- Явись, лжец!.. Иначе книгу твою буду сечь лозой, пороть розгой, кину на уголья, превращу в мертвый пепел! - Она швырнула в свечу последнюю щепоть порошка. Комната озарилась фиолетовым светом. Ударил гром. Из рамы, неловко, как перелезают через забор, вылез тощий, угловатый, болезненный человек. Дико вращал глазами, затравленно поворачивая шею. Перенес через раму сначала одну тонкую ногу, потом другую. На нем была длинная, расстегнутая на груди рубаха, белые кальсоны с тесемками, стоптанные туфли на босу ногу. Так одевают пациентов в сумасшедших домах. Загнанно глядя на мучительницу, путаясь в тесемках, бочком протиснулся меж рядов, добрался до двери, вышел на палубу. Переступил через борт и мягко опустился на воду. Не утонул, а лишь слегка разбередил поверхность. Сутуля плечи, прижимая руки к груди, пошел по водам, удаляясь, переставляя неловкие ноги, тощий, одинокий, в сторону берега, оставляя на воде след, подобный росчерку ветра. Следом, покинув плечо колдуньи, полетела сова, уменьшаясь, переваливаясь с крыла на крыло.
Все, обомлев, смотрели, как уходит по водам Иосиф Бродский.
Глава тринадцатая
Шахтерская смена летела в хрустящих брызгах угля, в челночных качаньях комбайна. Степан Климов устал от мотаний, но в его утомлении копились веселье и легкость.
"Люди мы черные, неученые, зато крученые да верченые… - бормотал он, оканчивая ремонт лебедки, проверяя ход барабана. - Хоть свету здесь мало, а видим зорче…"
- Витек! - окликнул он пробегавшего мимо шахтера с кувалдой. - Тупик сажать будешь, подсобить?
- Не откажусь, - отозвался шахтер, светя изо лба туманным лучом, вонзая его в дымную копоть.
Захотелось пить. Степан отвинтил у термоса крышку, сдув набившийся в резьбу уголь. Ухватил зубами алюминиевое горло. Глотнул теплый, отдающий металлом чай. Рядом молодой горнорабочий в белой замусоленной каске грохотал отбойным молотком. Степан любовался работой парня, его противоборством с горой. Напряженным упором его ног, головы и плеч, играющих с давленьем земли. Парень погружал молоток, налегая гибкими, неотвердевшими мускулами. Достигал острием нервной глубокой точки. А достигнув, уклонялся, отскакивал, давая обрушиться на транспортер черным лепным карнизам.
Степан чувствовал его молодость. Радость его неутомимых движений. Пляску губ, бровей, свежих глаз, которым, сквозь кристаллы угля, чудились девичьи лица.
Поймал на себе его молодой быстрый взгляд и смутился.
- Коляня, ты носом-то вертишь, газа больше не чуешь? - спросил он парня.
- Нету! Вчера маленько пахнуло. Должно, один пузырек попался. Сегодня ни грамма, - и снова стал стрекотать.
Степан смотался на нижний тупик, где случилась заминка с осадкой кровли. Помогая горнорабочим, схватил топор, ударив обухом свежий, с сосновой корой, стояк. Работал, открывая замки у металлических стоек, спуская из них давление. Тонким тросиком выдергивал их из-под кровли. Степан, уклоняясь, выхватывал уцелевшее дерево, аккуратно, по-мужицки, складывал в поленницу.
"Об чем мы еще горюем? Об чем другом вспоминаем?" - думал он отрешенно.
Перетаскивал литое тело стойки, прижимая к себе, как ствол миномета. Начинал работать домкратом до нагрева, до пота, до липкого ручья из-под каски. И, пока работал, все время сыпались глыбы.
"Так что же нам, грешным надо? Чего никак не находим?" - думал он, распрямляясь.
Он устал. Было время обедать. Побрел в соседний пустой тупик, где лежали сосновые бревна. На них и уселся, открывая тормосок, где лежали снаряженные Антониной бутерброды, ломоть солонины, куски рафинада.
