомощность и страх. Мне казалось, что я теряю её.
- Джуди!
- Конечно, Глен, я не держу на тебя зла, - верно, почувствовав, что я хочу, но не могу произнести, тихо, но очень внятно сказала Джуди. Я чувствовал сердцем, что она говорит правду.
- Иди, пожалуйста.
Она опустила голову на подушку и закрыла глаза. Я вышел.
Тем вечером на улице шёл дождь, накинув плащ с капюшоном, я вышел во двор. Я бессмысленно бродил по улицам и плакал, никто не мог видеть моих слёз из-за дождя. Да и прохожих почти не было. В тот вечер я выплакал, наверно, всю свою бестолковую жизнь. Я дал себе зарок, что изменюсь, откажусь от старых своих, греховных привычек. Вернее, я знал, что уже изменился, с этого самого момента. Потом я сказал себе: "Когда Джуди поправиться, мы вместе уедем во Флориду". Я очень этого хотел, всем своим надорвавшимся сегодня, выплаканным сердцем. Но тяжёлая печаль всё равно не отпускала меня. Когда я вернулся домой, Джуди уже умерла.
А потом были похороны. Я совсем не плакал, стоял, как пень, и смотрел на то, что осталось от Джуди. Но передо мной лежало только тело. Её здесь уже не было. Она ушла от меня. Так давно собиралась, и вот, наконец, решилась и ушла. Я понял, вернее, почувствовал, что Джуди была права, что она не умерла, а просто покинула меня и живет теперь где-то в другом измерении. И ей там легче, потому что не нужно больше притворяться. Я знал, что заслужил эту боль, но такое знание ничего не меняло: мне было очень тяжело. Я простудился и пролежал в горячке около трёх недель. А потом, когда выздоровел, пошёл в церковь, о которой она говорила, разыскивать пастора. Он долго беседовал со мной. Рассказал о Боге, о вере Джуди, сказал, что ей было намного легче жить с верой в Бога. И я полюбил Бога Джуди, который сделал её жизнь легче. За то, что Бог пожалел мою Джуди вместо меня, я полюбил Его. Вот так я и пришёл в церковь: Джуди привела меня туда. Она пожалела меня, понимаешь! - не бросила, несмотря на всё…
Глен замолчал, горло его перехватила судорога, - это был кратковременный нервный спазм. Потом он оправился.
Иван Осипович достал платок и высморкался. Он некоторое время помолчал, потом осторожно прикоснулся к рукаву Глена и предложил:
- Давай допьем вино, Глен! - И, не дожидаясь ответа, профессор разлил остатки красного вина по бокалам.
Глен быстро осушил свой бокал.
- Ты знаешь Иван, мне ведь и самому уже недолго осталось, - ну, если только врачи не ошибаются. Так что я, наверно, скоро встречусь со своей Джуди. Я думаю, она меня всё же ждет, ведь за столько лет она должна же была ко мне привыкнуть!.. А, как думаешь?
- Думаю, что ждет. Даже определённо.
- Ну вот! - лицо Глена просияло. - Я не знаю, Иван, как они там живут после смерти. Джуди наверняка знала лучше, она всегда всё чувствовала лучше меня, - но я думаю ей там хорошо. Я просто уверен, Иван, что ей там хорошо… Может, у них там тоже есть сады и она ухаживает за садом? Она любила садовничать, ей особенно нравились такие красные большие цветы… я забыл название… хризантемы или георгины, что-то не могу припомнить…
Глен огорчённо наморщил лоб:
- Нет, Иван, не могу вспомнить название!
- Но я хорошо представляю, о чём ты говоришь. У нас на даче в Подмосковье, кажется, растут именно такие цветы, - находчиво пришёл на помощь приятелю Иван Осипович. Профессор чувствовал, что сейчас не самое подходящее время признаваться, что в сортах цветов он, на самом деле, почти не разбирается. Глена заметно успокоило это замечание, он перестал болезненно морщить лоб и выпрямился на стуле.
- А о болезни своей я даже не хочу сейчас говорить, –продолжал канадец. - Да и что в том толку? Говори не говори, ничего не изменишь.
- Ну и не надо, Глен, раз не хочется, - согласился Иван Осипович. - Сколько дано нам прожить Богом, столько и проживем!
Глен согласно кивнул.
- А дождь-то, Иван, кончился!
- И правда! Ух, и заговорил ты меня! Но спасибо тебе, брат.
