- Ходишь на работу как заведенный, а зарплаты не носишь, - раздраженно говорила Антонина, глядя, как Степан натягивает куртку, сует ноги в стоптанные башмаки. - Когда зарплату начнут платить? Хлеб купить не на что, девкам туфельки надо, старые прохудились. В долг живем. А тут еще третьего носи. - Она выпучила живот. - Пойду, аборт сделаю.
- Да что ты, Тоня, не думай об этом! - испуганно воззрился Степан. - Сейчас в России каждый младенец на вес золота. Не стало детей в России. Алешка желанный!
- Пусть те родят, у кого деньги есть! А мне нищету плодить? Или сиротами их растить? Вон на шахтах аварии, что ни месяц, То взрыв, то пожар! Устали гробы носить!
- Тонь, брось тоску нагонять. - Степан приобнял жену сильной рукой, положив на худое плечо осторожные темные пальцы. - Все будет нормально, Тонь. Обещали к концу месяца зарплату за весь квартал выдать. Купим детям одежду, платье тебе красивое. Поедем в отпуск в деревню. У тебя под Воронежем в деревне хорошо, травы много, ягод. Дети в речке будут купаться, ягоды есть. Там и родишь, у матери. Хватит девок рожать, роди сына Алешку.
- Ты говоришь - родить! А где жить? Потолок вот-вот упадет. Зимой стена промерзает. Квартиру тебе не дадут, прошли времена. На новую не заработаешь. Давай соберемся и насовсем в деревню уедем. Я сплю и деревню вижу. Березу нашу вижу, рощу с ландышами, подсолнухи в поле. Давай поселимся - ты фермером станешь. Будем кроликов разводить.
- Какие, дурочка, кролики! - Степан гладил жену по нечесаным поредевшим волосам. - Какой я фермер? Я шахтер. Уголь рублю. На мне земля держится. Пока стою под землей, по ней люди ходят, машины ездят, дети на ней играют. А деньги я заработаю. Потерпи еще, Тонь. Выплатят, куда им деваться?
- Выплатят, выплатят, а я к этому времени под нож лягу! Не могу больше! Потолок течет, из окна дует, дети болеют, а тут еще авария за аварией! Тебя завалит, как мы жить будем? - Она рыдала, по бледному лицу текли слезы, живот под юбкой уродливо вспучивался. Дети в кровати, не просыпаясь, тревожно завертелись в комьях одеяла.
- Не надо, Тонь. Все будет нормально. Люблю тебя. Еще немного подожди, заживем.
Он обнимал жену, дул ей на лоб, вытирал большими темными пальцами слезы. Она перестала плакать. Вздрагивала, прижималась к мужу.
- Дай-ка послушаю. - Степан наклонился, приложил ухо к ее животу и слушал. Его темное, угловатое, сточенное о подземные пласты лицо тихо светилось нежностью. - Торкает, брыкается. На меня взглянуть хочет. Скоро увидимся, Алексей Степанович!
- Прости меня, Степа, я дура. Тебе под землю идти, а я реву. Возвращайся, ждем тебя всем семейством.
Поцеловал жену, вдохнул на прощанье ее теплый домашний запах. Подхватил суму и вышел из дома. В соседних бараках мутно желтели окна. Шахтеры собирались на смену. В темноте, под чахлыми тополями, катил трескучий автобус, собирал на шахту бригады.
Утро было солнечное, великолепное среди ленивого течения вод. Белая громада теплохода величаво скользила по зеленым отражениям, среди холмов и пригорков, на которых краснели сосняки, синели ели, кудрявились березняки и дубравы.
Не все из гостей вышли к завтраку, чтобы воспользоваться разнообразием шведского стола, любезностью обслуги, предупредительностью экипажа. Многие оставались в каютах, дремали после ночных безумств. Другие, в ожидании вечера, когда предполагалось продолжение празднеств, коротали время в зале для боулинга, за бильярдными столами или столиками для карт. Было приятно смотреть, как тучный прокурор Грустинов обыгрывал помятого за ночь господина в черной шляпе Боярского, лихо засаживал "свояка" в центральную лузу, пуская крутящийся шар в дальний угол, не промахиваясь, как это иногда с ним бывало во время процесса над Ходорковским. Верткий длинноносый Шмульрихтер, в красном колпачке и пузырящихся шортах, похожий на паяца, метал тяжелый шар так ловко, что валил сразу все кегли.
