Разочарованная Селия встала и пошла танцевать. Все же это своего рода комплимент. И она как пушинка унеслась в руках молодого человека. Представление началось немного позднее. В нем принимали участие два исполнителя. Француз-рассказчик и Фрида. Француз был очень маленьким и очень толстым. Как только он появился, Папа начал смеяться и хлопать в ладоши. Папа был именно таким зрителем. Он от всего получал удовольствие. Селия не понимала ни слова, но не потому, что забыла французский язык, а потому, что рассказчик говорил на той его разновидности, которую она никогда не понимала. Наверное, он был до крайности вульгарен, раз Папа беспрерывно смеялся. Он смеялся, пока по щекам у него не потекли слезы и он не стал задыхаться. Француз был в восторге, его выступление еще никогда не проходило с таким успехом. Затем настала очередь Фриды; она встала из-за столика и подошла к роялю. Селия почувствовала, что краснеет. Всегда испытываешь некоторую неловкость, когда кто-то из знакомых выступает совсем рядом, а не на сцене. Фрида оказалась весьма предусмотрительной. Сперва она исполнила несколько номеров, в которых кого-то имитировала, и, хотя Селия не знала, кого именно - все они были французы, - по дружным аплодисментам она поняла, что эти певцы пользуются любовью зрителей.
Но вот в зале приглушили свет, и Фрида стала петь песни Найэла.
Слова были написаны другими, но музыку, конечно, сочинил Найэл. Некоторые песни исполнялись на английском языке, некоторые на французском. У Фриды был низкий, хрипловатый голос, иногда она фальшивила, на что никто не обращал внимания - столько в нем было тепла и выразительности. Песни, которые Селия слышала впервые, были хорошо известны людям, сидевшим за столиками. Они стали подпевать Фриде, сперва тихо, затем все громче и громче. Сердце Селии радостно билось, она испытывала гордость. Не за Фриду - она ее едва знала, а за Найэла - своего брата. Песни, написанные им, его достояние, как и рисунки, выполненные ею, принадлежат только ей. Незаметно для себя самой Селия стала подпевать вместе со всеми и, взглянув на Папу, увидела, что он тоже подхватил мелодию. В глазах у него стояли слезы, но на сей раз не шампанское было тому виной. То были слезы гордости за Найэла, его пасынка, в жилах которого текла дурная французская кровь…
В вестибюле Найэл ждал Марию - она пудрила нос в туалете. Он надеялся, что они опоздают, что к их приходу представление закончится, но они явились вовремя. Он слышал звуки рояля и голос Фриды. Она пела последний куплет песни, который всегда вызывал самый бурный восторг слушателей. Возможно, оно и к лучшему; он не мог сказать наверняка. В конце концов, не все ли равно? Мария вышла из туалета.
- Как я выгляжу? Все в порядке? - спросила она.
- На моей памяти ты выглядела и хуже, - ответил он. - Нам действительно надо войти?
- Конечно, - сказала она. - Постой, я слышу твою песню.
Они вошли в зал и остановились у входа, глядя на Фриду. Все собравшиеся пели вместе с ней; кое-кто отбивал такт ногой. Несколько голов повернулись в сторону Найэла и Марии. Мария услышала легкий шепот и едва слышный всплеск аплодисментов.
Она улыбнулась и бессознательно сделала шаг вперед - вторая натура: при звуке аплодисментов улыбаться и делать шаг вперед. Потом она заметила, что лица собравшихся обращены не к ней, а к Найэлу. Люди улыбались и показывали на Найэла. Фрида, смеясь, отвернулась от рояля и улыбалась ему; шепот публики стал более громким и настойчивым.
"Le petit Niall… Le petit Niall…" - крикнул кто-то, и Мария, на которую никто не обращал внимания, одиноко стоя у стены, видела, как Найэл с усталым, безразличным видом подошел к роялю и, слегка подтолкнув Фриду, сел на стул и начал играть. Все засмеялись и зааплодировали, а Фрида, облокотясь на рояль, запела под аккомпанемент Найэла.