Почувствовал слабое дрожанье земли, переходящее в тупые удары. Что-то ревело, сипло дышало, гуляло по забоям и штрекам, добираясь до его тупика. На верхнем горизонте, под фрезой комбайна выламывался громадный кусок угля. Бил гигантский взрыв огня, каменных брызг и осколков. Шумное пламя катилось под землей, сжигая бригаду, ломая машины и крепи, обваливая своды. Взрыв метана раскачал преисподнюю, и последнее, что видел Степан, - пляску сосновых бревен, упавшую стену породы, завалившей отсек. Кусок скалы ударил по каске, дырявя пластмассу, оглушая его и слепя.
Есаул был потрясен сеансом колдовства. После исхода Иосифа Бродского рама в кают-компании оставалась пустой. Пророчества поэта, изложенные смутными речениями, зашифрованные стихотворной абракадаброй, запали в душу Есаула. Отпечатались в ней, как криптограмма на мягком воске. В каждом из пророчеств угадывалась гибель врага. План, задуманный Есаулом, был угоден Богу, о чем Творец извещал стихотворными текстами. "Перемена'империи" с лазурной рыбой, исколотая булавками, лежала на столе каюты. Поэт, изведенный колдуньей, ушел по водам в сторону Дубны, и их дружбе не было суждено состояться. От этого сохранялась легкая боль, как от ампутированного, томящего своим отсутствием органа. Он был окружен врагами, которые выведывали "замысел", прибегая к колдовству и коварству. Реализация "плана" намечалась на шестой день путешествия, когда теплоход достигнет намеченной точки. Эта точка существовала в пространстве, затягивала в себя теплоход через волжские разливы, пустынные отмели, озерное безбрежье. Ничем не приметная, была нанесена на корабельную карту, и в эту минуту в ней, быть может, взбухала турбулентная водяная воронка, или плеснувшая рыба распускала стеклянные круги, или ветер клал серебряный отпечаток. Эта точка странным образом совпадала с пулевым отверстием в легких, где, недоступный козням, хранился "замысел".
С этим чувством Есаул покинул каюту и поднялся в ресторанную залу, где предлагался изысканный ужин. Ужин сопровождался представлением юмористов, решивших повеселить гостей, пребывавших после ворожбы в несколько подавленном состоянии.
Сияли крахмальные скатерти. В хрустальных подсвечниках горели розовые свечи. Приборы радовали глаз безупречным столовым серебром. Гости блистали вечерними туалетами и драгоценностями. Мажордом Регина Дубовицкая, голая по пояс, в венке из полевых цветов, с живыми бабочками, трепетавшими вокруг головы, изображала вакханку, которую внесли на руках юмористы Гальцев и Карцев, голые, с набедренными повязками из луговых колокольчиков и ромашек, изображавшие сатиров.
- Дорогие мои, - прельстительно улыбалась она. - Мы собрались на этом "корабле счастья", чтобы радоваться каждой минуте. Как пчела умеет добывать из любого цветка капельку сладости, так и мы должны из каждого мгновения извлекать частицу радости и любви. Сегодня вам будет предложен ужин из деликатесов, составленных несравненным гурманом Михаилом Кожуховым. Мы нашли эти рецепты в его записной книжке, которую чуть было не закопали вместе с ним в вулканическую почву Галапагосских островов, где он безвременно скончался, объевшись червей-людоедов. Кухня, которую вы сейчас отведаете, является прощальным приветом знаменитого гастронома, который неутомимо коллекционировал экзотические блюда народов мира. Он был великий интернационалист, и если бы наша молодежь познакомилась с рецептами этих блюд, уверена, почти прекратились бы избиения скинхедами папуасов, полинезийцев и жителей острова Кука, которые в последнее время зачастили на вещевые рынки Москвы и Воронежа. Итак, наслаждайтесь, дорогие мои! - Голые сатиры, раздвигая могучими корнеплодами набедренные завесы цветов, унесли прекрасную вакханку, оглашавшую корабль криками влюбленной тигрицы.
