* * *
В библиотеке он отложил профессора Медоубрука и склонился над полуграмотной книжкой в мягкой обложке, озаглавленной "Религии мира", которая в конце концов отослала его к Книге Иоанна. Затем он расчехлил "Оливетти" и напечатал на ней записку:
Дорогая Шехерезада! Я хочу тебе кое-что сказать. Буду читать в оружейной после ужина. Всего несколько слов.
К.
Закончив, он выполз в салон и двинулся в те края, где был разжалован - словно незваный гость, словно некий раболепный, ничтожный призрак, место которому, возможно, в развалившемся коттедже, но не в крепости на склоне горы в Италии… Казалось, приговор, вынесенный ему, - вечное отлучение, поэтому призывом из внешней тьмы прозвучали слова Глории, когда та завернула в коридор и покровительственным тоном произнесла:
- О, Кит.
- Да, Глория.
- Сегодня вечером есть выбор - мясо или рыба. Рыбу я уже пробовала, и мне показалось, она немножко подтухла. Закажи мясо.
- Благодарю, Глория. Как предусмотрительно с твоей стороны. Я так и сделаю.
- Давай, - сказала она.
Этим все и ограничилось. Чуть-чуть осмелев, Кит вручил Шехерезаде свою сложенную записку, когда они разминулись в приемной, и она приняла ее, не встречаясь с ним взглядом.
Все четверо заняли свои места в кухне: одна католичка, одна протестантка, одна атеистка и один агностик. Да, Кит, в отличие от Лили, был агностиком: он прекрасно знал, что умрет и что рай с адом - вульгарные пощечины человеческому достоинству, но знал он и то, что понимание людьми вселенной оставляет желать лучшего. По его мнению, такой результат был бы интересен главным образом своей банальностью, однако могло бы оказаться, что Бог - правда. Заявлять обратное, как говорил он Лили, когда они спорили об этом, - заумь, самонадеянность "и нерациональность, Лили. Я колеблюсь на грани" - на грани безбожия, Лили. Но делать это приходится. Колебаться. Сейчас, сидя за столом, он сказал ей:
- Мне не надо. - И прикрыл рукой свой бокал.
Они принялись за салат, и Глория обратилась к Шехерезаде:
- Когда будем меняться комнатами? Не сегодня. Я слишком… слаба. По-моему, у меня то, что было у тебя вчера вечером. Подташнивает.
- Это быстро проходит. Сейчас я хорошо себя чувствую. Во вторник утром. Эудженио поможет.
- Йоркиль во Флоренции. Бедная ты, бедная. Ох, как жаль, что нет Тимми.
Китова стратегия в отношении Шехерезады была, таким образом, бесчестной лишь на девяносто девять процентов - в ней имелась мертвая зона размером с пылинку. Он собирался сказать ей, что в нем произошла перемена - он передумал, сердцем и умом. "Да, Шехерезада, это так. Не знаешь ли ты какого-нибудь викария…" Нет, викарий не годится. Светило разума?"…Какого-нибудь духовного наставника, к кому я мог бы обратиться за советом, когда мы все вернемся в Лондон?" Кит понимал, что шансов на успех не намного больше, чем на космическое явление всесильного существа прямо сегодня вечером. Но попытаться следовало. Пока же он искал утешения в разговорах на темы о гармонии, как их вовек не заглушить, эти пробивающиеся нежные побеги надежды, - и тому подобное.
- М-м-м, - произнесла Лили, попробовав свою камбалу.
- М-м-м, - произнесла Шехерезада, попробовав свою.
- Я уверена, что рыба абсолютно свежая, - сказала Глория. - Но мы с Китом вполне готовы удовольствоваться бараниной. Так, Уиттэкер сказал - в полвосьмого. Думаю, надо пораньше лечь. Чтобы нам всем встать свеженькими и бодренькими, - добавила она в заключение, - перед встречей с развалинами.
* * *
С "Антиномианизмом у Д.-Г. Лоуренса" было покончено, он был отброшен в сторону к без четверти двенадцать.