Теплоход вышел на сияющий простор водохранилища и замер среди драгоценных вспышек, серебряных завихрений, пернатых отпечатков ветра. Тяжелый якорь мягко погрузился в глубину и ушел в донный ил.
- Что случилось? Почему встали? - забеспокоились пассажиры.
- Плановая остановка, господа. Вписываемся в график движения, - успокаивал галантный капитан Яким, следуя на мостик, кланяясь встречным мужчинам, слегка улыбаясь дамам.
Есаул встретился с послом Киршбоу на средней палубе. Посол был в прекрасном расположении духа, в белой панаме, розовых шортах, в рубахе апаш. Он неплохо выспался, потому что еще до рассвета выпроводил из каюты красавицу из состава экипажа, что приглянулась ему накануне.
- Чем объяснить остановку? - спросил Киршбоу с мягкой усмешкой, которая теперь всегда появлялась на его румяных губах, когда он смотрел на Есаула.
- Не хочу вас тревожить, ваше превосходительство, но возникли непредвиденные обстоятельства, - ответил Есаул, стараясь не выдавать беспокойства.
- В чем дело, можно узнать?
- Прошу, господин посол, пройдемте на капитанский мостик. Там для вас станет понятна причина остановки.
- Вы куда? - Куприянов, свежевыбритый, благоухающий одеколоном, преградил им путь холеным, размягченным после массажа телом.
- Прошу и вас, Аркадий Трофимович, - пригласил Есаул. - Вам будет небезынтересно узнать.
Втроем они поднялись на капитанский мостик, открытую площадку, где были расставлены кресла, и в одном из них, нервный, аристократический, с солнечным моноклем, восседал министр обороны Дезодорантов - отложил стек, вытянул негнущуюся костяную ногу. На мостике было установлено спецоборудование, изготовленное в секретных лабораториях связи и информации. Торсионные генераторы посылали вдаль импульсы, которые пронизывали пространство и возвращалась на корабль голографическим изображением местности. Позволяли выявить мельчайшие подробности пейзажа, контуры и объемы предметов, вид строений, людские, невидимые глазом фигуры. Изображения проецировались на плоские экраны во всем богатстве красок. А также фокусировались в огромных голубоватых линзах, где каждый предмет был охвачен тончайшим спектром, радужным драгоценным стечением. Передающие антенны на мачтах посылали импульсы вдоль поверхности земли и на беспилотные самолеты, кружившие высоко в безоблачном небе. Объекты, облученные под разными углами, с различных высот, были воссозданы на экранах с замечательной четкостью.
- Что это? - Киршбоу изумленно взирал на экран, где виднелись строения, передвигались люди, катили машины.
- По-моему, деревня, - пренебрежительно заметил Куприянов, прижимая белесые брови к линзе. - Достопримечательность? Народные промыслы? Нам, кажется, обещали встречу с народом?
- Не советую, Аркадий Трофимович, обращаться к этому народу с предвыборной речью. Могут и пристрелить, - сдержанно заметил Есаул. - Это село еще недавно называлось Калиновка. Теперь же, когда в нее переселилось две тысячи чеченцев, она зовется Калин-Юрт.
Экраны меняли изображения, выхватывали отдельные дома, улицы, идущих по ним людей. В центре села возвышалась большая церковь, массивная, пятику-польная, в византийском стиле, но без крестов. Как и ее византийская предтеча, константинопольская Святая София, была окружена минаретами, взята в плен остроконечными башнями, на которых красовались полумесяцы. Было видно, как над входом, где обычно помещалась икона, теперь переливается арабеска. Люди подходили к мечети, стелили молитвенные коврики, падали ниц. Множество молящихся то подымали головы, то падали лицами на землю, словно колыхалось огромное травяное поле.
- Что такое? Откуда чеченцы? - изумился Киршбоу.
- База террористов. Мы уничтожаем их в Аргунском ущелье, а они возникают под Москвой. За последний месяц в окрестностях Москвы мы уничтожили пять подобных баз. Но эта возникла недавно. Отсюда они готовят теракт в нашей столице, а также тренируют боевиков для нападения на Америку.