Есаул занял отведенное ему место между послом Киршбоу и Францем Малюткой, не оставляя намерений продолжить вербовку. Ибо к моменту реализации "плана", в день, когда теплоход достигнет заветной точки, союз Куприянова и Малютки надлежало расторгнуть, а позиция посла Киршбоу, касавшаяся третьего президентского срока должна была быть поколеблена.
- Все-таки, куда он ушел? - задумчиво произнес посол Киршбоу, не называя имени Иосифа Бродского, но всем своим опечаленным видом давая понять, что речь идет именно о нем. - Неужели, как говорил ваш великий поэт Есенин, "в ту страну, где тишь и благодать"?
- Убежден, господин посол, если бы вы рискнули сделать запрос поэту касательно вашей будущей судьбы, он бы дал вам понять, что вслед за Кондолизой Райе, после ее постыдных провалов в Ираке и Иране* место статс-секретаря займете вы. И мы в России сделаем все для этого. - Есаул скромно потупился.
- Разве вы можете на это влиять, Василий Федорович? - насмешливо произнес Киршбоу, но было видно, что намек Есаула задел его. - Ваши личные рекомендации утратили важность для Госдепартамента.
- Я не дерзну давать рекомендации Госдепартаменту. Но если, не без моей помощи, вы, господин посол, станете свидетелем уничтожения последней русской ракеты "Сатана", привезете в Пентагон кусочек урановой боеголовки, который сами же и отпилите от смертоносной ракеты, вам в заслугу запишут установление контроля за русскими ядерными силами, а это - прямой путь на вершину Госдепартамента.
- Попытаемся установить контроль над гастрономическими экзерсисами господина Кожухова, а уж потом, бог даст, займемся ракетами, - дипломатично пошутил Киршбоу, хотя было видно, что замечание Есаула его заинтриговало.
Служители на подносах разносили изысканный напиток, напоминавший аперитив для поднятия тонуса. Подносы были уставлены множеством крохотных рюмочек. В каждую головой вниз был вставлен жук, - скарабей, пойманный на помете нигерийского носорога, жужелица, питавшаяся мертвыми грызунами кенийской саванны, усач-трупоед, гнездящийся в теле мертвого кита. Заостренные спинки жуков торчали из рюмочек, и в каждую была вставлена тонкая трубочка. В жуках, в недрах хитина, содержалось несколько капель перебродившего сока, обладавшего специфическим запахом и несказанно высоким градусом алкоголя. Гости снимали с подносов рюмочки, хватали губами окончания трубок, всасывали пьянящие капли. Почти никого не тошнило. Лишь единицы начинали кашлять и выпучивали глаза. Мало кто плевался и кидал жука в голову прислуги. Большинство поглощало терпкую влагу, мгновенно возбуждаясь и начиная громко разглагольствовать. Прокурор Грустинов быстро опьянел и крикнул через стол предателю Круцефиксу: "Я тебе, как этому жуку, в жопу кочергу вставлю!" На что Круцефикс, осмелев от пьянящего тоника, тонко выкрикнул: "Сам ты - жопа прокурорская, да еще и с ушами!"
- Слушай, Франц. - Есаул наклонился к Малютке, отвлекая его от щебечущей Луизы Кипчак. - Разве не отвратительно это ничтожество - Круцефикс? Подумать только, в чьих руках находится экономика России. Бездарь, вор, макроэкономист, педераст, и при этом все говорят - ему нет замены! Да ты, если станешь министром экономики, дашь ему сто очков форы! Ты - реалист, практик, человек из народа, умеешь деньги считать, любишь Родину. Неужели слабо стать министром?
- А что! - оживился Малютка, которому так понравился перебродивший желудочный сок жука-плавунца, что, выпив напиток, он закусил хрустящим хитином. - Какого хера? Могу стать министром!
На эстраду тем временем вышли забавники-юмористы. Два, то ли армянина, то ли еврея, переодетые в старушечьи кофты и юбки, повязанные платками, стали изображать старческий секс. Старушки смешно приседали, выставляя тощие зады. Комично вращали колючими бедрами, изображая танец живота. Терлись друг о друга грудью, имитируя лесбийскую любовь. При этом окали по-вологодски, цокали по-псковски, шамкали по-смоленски, забавно копируя диалекты русских провинций. Публика за столами, разогретая тоником, смеялась и аплодировала.
