Молли втянула в себя воздух:
- Ричард, надеюсь, ты никуда ее не отправил?
- Нет. Но я не понимаю, что в этом такого уж страшного. В то время Марион пила очень сильно, а это плохо для мальчиков. Пол, а ему, в конце концов, уже тринадцать, однажды ночью, встав, чтобы попить, обнаружил ее на полу, да, он обнаружил мать, мертвецки пьяную, лежащую на полу и без чувств.
- Ты действительно думал о том, чтобы отправить ее куда-нибудь? - голос Молли стал бесцветным, в нем даже и осуждения уже не было.
- Ну ладно, Молли, ладно. А что еще мне оставалось делать? И не волнуйся, - твой адъютант был шокирован этим так же, как и ты сейчас, Анна заставила меня почувствовать себя виноватым, как это любишь делать ты.
Он снова почти смеялся, однако как-то невесело.
- А по правде говоря, каждый раз, когда я от тебя ухожу, я задаю себе вопрос: неужели я действительно заслуживаю столь тотальное неодобрение? Молли, ты так все преувеличиваешь. Ты говоришь так, будто я кто-то вроде Синей Бороды. Да, у меня было с полдюжины любовных интрижек. Как и у любого из тех знакомых мне мужчин, кто состоял в браке хоть сколько-нибудь продолжительное время. Но их жены не начали пить.
- Может быть, было бы лучше, если бы ты действительно женился на глупой и нечувствительной женщине? - предположила Молли. - Или же не следовало всегда сообщать Марион обо всем, что ты делаешь? Глупая! Да она в тысячу раз лучше тебя.
- Это само собой разумеется, - сказал Ричард. - Вы всегда исходите из того, что женщины лучше мужчин. Но мне это не сильно помогает. Вот послушай, Молли, Марион тебе доверяет. Пожалуйста, постарайся поскорее увидеться и поговорить с ней.
- А что ей сказать?
- Я не знаю. Мне все равно. Все что угодно. Обзывай меня как хочешь, если это нужно, только постарайся уговорить ее бросить пить.
Молли наигранно вздохнула, все так же сидя и глядя на него, складочка возле рта передавала ее отчасти даже сочувственное презрение.
- Ну, я даже и не знаю, в самом-то деле, - наконец сказала она. - Честно говоря, все это очень странно. Ричард, почему бы тебе не попытаться что-нибудь предпринять? Взять ее с собой в отпуск или еще что-нибудь сделать?
- А я уже брал ее с собой в Италию. - В голосе Ричарда, помимо его воли, прозвучало такое глубокое сожаление, что обе женщины хором воскликнули:
- Ричард!
- Марион не нравится мое общество, - сказал Ричард. - Она все время за мной следила, - я так и вижу, как она все время за мной следит, ожидая, что я взгляну на какую-нибудь женщину, ожидая, что я повешусь. Я не могу этого выносить.
- А она пила, пока вы были в отпуске?
- Нет, но…
- Ну вот видишь, - сказала Молли, широко разведя ослепительно белые руки, которые как бы говорили: "Что тут можно добавить?"
- Послушай, Молли, она не пила, потому что у нас было что-то вроде соревнования, разве ты этого не понимаешь? Почти что сделка: я не буду пить, если ты не будешь засматриваться на девушек. Это почти свело меня с ума. А у мужчин, в конце-то концов, бывают определенные практические затруднения, - уверен, что вы, эмансипированные особы женского пола, истолкуете это по-своему, но я не могу этим заниматься с женщиной, которая наблюдает за мной словно тюремный надсмотрщик… Лечь с Марион в постель после такого миленького отпускного денечка было чем-то вроде состязания на тему "позволяю тебе доказать, что ты на что-то способен". Короче говоря, у меня с Марион не было эрекций. Я достаточно ясно выразился? И вот, мы вернулись неделю назад. Пока она держится. Я, как исправный семьянин, провожу все вечера с супругой, и мы вместе сидим дома и любезно общаемся друг с другом. Марион старательно не спрашивает меня, что я делал или кого я видел. Я старательно не слежу за уровнем виски в бутылке. Но когда она выходит из комнаты, я смотрю на бутылку, и я слышу, как в ее мозгу стучит мысль: "Он, должно быть, встречался с какой-то женщиной, раз он не хочет меня". Это ад, настоящий ад. Ну да, - закричал он, наклонившись вперед, с какой-то отчаянной искренностью, - ну да, Молли! Или так, или так. Вы обе рассуждаете о браке, возможно, вы и правы. Очень может быть. Я еще не видел ни одного брака, который хотя бы приблизительно был бы таким, каким он должен быть. Хорошо. Вы осторожны, вы не вступаете в брак. Я согласен, общественный институт брака - это нечто ужасающее. Но я в него вовлечен, а вы, вы проповедуете из какого-то безопасного удаленного местечка.