- Но как же можно этому попустительствовать? - взволновался Киршбоу.
- Правозащитники и Европарламент связывают нам руки. Господин Куприянов в своих предвыборных документах берет под защиту чеченцев. Когда он станет Президентом России, вокруг Москвы возникнут поселения Дмитров-Юрт, Звенигород-Юрт, Клин-Юрт, Подольск-Юрт. Но уж видно, такова воля Госде-па, если он поддерживает кандидатуру Аркадия Трофимовича.
- Не передергивайте, - возмутился Куприянов. - Я выступаю против ваших "зачисток" и неадекватного применения силы.
- Мы не поддерживаем террористов ни в окрестностях Кабула, ни в предместьях Москвы, - важно произнес Киршбоу.
На улицах села между тем усиливалось движение. Куда-то торопились женщины в черных паранджах. Семенили, опираясь на палки, старики в бараньих папахах и кожаных сапожках. Проехал грузовик - в кузове молодежь размахивала зеленым флагом. За селом, где когда-то располагался выгон для скота, теперь сооружались трибуны, выстраивались ряды вооруженных людей. На далеком лугу крутили пропеллерами "кукурузники", изящные спортивные самолетики. По проселку пылил бэтээр.
- Что они задумали? Почему такая активность? - Киршбоу то окунал лицо в синеву увеличительных стекол, где играли радужные переливы, то вновь с беспокойством разглядывал объемное изображение экранов, где крупным планом возникало крыло биплана с ичкерийским волком, бородатое лицо горца, сжимавшего ручной пулемет.
- По данным агентурной разведки, они ждут прибытия важного лица. Готовят в его честь парад, - скромно заметил Есаул, не выпячивая всего объема информации, которой владел. - Не так ли, товарищ министр? - обратился он к Дезодорантову.
- Так точно… То есть нет… Хотя возможно… Впрочем, как угодно. - Дезодорантов изобразил голосом козу и наставил на всех солнечный слепящий монокль.
- Хотите сказать, что под Москвой может появиться Шамиль Басаев? - недоверчиво спросил Киршбоу.
- Не исключаю, что ждут бен Ладена, - скупо заметил Есаул.
- Ну, хоть Масхадов, слава Богу, уже не приедет! - Киршбоу воспринял слова Есаула как шутку и был готов ее поддержать.
- Кстати, о Масхадове. Хотите знать, как он провел свои последние минуты? - спросил Есаул. - Я присутствовал при его безвременной кончине. Могу рассказать.
- Ну что ж, расскажите. Пусть ваш рассказ будет репетицией признательных показаний, которые вам придется дать в Гаагском трибунале. - Куприянов презрительно на него посмотрел, словно сожалел о его бесконечной глупости, неспособности держать язык за зубами.
- Видите ли, господа, - начал свое повествование Есаул, не спуская глаз с мониторов. - С тех пор как по моему приказу два наших отважных разведчика взорвали в Катаре машину Зелимхана Яндарбиева, прекратились финансовые потоки, идущие из Саудовской Аравии через Турцию в Аргунское ущелье. Сразу же спал накал войны. Уменьшились потери федеральных войск, меньше стало взрываться на дорогах машин, реже падали подбитые вертолеты. Масхадову было нечем расплачиваться с полевыми командирами. Умный стратег, он разработал план, по которому деньги саудитов будут поступать в Москву, а оттуда, с помощью предателей в нашем правительстве, в силовых структурах, в политической элите, - направляться в Чечню. План был тщательно разработан, договариваться с предателями в Москве поехал сам Масхадов. Благополучно выбрался из ущелья и в обычной машине, с минимальной охраной, давая взятки на постах ГАИ, доехал до Москвы. Там у него состоялись тайные встречи с высокопоставленными лицами в российском руководстве, после чего деньги вновь щедро потекли в Чечню. Боевые действия возобновились с нрвой силой. Я узнал о московском визите Масхадова, пытался выявить предателей, но тщетно. Слишком законспирированной оказалась сеть изменников.