Официанты понесли подносы, уставленные небольшими горшочками, напоминавшими тугоплавкие тигли. В них дышали испарениями порции питательного супа, приготовленного из зеленых травяных клопов, красной саранчи с саблевидными отростками, личинок стрекозы с колючими жвалами й ребристыми ногами. Каждый вид бульона или супа обладал особым едким запахом и острейшим вкусом, от которого разрушалась любая посуда, кроме той, что была изготовлена из огнеупорного фарфора. К супу полагалась приправа из перетертых стрекозиных крыльев, перемолотых божьих коровок, вороха сушеных комаров, которые, будучи брошенными в суп, размокали и становились совсем как живые. Гости расхватывали горшочки, выпивали залпом, обжигались, набивали щеки сушеными комарами и мухами. У некоторых разъедались стенки желудка. У других оживали кишечные язвы. Но большинство ело да нахваливало, просило добавку. Модельер Словозайцев, падкий до всего экзотического, поперхнулся, стал ужасно кашлять. Сидевший рядом губернатор Русак принялся жестоко дубасить его по спине, пока из кутюрье ни вылетел оживший майский жук.
- Послушай, Франц, доколе все наши русские не-ДРа будут принадлежать Абрамовичу, Фридману, Вак-сельбергу? Ты станешь министром и своей русской,^ патриотической волей отберешь народное богатство у захватчиков. Недра будут служить народу. Ты станешь развивать реальную промышленность, восстановишь загубленные отрасли - электронику, самолетостроение, космическую индустрию.
Есаул вдохновился своей мечтой, вовлекал в нее Малютку, который одним махом выпил суп из кампучийских шмелей и, воспользовавшись рассеянностью супруги, проглотил ее порцию бульона из тарантулов вместе с горсткой сушеных пауков-косиножек.
- Абрамович еще ничего, - Малютка выплюнул на ладонь сухие паучьи ножки, - Абрамович чукчей научил играть в ягельбанн. Но этот, блин, Ваксельберг всех достал своими фальшивыми яйцами. Стану министром, разберусь с молотком, где у него настоящие, а где Фаберже!
На эстраду вышел одесский юморист и стал комично изображать пьяного русского мужика. Рыгал, сморкался двумя пальцами, держался за стенку, матерился, звал Машку, расстегивал ширинку, орал песню "Ой, мороз, мороз…", ползал по-собачьи, мочился в зал, бился головой о стену, ругал евреев, а потом поскользнулся, шмякнулся в грязь да там и заснул, к великому удовольствию гостей, которые хлопали и смеялись.
Вторые блюда, разносимые официантами, поражали географическим разнообразием и вкусовой гаммой. Бифштекс из жуков-пилигримов, пойманных в Коста-Рике. Отбивные из мякоти больших гусениц, обитающих на кувшинках Ганга. Вырезка из мяса пауков-птицеедов, родом из Сьерра-Невады. Рагу из личинок ко-маров-толкунов, плодящихся у озера Танганьика. Сациви из акрид, пойманных в горах Тибета. Жюльен из лесных сверчков, с островов Зеленого Мыса. Пельмени с начинкой из водяных блох, изобилующих в Карибском бассейне. На отдельном подносе, на изящной тарелочке, стояло блюдо, едва не стоившее жизни гастроному Михаилу Кожухову, - огромный розовый клещ, снятый с австралийского кенгуру, фаршированный молью, пойманной на свет фонаря в джунглях Бразилии, с приправой из раздавленных ос-наездниц, гнездящихся в старых пнях Мадагаскара. Официанты предлагали это блюдо гостям. Те вежливо отказывались, пока мадам Стеклярусова не сняла с подноса разбухшего клеща, насадив его на зубочистку, - сунула в рот тувинца Токи, который с каменным лицом проглотил опасную пищу. Пять минут в зале стояла гробовая тишина, все ждали, что тувинец умрет. Но у того случился лишь краткосрочный обморок.