Никем не замеченная Мария прошла между столиками в дальний угол, где сидели Папа с Селией, и шепотом принялась извиняться за опоздание.
- Шш… шш… - нетерпеливо прервал ее Папа. - Слушай Найэла.
Мария села и, сложив руки на коленях, стала вертеть кольцо, подаренное Найэлом. Единственная из всех присутствующих она не пела.
Немного позднее, когда программа закончилась и все ужинали за своими столиками, а Папа и Фрида попутно обсуждали различные профессиональные тонкости, Мария повернулась к Найэлу и сказала:
- Ты ужасно выглядел. Мне было просто стыдно. Во всем зале только ты не одет подобающим образом.
- А к чему мне так одеваться? - спросил Найэл. - Они не имели бы ничего против даже в том случае, если бы на мне был жилет и башмаки, подбитые гвоздями.
- Просто успех вскружил тебе голову, - сердито сказала Мария. - Я думала, что этого не произойдет, но, увы, произошло. В Лондоне ты бы провалился.
Официант предложил ей шампанского, но она покачала головой.
- Воды со льдом, пожалуйста, - сказала она.
- Теперь ты понимаешь, - сказал Найэл, - что я имел в виду, говоря о маяке или барже?
Мария не удостоила его ответом и повернулась к нему спиной.
- Я писала тебе про сына лорда Уиндэма? - спросила она Селию.
- Да, - ответила Селия. - Ты писала, что у него довольно привлекательная внешность.
- Действительно, привлекательная. Он очень увлечен мною. К тому же не женат.
Уголком глаза Селия видела, что профессиональный танцор с осиной талией снова приближается к их столику. Готовая принять его приглашение, она отодвинула стул. Но профи даже не взглянул на нее. Он низко поклонился Марии.
Мария улыбнулась, встала из-за стола и, что-то быстро говоря по-французски, упорхнула вместе с ним. Впервые с тех пор, как закончилась программа, сидевшие за соседними столиками перестали смотреть на Найэла и устремили взоры на Марию.
Серьги ей очень к лицу, с грустью подумала Селия, гораздо больше, чем мне. Может быть, она захочет, чтобы я ей их отдала?
Сидевший рядом Папа взволнованно разговаривал с Фридой.
- Горжусь детьми? Конечно, я горжусь ими, - говорил он. - Умение показать товар лицом у них в крови. И мне безразлично, молочная то корова или жеребец - воспитание сказывается.
Мария в паре с профессионалом промелькнула перед их столиком. Она оглянулась через плечо и показала Найэлу язык.
Глава 15
Высокие напольные часы пробили шесть раз. Сверху, из ванной донесся шум льющейся воды. Должно быть, Чарльз промок во время прогулки и теперь принимал ванну. Было что-то зловещее в том, что он сразу поднялся наверх, не заглянув в гостиную. Это значило, что настроение его не изменилось. И мы все еще были паразитами.
- Перспектива ужина мне не слишком улыбается, - сказал Найэл. - Невеселое занятие сидеть за столом, когда никто словом не обмолвится. Кроме Полли, которая снова заведет свои вечные разговоры: "Ах, мамочка, я должна рассказать вам, что говорили детки, пока раздевались" - и пойдет, и пойдет.
- Ее рассказ нарушит молчание, - сказала Селия. - Пусть уж лучше говорит Полли, чем кто-нибудь из нас. К тому же Чарльз никогда не слушает. Он привык к ее разговорам, как к тиканью часов.
- Я бы не возражал, если бы дети говорили что-нибудь забавное, - сказал Найэл. - Но ведь такого не бывает. Хотя, возможно, они и говорят, но в пересказе Полли исчезнет весь юмор.
- Ты слишком суров к Полли, - заметила Селия. - Я действительно не знаю, что стало бы с этим домом без нее.
- Если бы только не приходилось сидеть с ней за одним столом, - сказал Найэл. - Это пробуждает во мне самые низменные инстинкты. Так и хочется поковырять в зубах и срыгнуть.