- Господин Есаул, у вас параноидальная подозрительность. Сталинская маниакальность, с которой вы повсюду ищете изменников и предателей, - иронично заметил Куприянов. - А вам не кажется, что просто-напросто чеченцы ведут войну за свою независимость и им сам Бог помогает?
Есаул не ответил. На мониторе возникла центральная площадь Калин-Юрта с мечетью. На соседнем доме висела табличка: "Площадь Джохара Дудаева". К мечети вышагивал мулла в долгополых одеждах, в шелковой рыхлой чалме, белобородый и тучный. Люди кланялись ему, целовали края одежды, падали ниц. Мулла вошел в мечеть, и над селеньем разнесся мега-фонный, трепещущий, как фольга, голос муэдзина, возглашавшего молитву.
- Я поставил перед командованием группировки в Чечне задачу - во что бы то ни стало обезвредить Масхадова. - Есаул продолжал, убавляя звук, чтобы голос муэдзина не мешал рассказу. - Я сам проводил в Аргунском ущелье войсковые операции. Мы засекали позывной Масхадова "Гафур". Посылали на эту сопку штурмовики, нанося бомбовые удары. Затем шли вертолеты огневой поддержки, сжигая дотла лесной массив по склонам сопки. Потом артиллерия открывала шквальный огонь, от которого хрустели горы. Затем шел спецназ ГРУ, совершая проческу' Ему Помогала "Альфа". Пехота вокруг сжимала кольцо, прочесывая каждую ложбинку. В конце концов находила землянку, деревянный стол, на столе бутылку водки, граненый стакан и записку Масхадова: "Есаул, напейся с горя и удавись". Так кончалась не одна операция.
- Надо отдать ему должное, он не был лишен остроумия, - злорадно хохотнул Куцриянов.
Линза, принимавшая изображение с беспилотного летательного аппарата, показывала улицу с добротными каменными домами, зелеными железными заборами. На доме висела табличка: "Улица Зелимхана Яндарбиева". У дома стоял чернявый мальчишка в цветастой шапочке. Держал автомат стволом вверх. Пускал трескучие очереди.
- Я долго думал, как выманить Масхадова из Аргунского ущелья. Пока он находился в горах, наши московские либеральные истерички и предатели надеялись на мирные переговоры с Чечней, в результате которых Чечня, как это было в Хасавюрте, получит независимость от России. Я этого не мог допустить. Приказал отыскать всю родню Масхадова - в Чечне, в Ставрополье, в Москве, в городах и селах России, где чеченцы свили уютные гнездышки. Родни набралось с полсотни, в том числе его жена, братья, тетки, дети, племянники, внуки, несколько дедов и бабок, - всех вертолетами доставили в Ханкалу и заперли в кунгах. Я стал выходить на радиочастоту Масхадова: "Аслан, у меня вся твоя родня. Три дня на размышление, или сдашься, или я стану их расстреливать". Так поступали они с нашими заложниками, так решил поступить и я. Молчит, не выходит на связь. Через три дня расстрелял его деда и тетку. Отдали трупы чеченцам, слух об этом ушел в горы. Молчит, не выходит на связь. Еще через день расстрелял племянника с бабкой. Опять мертвецов отдали чеченцам, и слух ушел в горы. Молчит, не выходит. "Аслан, если через час не выйдешь на связь, расстреляю твою жену". Через час выходит на связь: "Не стреляй, Есаул, выхожу на переговоры…"
- Да ведь это военное преступление приравнивает вас к фашистским карателям! - с ужасом и мстительной ненавистью воскликнул Куприянов. - Я слышал о ваших зверствах, но теперь сам убедился, что вы истинный зверь. Обещаю, что не пожалею сил, чтобы вы оказались в Гааге рядом с преступниками Милошевичем и Шешелем!
Киршбоу молчал, дипломатично удерживал эмоции, стараясь угадать, в чем смысл этих ужасающих откровений.
На мониторе возникла сельская улица, бирка на доме: "Улица Руслана Гелаева". Из узорных железных ворот, украшенных полумесяцем, вытолкали женщину, рускую, с распущенными волосами, в разодранном платье. Вокруг шеи была обмотана веревка. Другой конец веревки был в руке у бородатого чеченца, который пинками погнал пленницу по улице. Она спотыкалась, он дергал за веревку, бил ногой. Следом бежали мальчишки, кидали в пленницу камни.