- Франц! - Есаул шептал на ухо Малютке страстным шепотом мечтателя. - Брось Куприянова, он пустой! Окончательно загубит Россию! Отдаст в концессию иностранцам леса, воды, нефть, уголь, рыбные угодья, медные прииски! Тебе нет места в экономике, которую он станет насаждать! Возьмет твои деньги на предвыборную компанию, а потом тебя кинет! Оставайся со мной!
- Вася, ты - хороший парень, но ты проиграл. Тебя самого кинул Президент Парфирий. А Куприяныч слово сдержит, даст мне мою долю. К тому же, Луизка от него без ума. Велит мне ему помогать. А ты ведь знаешь, что она меня держит за яйца. Настоящие, а не Фаберже! - загоготал Малютка и кинул в свою огнедышащую пасть горстку горных пчел Гиндукуша.
Пародистка на подиуме изображала девочку-проститутку, сдающую экзамен учителю. Задирала юбку, пбказывала учителю ягодицы, открывала живот с пупком, материлась, подсовывала педагогу презерватив, надувала его и при этом что-то лепетала про Пушкина, про Александра Невского, про Дмитрия Пожарского. Все потешались до слез.
Слуги разносили завершающий десерт - компот из вошек, что кормились на эфиопских мартышках. Сироп из тли, плодящейся на орхидеях Боливии. Бисквит из "песьих мух", тех самых, которыми Господь мучал египтян, заставляя отпустить на волю евреев. Этих последних, не евреев, разумеется, а мух, шаловливая шляпа Боярского сажала на лысинку Жванец-кого. Обладатель оной жалобно вскрикивал и начинал чесать свою тыковку совсем по-собачьи.
- А теперь, дорогие мои, - возгласила мажордом Регина Дубовицкая, изрядно помятая двумя сатирами, которые утомленно и пресыщенно вносили ее на руках, стыдливо поправляя травяные набедренные повязки. - Теперь, дорогие мои, станем играть в увлекательную игру "Разбуди в себе зверя!". Пусть каждый постарается изобразить какое-нибудь животное, которое скрывается в его человеческой сущности. Самым талантливым будет позволено поцеловать ножку нашей обольстительной Луизы Кипчак, - чем талантливей, тем выше. Итак, "Разбуди в себе зверя!", - Регина Дубовицкая оскалила зубы и зарычала, словно тигрица, отчего оба сатира бросили ее на пол и испуганно убежали.
Гости оставались за столами, по которым ползали ожившие божьи коровки, разноцветные жучки, прозрачные червячки - все, что значилось в предсмертном меню Михаила Кожухова, посвятившего свою жизнь пищеводу, желудочному соку, перистальтике и тому последнему отрезку туннеля, в конце которого виден свет. На подиум, где еще недавно господствовали смехачи, стали один за другим выскакивать талантливые изобразители животных, поражая воображение сходством с тем или иным диким зверем.
Первыми выкатились негры новоорлеанского джаза, шумным веселым клубком, изображая шимпанзе. Скакали, скалили зубы, почесывались, играли в чехарду, повизгивали, дрались из-за банана, отыскивали друг у друга вошек, отталкивались всеми четырьмя конечностями от пола, распространяя характерный запах, по которому в зоопарках отыскивают обезьянник. Гости наградили талантливых негров аплодисментами, а Луиза Кипчак, скинув хрустальную туфельку, позволила джазистам поцеловать кончики пальцев, мерцающих перламутровым педикюром.
За ними на помост запрыгнули одесские скрипачи. Они изображали стаю беспризорных кошек - визжали, драли друг друга когтями, лазали по помойкам, задрав хвосты, гонялись кругами, злобно шипели, пялили зеленые злые глаза, попадали под проезжие автомобили. А когда появилась раскормленная дворовая крыса, разом бросились на нее и разодрали. Но есть не стали, а положили на стол к Круцефиксу. Всем понравилась выходка одесситов, - хлопали, свистели, делали "кыс-кыс". Одесситы были награждены тем, что их допустили к ножке, и они целовали сахарную косточку. Но были биты, когда пожелали просунуть головы глубже под юбку.