- Ты, во всяком случае, так и поступаешь. Относительно общего стола с Полли я согласна, но что предложить ей взамен? Поднос? Кто и куда его отнесет? Что на него положат? Ножку холодного цыпленка с нашего стола?
- В столовой она именно это и получает, - заметил Найэл.
- Да, - согласилась Мария. - Но она сама ее себе отрезает. Было бы гораздо более оскорбительно, если бы эту ножку отрезал кто-то другой и посылал ей на тарелке неизвестно куда, словно собачонке. Как бы то ни было, это началось во время войны, когда все ужинали в половине седьмого.
- Все, кроме меня, - сказал Найэл.
- Еще бы, - заметила Мария. - Как это похоже на тебя. Дежурить в качестве пожарного на крыше какого-нибудь склада, куда никто больше не поднимался.
- Это было очень опасно, - сказал Найэл. - Я совсем один стоял на крыше непонятной формы, а вокруг падали разные штуки. Никто никогда не поймет, что я проявлял чертовскую храбрость. Куда большую, чем Чарльз, который чем-то занимался в П. А. К. Н. или где-то еще.
- Не в П. А. К. Н., - сказала Мария.
- Все они звучат одинаково, - сказал Найэл. - Люди так привыкли к униформе и цепочкам букв, что все глотали. Помню, как я сказал одной женщине, что работаю в Д. Е. Р. Ь. М. О., и она поверила.
Селия встала и принялась поправлять подушки, собирать бумаги. Кроме нее никто бы этого не сделал. А Чарльз терпеть не мог беспорядок. В ее лондонской квартире не было ни пылинки, хотя, возможно, оттого, что она там хозяйка. А Фартингз принадлежал Чарльзу.
- Знаешь, Найэл, - сказала Селия, - по-моему, Чарльз недолюбливает тебя именно потому, что тебе недостает уважения к традициям.
- Не понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал Найэл. - Я с огромным уважением отношусь к традициям.
- Да, - сказала Селия, - но к другим. Когда ты говоришь о традициях, то думаешь о том, как королева Елизавета, сидя на коне, произносит речь в Гринвиче, а потом размышляет, не послать ли за Эссексом или кем-то еще, кто был дорог ее сердцу в то время. Когда о традициях говорит Чарльз, он имеет в виду современный мир. Гражданственность, исполнение долга, борьбу добра со злом, то, на чем стоит наша страна.
- Как скучно, - сказал Найэл.
- Вот-вот, - сказала Селия. - Такое отношение и вызывает у Чарльза нескрываемое отвращение. Неудивительно, что он называет тебя паразитом.
- Но вовсе не поэтому, - возразила Мария, встав и посмотревшись в зеркало над камином. - Причина подобного отношения носит сугубо личный характер. Это глубоко затаившаяся зависть. Я всегда знала о ней, но делала вид, что не замечаю. Раз уж сегодня мы так разоткровенничались, признаем и это.
- Что признаем? - спросил Найэл.
- То, что Чарльз всегда ревновал к тебе, - сказала Мария.
Наступило долгое молчание. Прежде ни у одного из нас не хватало решимости высказать это вслух; во всяком случае, столь многословно.
- Не надо играть в правдивость, я терпеть этого не могу, - поспешно сказала Селия.
Мария всегда была так сдержанна. Если ее прорвало, всякое может случиться. Но дело сделано. Однако стоило ей об этом подумать, как она тут же задала себе вопрос: а что она имеет в виду? Какое дело и почему сделано? Все слишком запутано. Теперь можно всего ожидать.
- Когда это началось? - спросил Найэл.
- Что началось?
- Ревность.
Из-за канделябра на камине Мария достала губную помаду и стала красить губы.
- Ах, не знаю, - сказала она. - Думаю, очень давно. Возможно, когда я вернулась на сцену после рождения Кэролайн. Чарльз отнес мое возвращение на твой счет. Он считал, что ты имеешь на меня влияние.
- На тебя никто никогда не имел влияния, - сказал Найэл. - И я менее всех.
- Знаю, но он этого не понял.
- Он хоть раз что-нибудь сказал? - спросила Селия.