- Его встретила группа спецназа на выходе из ущелья, - продолжал Есаул. - В наручниках привезли ко мне в Ханкалу, прямо в кунг, где я разместился. Он был исхудалый, с запавшими глазами, с маленькой седой бородкой, но в безукоризненно выглаженном камуфляже, в каракулевой папахе, с дорогими часами. "Я требую, чтобы со мной обращались как с законно избранным президентом Ичкерии. Требую, чтобы меня отправили в Москву, в Кремль, к Президенту России, где в присутствии международных наблюдателей мы начнем переговоры о независимости Ичкерии". Он был спокоен, держался с достоинством, говорил, как власть имущий. "Но вы ведь, Аслан, были уже в Москве с тайным визитом, - сказал я. - Мне бы хотелось знать, с кем вы встречались. Кто обеспечивал вам безопасность. Кто аккумулировал финансовые потоки саудитов и переправлял их вам. Какие банковские и политические структуры в России содействуют чеченскому сопротивлению". "Я не желаю вести с вами никаких разговоров. Требую доставить меня в Кремль, где в качестве законного президента Ичкерии я встречусь с Президентом России. В присутствии международных посредников мы проведем переговоры о мире и о независимости Ичкерии…" - так он говорил, глядя на меня запавшими глазами, в которых я читал презрение и превосходство.
- Он действительно превосходил вас морально и политически. Вы - насильник, каратель, убийца безоружных заложников. А он - героический генерал, бесстрашный военный, лидер свободолюбивого народа, который сражается за свою независимость, - с негодованием произнес Куприянов, брезгливо отступая °т Есаула, как если бы тот был в непросохшей крови.
Киршбоу внимательно и задумчиво смотрел на Есаула, стараясь проникнуть в хитросплетения его замысла.
В голубой линзе наблюдательного прибора возник дом с прибитой дощечкой: "Улица Салмана Радуева". У старого амбара, где когда-то русские крестьяне хранили колхозное зерно, толпились чеченские юноши. К дубовым воротам амбара был привязан человек, по виду российский солдат, в ободранной форме, босой, с растянутыми в стороны руками. Вокруг живого распятия дышали нежные спектры, как переливы на крыле бабочки. Парни с большого расстояния метали в амбар ножи. Лезвия молниями мерцали в воздухе, со стуком вонзались в дубовые доски, окружали голову и шею солдата. Попадания были точными. Лишь один нож задел солдатское ухо, и из него текла кровь.
- "Аслан, - сказал я. - Ты не на сходке своих полевых командиров. И не в гостях у московских предателей, которые угощают тебя турецким кофе и восточными сладостями. Ты разговариваешь сейчас не с главой Администрации Президента РФ, а с полковником ГРУ, который, поверь, еще со времен Афганистана умеет выбивать показания. Спрашиваю тебя, с кем ты встречался в Москве? Кто из московских предателей начал тебя финансировать?" Он смотрит на меня глазами снайпера и эдак кривенько улыбается: "Требую, чтобы меня немедленно доставили в Кремль, где я начну переговоры с Президентом России о независимости Ичкерии".
И тут, скажу я вам, со мной случилось помрачение. Какой-то приступ бешенства и ненависти. Я ударил его в челюсть, свалил на землю. Папаха его слетела, руки в наручниках дергаются, а я бью его ногами в живот: "Это тебе, баран вонючий, за расстрел Майкопской бригады!.. Это, сука драная, за гибель Шестой десантной роты!.. Это тебе, поганка, за казнь русского мученика Евгения Родионова!.. Это за изнасилованных русских женщин!.. За расстрел и пытки контрактников!..
За русских рабов в зинданах!.. За фальшивые авизо!.. За казино и бордели в Москве!.. За наркотики в русских городах!.. Это тебе, блядь, за русские слезы и кровь!" Бил его страшно, отшиб селезенку, печень, почки. Он лежал без сознания. На него вылили ведро воды. Мокрый, с синяками, с выбитыми зубами, окровавленный, едва открыл глаза и просипел: "Требую, чтобы меня доставили в Кремль, как законно избранного президента Ичкерии".