Анна посмотрела на Молли, очень сухо. Молли подняла брови и вздохнула.
- Ну? Что дальше? - спросил Ричард, добродушно.
- Мы думаем о безопасности этого удаленного местечка, - сказала Анна весело, подыгрывая его тону.
- Перестань, - сказала Молли. - Имеешь ли ты хоть какое-то представление о том, какое наказание уготовано женщинам вроде нас?
- Ну, - протянул Ричард, - об этом я ничего не знаю, и, честно говоря, это ваше дело, почему я должен об этом думать? Но я знаю, что есть одна проблема, с которой вы не знакомы, - проблема чисто физиологическая. Как добиться эрекции, общаясь с женщиной, на которой женат пятнадцать лет?
Он сказал это так, словно откровенничал со старыми добрыми друзьями, словно открывая последнюю карту и окончательно отбрасывая все условности.
Анна, помолчав, заметила:
- Может, все оказалось бы легче, если бы это было для тебя делом привычным?
А Молли вступила в разговор, сказав:
- Ты говоришь, чисто физиологическая проблема? Да неужели? Это - эмоциональная проблема. Вступив в брак, ты начал изменять жене направо и налево очень рано, потому что у тебя была эмоциональная проблема, а вовсе не физиологическая.
- Да ну? Легко вам, женщинам, говорить.
- Нет, нам, женщинам, не легко. Но нам хотя бы хватает ума не употреблять понятия "физиологическое" и "эмоциональное" так, как будто они вообще не связаны между собой.
Ричард откинулся назад и засмеялся.
- Хорошо, - сказал он наконец. - Я не прав. Разумеется. Хорошо. Я должен был это знать заранее. Но я хочу вас обеих кое о чем спросить. Вы действительно думаете, что виноват я один? Если вас послушать, я настоящий злодей. Но почему?
- Ты должен был любить ее, - сказала Анна, просто.
- Да, - кивнула Молли.
- Боже мой, - сказал Ричард, в полной растерянности. - Боже мой. Хорошо, я сдаюсь. После всего, что я вам тут сказал, и учтите, - это было непросто… - он проговорил последние слова почти с угрозой и густо покраснел, когда женщины в ответ на это снова громко и безудержно расхохотались. - Да, откровенно говорить с женщинами о сексе - непросто.
- Не могу себе представить почему, вряд ли то, что ты нам сказал, можно назвать великим откровением и большой новостью.
- Ты такой… такой напыщенный осел, - сказала Анна. - Ты вываливаешь нам все это, будто последнее откровение великого оракула. Бьюсь об заклад, что ты свободно говоришь о сексе наедине с какой-нибудь своей малышкой. Так почему, если нас двое, надо принимать такой заговорщический вид, устраивать представление в духе "вот, собрались мы здесь, в нашем мужском клубе"?
Молли быстро проговорила:
- И мы еще ничего не решили насчет Томми.
За дверью послышалось какое-то движение, которое Анна и Молли расслышали, а Ричард нет. Он сказал:
- Хорошо, Анна, я склоняю голову перед твоей умудренностью. Больше добавить мне нечего. Ладно. А теперь я хочу, чтобы вы, две во всем превосходящие меня женщины, кое-что устроили. Я хочу, чтобы Томми приехал и пожил со мной и с Марион. Если он до этого снизойдет. Или ему не нравится Марион?