- Нет, просто я почувствовала. Между нами возникла странная напряженность.
- Но ему следовало знать, что это случится, - возразила Селия. - Я имею в виду твое желание выступать на сцене. Не мог же он надеяться, что ты поселишься в деревне, как обыкновенная женщина.
- Думаю, что надеялся, - сказала Мария. - По-моему, он с самого начала неправильно понял мой характер. Я уже говорила вам, что виной тому мое исполнение роли Мэри Роз. Мэри Роз деревенская девушка. Постоянно прячется среди яблонь, а потом исчезает на острове. Она была призраком, и Чарльз полюбил призрак.
- А кого полюбила ты? - спросил Найэл.
- Раз я была Мэри Роз, то я полюбила Саймона, - ответила Мария. - Чарльз был воплощением всего того, что я видела в Саймоне. Спокойный, надежный, преданный. К тому же в то время рядом со мной никого не было. И все эти цветы…
- Чарльз не единственный, кто посылал тебе цветы, - сказала Селия. - Ты их от многих получала. Один богатый американец каждую неделю посылал тебе орхидеи. Как его звали?
- Хайрэм как-то-там-еще, - сказала Мария. - Однажды он нанял самолет, чтобы свозить меня в Ле-Туке. Меня стошнило прямо на его пиджак. Он очень мило к этому отнесся.
- Выходные прошли успешно? - спросил Найэл.
- Нет. Меня все время не оставляли мысли о пиджаке. Так трудно вычистить. А когда в воскресенье ночью мы летели обратно, пиджака с ним не было.
- Наверное, он подарил его официанту, - сказал Найэл. - Или лакею. Скорее всего лакею. Тот мог без лишних слов сбыть его с рук.
- Да, - сказала Селия, - и, будучи лакеем, наверняка знал, как его вычистить. Но как бы то ни было, два дня, проведенные с Хайрэмом в Ле-Туке, еще не объясняют, почему Мария вышла за Чарльза. Цветы и надежность тоже не причина. Ни при чем здесь и Саймон с Мэри Роз. Все это Мария могла иметь и не выходя замуж. Наверное, в Чарльзе было нечто такое, что побудило ее на два года бросить театр и уехать в деревню.
- Не раздражай девушку, - сказал Найэл. - Нам прекрасно известно, почему она это сделала. Не понимаю, отчего она так скрытничает.
Мария положила пудреницу в вазу, где она лежала с прошлого воскресенья.
- Я не скрытничаю, - возразила она. - И если ты имеешь в виду, что я еще до свадьбы забеременела Кэролайн, то это неправда. Чарльз слишком достойный человек, чтобы позволить себе нечто подобное. Кэролайн родилась день в день через девять месяцев после свадьбы. Просто я была одной из светских невест. Замужество казалось мне таким романтичным. Словно с тебя снимают покрывало.
- Ты, конечно, чувствовала себя немного лицемеркой? - спросила Селия.
- Лицемеркой? - Возмущенная Мария отвернулась от зеркала. - Ничуть. Почему, черт возьми, я должна была чувствовать себя лицемеркой? До этого я никогда не была замужем.
- Да, но…
- Это был один из самых волнующих моментов в моей жизни. И то, о чем я говорила, и венчание в церкви Святой Маргариты, и как я шла через придел, опираясь на руку Папы, вся в белом с головы до пят. Правда, был и один неприятный эпизод. На мне были новые туфли. Не помню почему, но я купила их в страшной спешке, и на задниках у них была указана цена. Когда, преклонив колени для молитвы, я вдруг вспомнила про это, то даже благословения не услышала. В голове у меня стучала одна мысль: "О Господи! Мать Чарльза увидит цену на задниках моих туфель".
- А если бы и увидела, разве это так уж важно? - спросил Найэл.
- Да. Она бы узнала, где я их купила и что стоят они всего тридцать шиллингов. Я бы этого не перенесла.
- Сноб, - сказал Найэл.