Шехерезада, между прочим, сунула голову в дверь оружейной по пути наверх, а Кит, между прочим, из положения сидя сумел объявить, что неожиданно готов обсуждать вопросы существования Бога и, в частности, достоинства пятидесятнических убеждений (включая упор, который делается в этой вере на пророчество, чудеса и экзорцизм).
- Я довольно хорошо знаю Библию, - сказал он, - и меня всегда очень трогал этот стих у Иоанна. Потом, на этом ведь зиждется идея рождения заново. Помнишь: "Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа". Это, я считаю, не может оставить человека равнодушным.
Он продолжал в том же духе пару минут. Шехерезада ровно хмурилась, глядя на него. Словно его слова были не то чтобы заведомо неправдоподобными, но попросту бестолковыми и неуместными. И скучными - не забывайте, скучными. Киту никак не удавалось ее истолковать: одна видимая рука на одном видимом бедре, смены позы. Ее безразличие. Было в этом что-то… что-то прямо-таки нехристианское. Он сказал:
- Я был совершенно не прав, когда вот так пренебрежительно высказывался. Это было с моей стороны недалекостью. Мне бы хотелось обдумать все это гораздо основательнее.
- Что ж, - ответила она, послушно пожав плечами, - раз уж ты спрашиваешь, в церкви Святого Дэвида в полях есть один человек по имени Джеффри Уэйнрайт. Я ему черкну пару слов насчет тебя. Если хочешь.
- Хорошо. Прекрасно.
Хорошо. Прекрасно. А теперь, Шехерезада, когда со всем этим религиозным дерьмом покончено, что ты скажешь насчет партии в карты и бокала шампанского? По крайней мере, тут все было ясно. По сути, это впервые в жизни бросилось ему в глаза с такой силой: религия - антихрист эроса. Нет, эти две темы - гоночный демон и Бог, Бог и гоночный демон - друг с другом не сочетались. Так он, во всяком случае, решил тогда.
- Тимми в Джеффри Уэйнрайта верит безоговорочно, - добавила Шехерезада. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи. Не рассказывай Лили, - сказал он, когда она закрывала перед ним дверь. - Она это не одобрит.
И вот, чтобы придать законченность достигнутому за эти выходные, всем своим моральным и интеллектуальным прорывам и победам, он сунул руку в задний карман и перечел письмо снова, на сей раз без Лилиного дыхания на шее.
Что толку эту рухлядь ворошить! От боли сердце замереть готово // И разум на пороге забытья. Не беда, что голова не так лежит, лежала бы душа правильно.
День на работе выдался скучный (август), и я решил оживить вечер фильмом с элементами насилия. Я был не прочь посмотреть "Человек по имени лошадь" - два часа мучений за счет Ричарда Харриса. Мне захотелось пропустить стаканчик-другой чего-нибудь покрепче, чтобы создать настроение, и я заглянул в. "Голову сарацина" у Кембридж-серкус - местечко, по описанию Вайолет, "хорошее". Почему, думал я, Вайолет считает его хорошим - разве что потому, что тут подают алкоголь? Что вообще за отношения у Вайолет с алкоголем - у Англии с алкоголем?
Это оказался далеко не самый плохой из пабов, ковры не намного сырее, чем коврики в ванной, пепельницы-миски еще не переполнены, посетители не замышляют твое убийство вслух. Тут следует заметить, что на той неделе я два дня подряд занимался вечерними новостями (Вьетнам). Когда заказывал, я почувствовал дрожжевой ветерок у себя на щеке и похлопывание по плечу и, еще прежде чем повернуться, почувствовал приближение насилия (насилия за мой счет). Странное это было ощущение. Тип, категория съезжает - приближается нечто в корне неизвестное (мне кажется, это хорошо схвачено в "Оги Марче", когда он наблюдает, как его брат избивает пистолетом пьяного: "Когда лопнула кожа, сердце мое повернуло вспять, и я подумал: неужели ему кажется - сейчас, когда у парня пошла кровь, - будто он знает, что делает?"). Страшно мне не было. Как тебе известно, страшно мне не бывает. Но ощущение было странное.
Я повернулся и обнаружил, что уперся глазами в большое, ромбовидное, тяжелое снизу лицо, причем со ртом, похожим на люк, а язык без дела разлегся на нижних зубах. Это лицо, несомненно, хотело сделать мне больно. Но физическая сила ему не понадобилась. Он сказал: "У тебя же есть сестренка по имени Вайолет?" Я медленно и подчеркнуто сказал: "А что?" - поскольку знал, что за этим последует.
Тут он обнажил свои верхние зубы и ухмыльнулся, кивнув. А после начал смеяться. Да, он хорошенько надо всем этим посмеялся. Потом этот чертов кретин оглядел меня сверху донизу и отвалил обратно к другим чертовым кретинам, сидевшим возле печки для разогревания пирогов, и они тоже принялись за это. Глазеют, ухмыляются, смеются. Между прочим, статус этого кретина в качестве кретина отнюдь не был не имеющим отношения к делу. Стоит ли подчеркивать, что я не подверг презрению кретина quaкретина. Но когда речь заходит об особо тяжелых сексуальных провинностях твоей сестрицы, только чертов кретин станет тебе об этом рассказывать.
Кит, дорогой мой малыш, предлагаю тебе обдумать кое-какие положения. 1) Представь себе, что за парнем надо быть, чтобы тебе хотелось рассказывать такое брату. 2) Этот парень из тех, кого Вайолет считает хорошими, 3) Он подверг меня прямому насилию (Ну что, старший брат, и что ты теперь будешь делать?), причем из классовых соображений - месть мудаков; таким образом, вполне вероятно, что он подвергает прямому насилию и ее. 4) Ответ их был - двух мнений быть не может - групповым. Иными словами, Вайолет - из тех девушек, что гуляют с целой футбольной командой.
Помнишь, когда мы были маленькими, мы всегда говорили, что убьем всякого, кто к ней хоть пальцем притронется? Мы очень переживали по этому поводу. И так и говорили, снова и снова. Что убьем.
После этого стало казаться, что "Человек по имени лошадь" как-то не потянет. Поэтому я отправился в "Табу" и выжал что мог из "Подземелья, где капает кровь".
Я отчасти затронул эту тему в разговоре с ней, косвенно, а она сказала, причем с некоторым возмущением: "Я фемпераментная молодая девушка!" Почему она разучилась говорить по-человечески? Почему она говорит как человек, который привык сидеть в тюрьме?
Ты - единственный, кому это известно. Поспеши домой.
А потом Кит пересек двор, замерший в ожидании звезд, и вскарабкался по ступенькам в башню.
- Слышал? - произнесла Лили в темноте. - Не громыхание. Санта-Мария. Еще удар, и тебе - двадцать один.
Он не ответил. Поцеловал ее ухо, ее шею. Он не ответил. Ее рука, поласкав его плечи, его грудь, двинулась вниз. Пришло время выказать благодарность Лили. Пришло время быть благодарным Лили. Но Кит более не испытывал благодарности.
- Не могу, - сказал он. - Вайолет.
В его теле, стоящем на пороге двадцать второго года, возник соответствующий рефлекс. Однако Кит не откликнулся. Лили подержала его. Потом отшвырнула в сторону.
- Знаешь что? Член у тебя, - сказала она, - гораздо меньше среднего.
Он тут же решил не воспринимать это слишком серьезно. С другой стороны, он знал: все, что говорит тебе девушка на эту тему, по определению незабываемо.
- Правда? - ответил он. - Как интересно. Гораздо меньше, чем у всех остальных. Это ценная информация.
- Да, гораздо меньше. - С этими словами она перевернулась на другой бок. - Гораздо.
* * *
Там, наверху, в поднебесье, раскатывали огромные массы на титанических колесиках - подвижной состав небес, мобилизованный на гражданскую войну…
Тихая Лилина суматоха; на заре он то и дело ощущал ее; был еще и небольшой ломтик времени (почувствовал он), когда она стояла над ним и смотрела вниз, причем не с любовью. Только что произошла катастрофа (он случайно высыпал двухфунтовый пакет сахара в тончайшие недра старинных часов) - но вычистит это за него кто-нибудь другой, сон вычистит, он предоставил заниматься этим сну…
Наконец Кит услышал, как захлопнулись дверцы машины, затем - медленное, чудовищное рычание резины по гравию. И он приступил к задаче отделения реального от воображаемого, отделения фактов от вымысла. Женские формы и конфигурации, потом - мысли, подобные вопросам в кроссвордах повышенной сложности; они медленно рассеялись, и он задом, многократно разворачиваясь не под тем углом, въехал в начальное предложение. "Д.-Г. Лоуренс, должно быть, испытал существенное облегчение, когда сформулировал…" "Формулировка кредо неприкрашенного эгоцентризма, должно быть, принесла…" Кит вскинулся и сел, поставив ноги на пол. Все было оголено. Он был кастрирован, лишен любви, лишен секса; ему был двадцать один год.
Голый, он толкнул дверь ванной. Она была заперта. Он прислушался к тишине. Потом закрепил вокруг пояса полотенце и позвонил в звоночек. Послышались тикающие шаги.
- А, вот и ты. Доброе утро, - сказала Глория Бьютимэн.
* * *
Зажав между кончиками пальцев, она держала на уровне плеч голубое летнее платье, словно оценивая его длину перед зеркалом.
- Ты не поехала, - сказал он.
- М-м. Притворилась больной. Ненавижу развалины. То есть это же развалины.
- Вот именно. - Он заметил, проявив способность к предвидению: - Ты накрасилась.
- Ну да, пришлось подретушировать. Мне надо было добиться такого лихорадочного вида. Немножко фиолетовых теней - это обычно срабатывает.
- Ты так считаешь?
- М-м. Я даже гнилое яблоко спрятала под кроватью. Чтобы попахивало, как в комнате больного. Сейчас как раз проветриваю… Знаешь, я жутко способная. Никто никогда не догадается.
- Вот как.
- Вот так. Извини, что заставила тебя ждать. Я как раз молилась перед тем, как одеться. Видишь ли, я всегда молюсь голая.
- А почему?
- Чтобы смирения прибавилось. У тебя есть какие-то возражения?
- Нет. Никаких.
- А я думала, может, у тебя есть какие-то возражения.
И он услышал голос, говоривший: "Торопиться не надо. Все идет как надо. Все идет в точности так, как надо".
- Да, я думала, может, у тебя есть какие-то возражения.
- Против того, чтобы молиться или молиться голой?
- И того и другого.
- Что ты говоришь, когда молишься?
- Ну, сначала возношу Ему хвалу. Потом благодарю Его за то, что у меня есть. Потом прошу еще немножко. Но это, наверное, бессмысленно - как ты думаешь?
- Бессмысленно?
- Скажи. Если бы тебя попросили привести только одну причину. Что ты имеешь против нас, тех, кто верует?
"Ни о чем не переживай. Двигайся дальше. Все уже решено".
- Ладно. Дело в нехватке смелости.
- В моем случае это не так.
- Это почему?
- Все просто. Я верую. И знаю, что отправлюсь в ад.
"Молчи и дальше. Продолжай смотреть ей в глаза и молчи дальше".
- Ну вот! - сказала она. - Потом я быстренько приняла душ и как раз начала одеваться.
- И много тебе удалось надеть?
- Туфли, - ответила она.
Оба опустили глаза. Белые высокие каблуки. Он сказал:
- Так. Не очень много.
- Нет. Не очень, совсем немного.
Она наклонила голову и, держа ее под углом, бесстрастно улыбнулась ему. Вежливое покашливание:
- Х-м-м.
Затем она оглядела его с головы до ног в манере, заставившей его на секунду почувствовать, будто он явился починить отвалившуюся плитку или разобраться с сантехникой. Она повернулась и медленно пошла.
"Господи Иисусе. Скажи: "А где же укус пчелы?" Скажи. А где же укус пчелы?"
- А где же укус пчелы? - сказал он.
Она остановилась и провела рукой по пояснице.
- По правде говоря, Кит, я и его замазала. Раз уж взялась за это дело. Ну, знаешь. Маскирующий крем.
Он подумал: я в очень странном месте - я в будущем. А самое странное вот что: я точно знаю, что мне делать… Освещенные внутренним механизмом шторма, все краски в комнате были трагическими, тропическими, болезненно-комическими - даже оттенки белого. Еще одна странная мысль: вульгарность белого цвета. "Сделай шаг вперед".
Сделав шаг вперед, он, по прошествии некоторого времени, сказал:
- Такая бледная. Такая холодная.
Она расставила ноги.
Падая, его полотенце, казалось, произвело страшный шум - словно свалившаяся палатка. Ее платье не издало ни единого звука. Первое, что она сделала, взглянув в зеркало, - обратилась к своим грудям; он никогда прежде не видел такого. Она пылко произнесла:
- Ох, какая же я. Ох, как я себя люблю.
Ни один из них не моргнул глазом, когда гром расколол комнату пополам. Он придвинулся еще ближе.
Она свела ноги вместе.
- Цок-цок, - сказала она.
Пошути о чем-нибудь. Два раза пошути. Не важно, что за шутки, но первая должна быть неприличной.
- Ты вытереться забыла.
Ее позвоночник затрепетал и выгнулся.
- Похоже, тебя отвлекли более высокие материи.
- Смотри, - обратилась она к фигурам в зеркале. - Я - парень. У меня тоже есть петушок.
"Скажи: "Ты сама - петушок". Скажи. Ты сама - петушок".
- Ты сама - петушок, - сказал он.
- …И как ты только догадался? Я сама - петушок. А мы очень редкие существа - девушки-петушки. Отойди-ка на минутку.
Она нагнулась, расставив ноги, ее кулачок сжал вешалку для полотенец.
- Смотри. Вообще-то след от укуса довольно глубоко. Смотри.
Правой рукой она что-то делала; прежде он видел подобное, но под таким углом - никогда. "Скажи что-нибудь про деньги".
- Я хочу ей что-нибудь подарить. Твоей заднице. Шелка. Меха.
Правой рукой она что-то делала; прежде он никогда и не слышал о подобном.
- Смотри, что происходит, если пользоваться двумя пальцами, - сказал она.
Тут-то и наступил момент головокружения. Я слишком молод для того, чтобы отправиться в будущее, подумал он. Потом головокружение прошло, вернулся гипноз. Она сказала:
- Смотри, что происходит. Не с задницей. С пиздой.
Он тяжело уставился на него - на отдаленное будущее.
- Кое-кто сказал бы, что это немножко похоже на паясничанье - с этого начинать. Но у нас с тобой будет черная месса. Понимаешь - задом наперед. Все наоборот. Стой, не двигайся, а я все сделаю. Понял? И изо всех сил постарайся не кончить.
- Хорошо, - сказала она спустя несколько минут, устроившись коленями на коврике у ванны. - Так. Для меня единственный способ все это растянуть - это немножко потрепаться. Ты не против? Когда занимаешься чем-то другим, в большинстве случаев можешь при этом говорить… Зачастую, как мне кажется, без особого смысла… Но когда… когда… при этом говорить не можешь… Так, а вот этого ты, наверное, никогда прежде не видел… Большой, как эта штука, и очень твердый. Твердый, как вешалка для полотенец. Я могу сделать так, что он полностью исчезнет. А потом снова появится, еще больше. Ой, смотри. Он уже стал еще больше.
Ага, подумал он. Ага, так держать, Глория. Если хочешь, чтобы он был большим, просто скажи, что он большой.
- Полностью исчезнет. Гляди. В зеркало… Еще? Еще? Вот так. Я скоро начну убыстряться. Так, слушай внимательно.
Он слушал внимательно - а она его инструктировала. Об этом он тоже никогда прежде не слышал (впоследствии он охарактеризует это как "зловещий изыск").
- Ты уверена? - спросил он.