Молли понизила голос и сказала, поглядывая на дверь:
- Не беспокойся. Когда Марион приходит ко мне, они с Томми болтают часами.
Раздался еще какой-то звук, то ли покашливание, то ли легкий стук. Все трое молчали, когда дверь открылась и вошел Томми.
Было невозможно понять, слышал он что-нибудь или нет. Сначала он поздоровался с отцом, осторожно: "Привет, папа", кивнул Анне, опустив глаза, чтобы предотвратить любое возможное с ее стороны напоминание о том, как он разоткровенничался с ней в их последнюю встречу в ответ на ее сочувственный интерес, и послал матери дружелюбную, но ироничную улыбку. Потом Томми повернулся к ним спиной, чтобы взять себе немного клубники из белой миски, и, все еще не оборачиваясь, поинтересовался:
- Так и как же дела у Марион?
Значит, он слышал. Анна подумала, что не удивилась бы, узнай она, что Томми способен стоять под дверью и подслушивать. Да, она могла себе представить, как он стоит за дверью и слушает, а на лице его играет точно такая же отстраненная и ироничная улыбка, какой он поприветствовал свою мать.
Ричард, сбитый с толку, не ответил, но Томми продолжал настаивать:
- Как там Марион?
- Хорошо, - сказал Ричард, с воодушевлением. - Все действительно очень хорошо.
- Я рад. Ведь вчера, когда мы встречались с Марион, чтобы выпить по чашечке кофе, у нее, похоже, было далеко не все в порядке.
Молли удивленно подняла брови и быстро взглянула на бывшего мужа, Анна слегка поморщилась, а Ричард глазел на них обеих, всем своим видом давая понять, что вся эта ситуация сложилась исключительно по их вине.
Томми, продолжая избегать их взглядов и каждым малейшим своим движением показывая, что взрослые недооценивают его понимание их жизненных перипетий и безжалостность его суждений о них самих, сел и начал медленно есть клубнику. Он был похож на отца. А именно: Томми был крепко сбитым, довольно плотного телосложения парнем, смуглым, как и его отец, в нем не было ничего от порывистости и живости Молли. Но в отличие от Ричарда цепкое упорство которого, горящее во взгляде его темных глаз, проявляющееся во всех его нетерпеливых, но четких движениях, было очевидно каждому, кто на него смотрел, Томми выглядел как человек, держащий свои чувства за семью печатями, как узник собственной натуры. В это утро одет он был в алую футболку и свободные синие джинсы, но ему больше бы подошел сдержанный деловой костюм. Любое движение, которое он совершал, любое слово, которое он произносил, напоминали замедленные съемки. Молли раньше жаловалась, разумеется шутя, что Томми, похоже, дал себе зарок считать до десяти перед тем, как сказать хоть слово. А однажды летом, когда сын отпустил бороду, она жаловалась, шутя, что он выглядит как человек, приклеивший щегольскую бородку к своему торжественному лицу. Она так и продолжала отпускать эти веселые и наигранно жалобные комментарии, произнося их громко и весело, пока однажды Томми не сказал:
- Да, я знаю, тебе хотелось бы, чтобы я был похож на тебя, я имею в виду - чтобы я был привлекательным. Но вот беда, в тебя я пошел только характером, а должно было быть наоборот, - ну да, конечно же, если бы я унаследовал твою внешность и характер отца, - ну, по крайней мере, его неизменную силу, это было бы лучше, правда? - И он настаивал на этом, и настаивал упорно, как делал это всегда, когда пытался объяснить матери что-то такое, что она сознательно отказывалась понимать.
Молли несколько дней переживала из-за этого, она даже позвонила Анне:
- Ну не ужасно ли это, Анна? Кто бы мог подумать? Ты думаешь о чем-то многие годы, и как-то с этим сживаешься, а потом, внезапно, тебе что-то говорят, и ты понимаешь, что не ты одна об этом думала?