- Нет, - возразила Селия. - Вовсе не сноб. Девушки страшно чувствительны к таким вещам. Я так до сих пор чувствительна, хотя, видит Бог, уже не так молода. Если я покупаю платье в "Харви Николз", то всегда отрываю этикетки. Тогда могут подумать, что платье сшито по индивидуальному заказу у какого-нибудь знаменитого портного, а не куплено в магазине.
- Черт возьми, а кого это заботит?
- Нас. Нас, женщин. Довольно глупо, но для нас это предмет личной гордости. Однако Мария пока так и не сказала, почему она вышла замуж за Чарльза.
- Она хотела стать достопочтенной миссис Чарльз Уиндэм, - сказал Найэл. - И если ты полагаешь, что была какая-нибудь иная причина, то ты никогда по-настоящему не знала Марию, хоть Папа и породил вас обеих.
Найэл закурил сигарету и бросил зажженную спичку на камин рядом с губной помадой Марии.
- Это правда? - спросила Селия. В ее голосе звучало сомнение. - Это и было истинной причиной? Я хочу сказать, это правда?
Глаза Марии затуманились, и в них появилось отсутствующее выражение, как всегда в тех редких случаях, когда она попадалась в ловушку.
У нее был смущенный вид маленькой девочки, которая напроказила и просит прощения.
- В конце концов, - сказала она, - Чарльз был очень красив. Он и сейчас красив, хоть и располнел.
- Забавно, - сказала Селия, - можно быть близкими родственниками, вместе вырасти и понятия не иметь ни о чем подобном. Чтобы ты вдруг захотела стать достопочтенной…. Это просто не вяжется с твоим характером.
- С характером Марии ничто никогда не вязалось, - сказал Найэл. - Вот почему Чарльзу было всегда так трудно с ней. Она хамелеон. Она меняется в зависимости от настроения. Поэтому ей и скучно никогда не бывает. Наверное, это очень забавно - каждый день быть кем-то другим. Ты и я, Селия, всегда будем тем, что мы есть, изо дня в день, до конца дней своих.
- Но… достопочтенной, - упорствовала Селия, не слушая Найэла. - Я хочу сказать, что в сущности это не так уж и много. Будь он виконтом или графом, тогда иное дело.
- На бумаге это выглядит очень недурно, - задумчиво проговорила Мария. - Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм. Я нередко выводила эту подпись на последней странице своей записной книжки. К тому же я не была знакома ни с одним графом или виконтом.
- Могла бы и подождать, - сказала Селия. - В твоем положении рано или поздно кто-нибудь обязательно подвернулся бы.
- Я не хотела ждать, - сказала Мария. - Я хотела выйти замуж за Чарльза Уиндэма.
Мария представила себе Чарльза… как он выглядел в те дни. Стройный, худощавый, без привычки сутулиться, которую приобрел в последнее время, без намека на животик. Светлые, волнистые волосы. Без проседи. Кожа истинного англичанина, румяная, но по-юношески румяная. Кожа отличного наездника и ватерполиста. И непременно два раза в неделю в четвертом ряду партера подавшаяся вперед фигура - рука, облокотившаяся на колено, поддерживает голову… после спектакля стук в дверь уборной… ужин в городе. Полумрак машины. "Алвис". Красные сиденья, черный плед, которым она укрывает ноги, чтобы не замерзнуть.
В тот вечер, когда Чарльз впервые пригласил ее поужинать с ним, он сказал, что перед сном всегда читает "Смерть Артура" Мэлори.
- Почему бы не сделать по этой книге пьесу? - сказал он ей. - Почему бы какому-нибудь автору не написать историю любви Ланселота и Элейны? Вы могли бы сыграть Элейну?
- Да, - сказала она. - Я с удовольствием сыграла бы Элейну.
И пока он пересказывал ей истории из "Смерти Артура" - на это ушел почти весь ужин, - а она слушала и кивала, мысли ее были заняты свадьбой, на которой она присутствовала на прошлой неделе, но не в церкви Св. Маргариты, а в церкви Св. Георгия на Гановер-сквер… Мальчики-хористы в белых одеяниях под белыми в оборках стихарями… церковь утопает в лилиях. С хоров несется "Голос, пронесшийся над Эдемом".