- За что?
- За доверие, за то, что поделился со мной, - с искренним чувством сказал профессор.
Глен вздохнул.
- Пойдём, что ли, Иван! - предложил он.
- Да, сейчас пойдём. Слушай, Глен, у меня завтра последний день в Петербурге. Последние день и ночь, а очень рано утром поезд в Москву. Пора домой!
- Жаль! Очень жаль, Иван!
- А ты можешь со мной завтра, во второй половине дня встретиться?
- Могу, почему же не могу. Давай! В четыре?
- В четыре.
К ним резво подскочила официантка. Расплатившись, друзья вышли из кафе на улицу. Выйдя на Невский проспект, один, направился на станцию "Гостиный двор", другой, к остановке маршрутки.
Асфальт был все ещё мокрый от дождя, но самого дождя - как не бывало!
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Утро выдалось ясное. День обещал быть безоблачным, но и не слишком жарким.
Иван Осипович хорошо выспался, плотно позавтракал в компании сестры и её мужа. Проводив родственников до двери, - они выходили на работу одновременно, - профессор машинально полистал подшивку старых журналов по искусству. В свой последний этим летом день в Петербурге он решил снова посетить Русский музей.
Очереди в музей не оказалось. Первым делом, Иван Осипович направился к залам, в которых были представлены иконы. Особенно ему нравилась икона "Спас в силах". Профессор без труда нашёл её: вопреки ожиданиям, любимая икона оказалась на прежнем месте. Ивана Осиповича Пчёлкина до боли раздражала манера музейных работников время от времени менять местами картины: сам он не видел в этом никакого смысла.
Насладившись видом старинных икон, Иван Осипович отправился смотреть картины Поленова. Потом, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, он задумчиво смотрел на пейзажи Левитана. Ну а, вдоволь налюбовавшись лунным светом Куинджи, профессор стал смотреть уже все картины подряд, сколько хватило сил. Устав, Иван Осипович опустился на первую попавшуюся скамейку на нижнем этаже музея. Потом зашёл в буфет, подкрепиться бутербродами с чаем. Вспомнив, что так и не купил жене сувенир, профессор вышел из буфета и направился к выходу.
Сувениров из Петербурга у жены Ивана Осиповича, Люды, было уже предостаточно. "Пылесборники" - так ласково называла свою беспорядочную коллекцию жена. Всё равно, традицию привозить сувениры профессору нарушать не хотелось.
Жена Люда любила фарфоровую посуду, особенно чашки, - поэтому чашек в доме было видимо-невидимо и все разномастные, разных цветов и размеров. "Куплю ещё одну чашку", - недолго думая, решил Иван Осипович.
Миновав Итальянскую улицу, он вышел на Невский проспект. В первом же попавшемся ему на пути магазине были только сувенирные чашки. "Ну что ж, куплю сувенирную", - решил он. Выбрал с изображением "Спаса-на-Крови". "Люде этот Собор особенно нравится", - подумал Иван Осипович.
Положив чашку в пакет, профессор посмотрел на часы: до встречи с Гленом осталось пятнадцать минут. "Успеваю!.." - решил Иван Осипович. Кафе, в котором они договорились встретиться и в самом деле было в двух шагах.
Глен Эриксон спал в эту ночь очень спокойно. Русские комары, видимо, решили на время оставить его в покое. Но скорее всего, комары всё-таки были, просто он так набегался за предыдущий день, что даже душераздирающее комариное жужжание не смогло пробиться в его глубокий сон. Поначалу канадца очень удивляло, что русские так много ходят пешком, но постепенно, год за годом приезжая в Россию, он тоже стал привыкать к пешей ходьбе.
Хорошо выспавшись, Глен позавтракал, взял с собой конспекты уроков и отправился в классное помещение, где ему предстояло провести три пары.
Его лекции были посвящены экологии. Тему эту Глен знал блестяще, а главное, умел донести свою мысль до студентов, которыми, как мы уже говорили, в настоящее время были русские учителя. О протестантской религии, которой вся канадская команда придерживалась, преподаватели во время занятий не упоминали: такое у них было правило.
Сегодня Глен Эриксон провёл уроки, как обычно; немного почитав и отдохнув, он начал неспешно собираться на встречу с русским профессором: надел футболку в синюю полосочку и лёгкие фланелевые штаны, сдвинул на лысую макушку очки от солнца. Стекла в них были до того тёмными, что Глен старался надевать очки только при немилосердно ярком солнце. Как всегда Эриксон взял с собой небольшую удобную коричневую сумочку с длинным ремешком через плечо. Захватил Глен и зелёную кепку, которую вчера перед уходом ему предложил коллега, но взял он её только для того, чтобы по дороге занести приятелю.
Проходя по коридору маленького отеля, в котором разместилась вся команда, Эриксон постучал в дверь владельца кепки. Тот открыл не сразу: как раз в это время он принимал душ. Приятель выскочил в коридор взъерошенный, мокрый, наскоро обернувшись в длинное, широкое полотенце. Стараясь скрыть недовольство бесцеремонным визитом, приятель нетерпеливым жестом пригласил Глена войти. Эриксон отрицательно замотал головой и молча протянул коллеге кепку.
- Спасибо! Хорошая кепка. Я куплю такую же! - он широко улыбнулся. - Даже отдавать жалко!
- Так возьми себе! - оживленно замахал руками приятель. - Мне всё равно этот цвет не подходит.
- Правда? - Глен обрадовался. - А что ж, с удовольствием возьму!
Наш герой, недолго думая, напялил зелёную кепку прямо на очки, торчащие на макушке и, тихонько насвистывая, пошёл к выходу.
Он вышел из метро "Гостиный двор". День по-прежнему был ясный, солнце светило ярко. Кепка, натянутая поверх очков, сидела неуютно. Глен решил снять очки с макушки, чтобы надеть их, как и положено, на глаза.
Подойдя к подземному переходу, ведущему на другую сторону Невского проспекта, канадец о чём-то задумался, и, не заметив ступеньку, упал, растянувшись прямо на лестнице. К счастью, упал он довольно удачно, - кажется, ничего серьёзно не повредил. Только правое колено ушиб, да злополучные очки отлетели в сторону и разбились. "Не очки и были!" - встав на ноги, с досадой подумал Глен. Он отряхнул кепку и, чуть прихрамывая, побрёл к Дому книги.
Иван Осипович уже ждал его, сидя за облюбованным им столиком. Завидев друга, он помахал ему рукой.
- Никак, ты хромаешь? - удивился Иван Осипович.
- Есть немного. Упал.
- Когда?
- Да, только что, в подземном переходе. Из-за очков: стекла тёмные, ничего не видно.
- Вот оно что! - удивился Иван Осипович. - Так выброси ты эти очки!
- Уже выбросил! - досадливо махнул рукой Глен.
- Что будем заказывать?
- Мне хотелось бы такой же куриный салат, как вчера, - недолго думая, признался Глен. - Курицу люблю! Да и вообще салат вкусный и порция большая!
- Ну, давай по салату! - согласился Иван Осипович. - А что вино будем брать?
- А может, чего-нибудь покрепче?
- Ну, давай меню посмотрим. Так, что тут у нас… виски, водка, коньяк. Вроде всё у них есть, весь набор. Ты что будешь?
- Водку, пожалуй, грамм сто.
- Да! Ну, давай, я тоже водку возьму, мы не за рулем, - да и раз уж это мой последний день в Петербурге!..
Друзья сделали заказ.
- Ты во сколько завтра уезжаешь? - спросил Глен.
- В пять утра.
- Собрался уже?
- Да. А мне и собирать-то особенно нечего: я ведь ненадолго приехал. Кстати, посмотри вот, чашку только что жене купил.
Профессор достал из пакета купленный сувенир. Глен повертел чашку в руках, - она была белая, с крупным ярким рисунком.
- Спас-на-Крови! - узнал Глен. - Я там бывал! Значит, твоей жене чашки нравятся?
- Ещё как! Знаешь сколько у нас дома этих чашек!
- А какая она - твоя жена? - неожиданно спросил Глен.
- Да вроде ничего, симпатичная, - подумав, сказал Иван Осипович. - А характер?.. Ну и характер, в целом, ничего, терпимый… Мы с ней в Университете познакомились, а на четвертом курсе и поженились.
- Чуть не забыл! - легонько хлопнул себя по лбу Иван Осипович. Я ведь несколько фотографий захватил, тебе показать. Ты как, не против?
- Ну что ты! - даже обиделся Глен.
Иван Осипович вытащил из компактной сумки тонкий альбом, открыл. На первой фотографии была изображена белокурая девочка лет пяти, сидящая на качелях.