- Но ты ведь, конечно, не хотела бы, чтобы он был таким, как Ричард?
- Нет, но Томми прав насчет неизменной силы. А как он к этому подошел: вот беда, в тебя я пошел характером, так он сказал.
Томми ел клубнику, ягоду за ягодой, пока не осталось ни одной. Он ничего не говорил, молчали и они. Все трое сидели и смотрели, как он ест, как будто он усилием своей воли заставил их так сидеть и на него смотреть. Ел Томми аккуратно и не спеша. В процессе поглощения пищи его рот двигался так же, как в процессе говорения, каждое слово - по отдельности, каждую ягодку - целиком и по отдельности. И он упрямо хмурился, сведя к переносице темные брови, как мальчишка, склонившийся над тетрадкой с домашним заданием. Он даже совершал губами некие маленькие предварительные движения, прежде чем отправить очередную порцию в рот, как, бывает, делают старики. Или как слепые, подумала Анна, узнав это движение; однажды в поезде она сидела напротив слепого. Так же работал и его рот, довольно пухлый, и под контролем, мягкие, поглощенные своей работой, слегка надутые губы. Да и глаза у слепого были такие же, как и у Томми, даже когда он на кого-нибудь смотрел: взгляд, словно направленный внутрь самого себя. Хотя, конечно, тот человек был слепым. Анне вдруг стало как-то не по себе, как и в тот раз, когда она сидела напротив слепого и смотрела в его невидящие глаза, которые, казалось, были затуманены самоанализом. И она видела, что Ричард и Молли чувствуют то же самое; они хмурились и совершали какие-то мелкие беспокойные движения.
"Он всех нас пытается запугать, - подумала Анна, встревоженно, - он всех нас пытается ужасно запугать". И снова она представила себе, как Томми стоял за дверью и слушал, возможно долго; теперь она уже была в этом убеждена, хотя, может, это было и несправедливо, и она испытывала неприязнь к этому мальчику, который, ради собственного удовольствия, заставлял их сидеть и просто ждать.
Анна уже буквально понуждала себя преодолеть этот необычайной силы и очевидный запрет, исходящий от Томми, и наконец сказать что-нибудь, нарушить молчание, когда он отставил тарелку, аккуратно положив поперек нее ложку, и спокойно произнес:
- Вы трое снова обсуждали меня.
- Конечно нет, - сказал Ричард горячо и убежденно.
- Конечно обсуждали, - сказала Молли.
Томми удостоил улыбкой, исполненной терпения, их обоих и продолжил, обращаясь к отцу:
- Ты пришел поговорить о работе в одной из твоих компаний. Как ты и просил, я обдумал это предложение. Думаю, я его отклоню, если ты не возражаешь.
- Ох, Томми, - сказала Молли, в отчаянии.
- Ты, мама, непоследовательна, - сказал Томми, глядя в ее сторону, но не на нее. У него была манера смотреть в чью-либо сторону, сохраняя при этом такое выражение лица, словно он продолжал смотреть в самого себя. Выражение его лица было тяжеловесным, почти тупым, отягощенным постоянным усилием воздать каждому то, что ему причитается. - Ты же знаешь, что это не вопрос выхода на работу, правда? Ведь это означает, что я и жить буду должен, как они.
Ричард сделал резкое движение и шумно втянул в себя воздух, но Томми продолжал:
- И это никакая не критика, папа.
- Если это не критика, то что это? - поинтересовался Ричард, недобро усмехаясь.
- Не критика, а просто оценочное суждение, - сказала Молли, торжествуя.
- Ну вас к черту, - сказал Ричард.
Томми, не обращая на них никакого внимания, продолжал говорить, обращаясь к той части комнаты, где сидела его мать.
- Дело в том, что к добру ли, не к добру ли, но ты научила меня верить в определенные вещи, а теперь ты говоришь, что я могу взять и пойти работать к Портманам. Почему?
- Ты имеешь в виду, - сказала Молли с горьким упреком в собственный адрес, - почему я сама не предлагаю тебе что-нибудь другое, лучше?
- Может быть, лучше ничего и нет. Это не твоя вина, - я не говорю, что это твоя вина.
Это было сказано с мягкой и убийственной непреложностью, и Молли громко и откровенно вздохнула, пожала плечами и развела руками.
- Я был бы не против, если б я стал таким, как ты и все твои, проблема не в этом. Я вот все слушал и слушал твоих друзей, слушал в течение многих лет, и вы все, похоже, очень запутались, или вам так кажется, даже если это не так, - продолжал Томми, хмурясь и тщательно обдумывая и выговаривая каждое слово. - Я нормально к этому отношусь, но ваша беда в том, что в какой-то момент вы себе не сказали: "Я собираюсь стать таким-то человеком". Я имею в виду, что, наверное, и у тебя, и у Анны был такой момент, когда вы не без удивления сказали: "Так вот я какая, оказывается, да?"
Анна и Молли улыбнулись друг другу и ему, признавая, что это действительно так и было.
- Ну, хорошо, - сказал Ричард с деланной веселостью. - С этим мы разобрались. Если ты не хочешь стать таким, как Анна с Молли, у тебя есть альтернатива.
- Нет, - сказал Томми. - Я еще не прояснил свою позицию, если так можно выразиться. Нет.
- Но ты должен делать хоть что-нибудь! - резко выкрикнула Молли, и в голосе ее не было веселого добродушия, в нем звучал испуг.
- Но ты же не делаешь, - сказал Томми, как будто это было фактом очевидным и не нуждалось в доказательствах.
- Но ты же только что сказал, что не хочешь становиться такими, как мы.
- Не то чтобы я не хочу, но я не думаю, что могу. - Теперь Томми повернулся к отцу и принялся терпеливо тому объяснять: - Вот как обстоит дело с мамой и с Анной. Никто не говорит: "Анна Вулф - писательница" или "Молли Джейкобс - актриса", а если и говорят, то только при первом знакомстве. Они не… я хочу сказать, обе они не сводятся к тому, что делают профессионально; а если я начну работать у тебя, тогда я стану тем, кем я работаю. Разве ты этого не понимаешь?
- Честно говоря, нет.
- Я хочу сказать, что я бы лучше… - Томми запнулся и на мгновение замолчал, сомкнув губы и хмурясь. - Я думал об этом, потому что знал, что мне придется вам это объяснять. - Он произнес это терпеливо, вполне готовый дать отпор любым несправедливым притязаниям со стороны родителей. - Такие люди, как Анна, или как Молли, или же как кто-то другой им подобный, они никогда не представляют собой что-то одно. И понятно, что они могут измениться и стать чем-то другим. Я не говорю, что изменятся их характеры, но они не представляют собой какие-то застывшие формы. Понятно, что если в мире что-то случится, если произойдет какая-либо перемена, революция или что-нибудь еще… - Он на мгновение терпеливо замолчал, пережидая, пока Ричард, раздраженно и с шумом втянувший в себя воздух при слове "революция", выдохнет, а затем продолжил: - Они станут чем-то другим, если это понадобится. Но ты, папа, никогда не станешь иным. Тебе всегда придется жить так, как ты живешь сейчас. Ну, а я так не хочу, - заключил Томми, позволяя своим губам сомкнуться по завершении всех этих разъяснений.
- Ты будешь очень несчастным, - сказала Молли, почти со стоном.
- Да, это другой вопрос, - сказал Томми. - Когда мы все это обсуждали в последний раз, ты закончила разговор словами: "Ох, но ты будешь несчастен". Как будто это самое страшное. Если уж речь зашла о счастье или несчастье, то я не назвал бы тебя или Анну счастливыми людьми, но, по крайней мере, вы намного более счастливы, чем мой отец. Не говоря уж о Марион. - Последнюю фразу он произнес тихо, откровенно обвиняя своего отца.
Ричард сказал с горячностью в голосе:
- А почему ты не хочешь знать, что по этому поводу думаю я, а также Марион?
Томми продолжил, не обратив на слова отца никакого внимания: