- Скажи мне, Глория, - попросил Кит, - а в Деда Мороза ты случайно не веришь? Нет? Ну конечно. Ты это переросла. Конечно, переросла. Знаешь, а жаль, что про Деда Мороза в твоей священной книге ничего не говорится. А то бы ты, глядишь, и Священное Писание переросла. Да, жалко все же - они что, не могли по крайней мере предвозвестить Деда Мороза в Новом Завете? - Он продолжал тонким голосом: - Ну, знаешь: и будет приходить человек, каждое Рождество Христово, и одет он будет в красный костюм с белой оторочкой, и будет он ехать по воздуху на санях, запряженных летающими оленями… Может, это помогло бы всем вам, идиотам несчастным, увидеть вещи в их истинном…
Лили снова пнула его. Движением головы она направила его взгляд - на этот раз не на Глорию, а на бесцветное лицо Шехерезады. Та изменилась, стала другой. Знаете, на кого она была похожа? Она была похожа на фотографию девушки, которая отличилась в игре на клавесине, или накрутила пять тысяч миль, работая в "Обедах на колесах", или спасла кошку, залезшую на огромный дуб позади ратуши.
* * *
Когда около двенадцати, проведя два часа за пасьянсом в оружейной комнате, Кит пришел в темную башню, неровный свет, покачиваясь, пробирался вниз, а на крутых ступенях его встретила леди с фонарем.
- А я тебя искать собралась, - сказала Лили.
- Зачем?
- Не знаю. Какое-то странное чувство было.
Она повернулась и стала подниматься. Он пошел следом.
- Ты рано. - Она наблюдала за ним через плечо. - Да еще пьяный.
- М-м. Ну да. - Начиная примерно с одиннадцати двадцати Кит выпил три больших стакана чего-то под названием "Парфэ амур" - розового, липкого и оскорбительно сладкого. За этим последовала большая часть бутылки бенедиктина. Он вошел в комнату следом за Лили со словами:
- Да. Ну да. По моим меркам.
- Полегчало тебе небось, - сказала Лили, забираясь в постель.
- Полегчало? Полегчало? С чего бы это мне полегчало?
- Что не вышвырнули за порог. После такого выступления. Дело не просто в том, что ты говорил, а в том, как ты говорил. По-садистски. Повезло тебе.
- О да, повезло, это точно. Откуда мне, черт возьми, было знать, что она религиозная?
- Ты про Шехерезаду?
- Да, я про Шехерезаду. - Он расстегивал рубашку, ремень. Свалившись, он сказал: - По виду и не скажешь, что она религиозная.
- Про тебя тоже… Это же Тимми, идиот ты эдакий.
- Тимми? Тимми что, такой религиозный?
- Религиозный? Он верующий-маньяк. Ты вообще когда-нибудь слушаешь? Ввозить контрабандные Библии - это как раз именно то, чем Тимми все время занимается. За этим он и в Иерусалим ездил. Они туда ездят евреев обращать.
Он выключил свет и опустился на кровать.
- И Бухжопу ты тоже обидел.
- Ой, да шла бы она на хуй.
Последовало короткое молчание. Потом она сказала:
- Ты разницу заметил? Глория вся так и поднялась на защиту. А Шехерезада-то. У нее глаза были ледяные.
- Жалкий цирк, - ответил он.
- Знаешь, мне кажется, с Шехерезадой что-то не в порядке. Тебе не кажется? Видел, какая она бледная была?
- Бледная?
- Ты что, хочешь сказать, что не заметил? Глория сказала, у нее вид - прямо доброе привидение Каспер. Как ты мог не заметить?
- Не заметил, и все, - сказал он. - Нет, с виду она не религиозная. Сиськи у нее с виду не религиозные. И вообще, ты чего не спишь?
Последовало долгое молчание. Потом ее торс, жесткий и пугающий, разом поднялся, и Кит обнаружил, что сжимает веки в свете электрической лампы.
- Я чего не сплю? Я чего не сплю? - повторила она. - Ты хочешь сказать, после того, как меня накачали наркотиками?
Меня здесь нет, подумал он. Меня здесь нет, и кроме того, это вообще не я.
- Господи. Это все равно что стакан бария выпить. Я решила, что у меня, наверное, овуляция. Сообразила, в чем дело, только когда вернулась сюда и у меня началась отрыжка.
Отрыжка? Видишь ли, Лили, я, честно говоря, довольно сильно разочарован тем, как все сложилось сегодня вечером. Да-да, разочарован. У меня были другие идеи - другие планы и надежды.
- От азиума бывает вонючая отрыжка, - продолжала она.
Вонючая отрыжка? У тебя, Лили, случайно нет такого ощущения, будто кое-что слегка не оправдало ожиданий? Согласен, это если взглянуть с моей точки зрения. Позволь мне объяснить. В этот момент я должен быть в позиции "морской узел" с твоей подругой Шехерезадой, в спальне за апартаментами; где-то в этот момент я должен отирать рот о шелковистое бедро, прежде чем приняться за вторую пинту ее телесных выделений. А вместо этого? Вместо этого я оказался в мире придирок - бьющих в цель придирок, овуляции, вонючих отрыжек.
- Погоди. - Его глаза постепенно раскрылись. - Я перепутал бокалы - вот и все. Твой предназначался для меня.
- Тебе-то зачем транквилизаторы понадобились? Дилькаш? Нет, - сказала она. - Врешь ты все. У тебя было назначено какое-то сексуальное свидание с Шехерезадой - что, разве нет? А ты обосрал Бога и все прощелкал.
Так продолжалось до половины четвертого. Версию Кита, по сути, нельзя было опровергнуть (так он, по крайней мере, считал тогда), и он решил от нее не отступать. Так продолжалось до половины четвертого. Потом Лили погасила свет и оставила его предаваться своим мыслям.
* * *
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Кит Ниринг обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Его комната, настоящая, разве что слишком маленькая, но обычная комната, мирно покоилась в своих четырех хорошо знакомых стенах; глаза же у него были человеческие. Дело, однако ж, обстояло именно так - он стал огромным насекомым с человеческими глазами.
4. Torquere - "перекореживать"
"Давай скорее, кончай начинать". Воздух вокруг него подрагивал и вибрировал - каждой волны по объему хватило бы, чтобы заполнить телефонную будку, - воздух вокруг него звенел и гудел, но ему надо было войти в кухню. В кухню ему надо было войти, потому что ему надо было выпить кофе. А кофе ему надо было выпить, чтобы подпитаться никотином, по которому рыдал его зловонный рот…
При его приближении три девушки не стали ни кричать в голос, ни забираться с ногами на стулья, ни пробиваться, как младшая мисс Замза, к широкому окну, чтобы глотнуть полной грудью пригодного для дыхания воздуха. Оставшись сидеть на своих местах, они уставились на него. "Кончай скорее". Лили смотрела на него с какой-то бесконечной усталостью, Глория - с презрением, что предназначается раздавленному врагу, а от пустого взгляда Шехерезады Кит почувствовал себя невидимым - морально невидимым, как, говорят, индусам высших каст невидимы нищета и убожество. "Давай кончай".
Потея и ругаясь, дрожа, плача и куря, он сидел на западной террасе, на двухместном диванчике, в компании профессора Медоубрука и "Антиномианизма", Ноттингема и Сардинии с Гвадалахарой, Д.-Г. Лоуренса с Фридой фон Рихтхофен. Если ужасная теория правильна и внешность зависит от того, насколько ты счастлив, то у Кита в действительности имелись шесть беспомощных ножек, беззубые слюнявые челюсти, выпуклый коричневый живот, металлический панцирь, а на спине виднелось зашвырнутое туда яблоко, гниющее и источающее вонь. Приближалась гроза - слишком поздно. Не небо - сам воздух был гангренозной системой. Сам воздух вот-вот должно было стошнить. А с дерева доносились голоса желтых птиц - они готовы были описаться от смеха.
В общем, жалость к себе присутствовала - охваченный ею, он, тем утром в зеркале, напоминал зародыш, лицо - зародыш похмельной жалости к себе. Что же касается того, другого дела, связанного с Лили, он носом чуял обтекавшие его сточные воды неблагодарности. И свою побочность он тоже чувствовал. "Побочный! В чем позор?" - шептал он раз за разом. "Зачем же // Клеймят позором? - Грязь! Позор! Побочный!". Здесь, в Италии, Кит походил на Сало в 1944 году - республика распада и поражения, импотенции и пустоты…
Но мужчины изворотливы. Они сами не знают, насколько они изворотливы. Изворотливы даже в глубине своего изворотливого "я". Жизнь констатировала его смерть, но где-то внутри, возможно, в паху, пульсировала надежда. Он чувствовал ясность, какая сопутствует концу света.
Кит разработал стратегию в отношении Лили. В заднем кармане его джинсов в данный момент находилось письмо Николаса об их сестре, Вайолет, - так и не прочитанное. Тактическое благоразумие требовало, чтобы он ознакомился с его содержанием; раз или два он раскрывал конверт и рассматривал его. Но решимость его не могла противостоять садистскому запрету его нутра, его желудка, и он лишь как мог набирался храбрости, глядя на твердые завитки братнина почерка.
Итак, Кит разработал стратегию в отношении Лили. Еще он разработал стратегию в отношении Шехерезады.
Она послышалась вновь, издалека, очищающая, как принято считать, молва грома.
* * *
Около полудня он поднял голову и увидел, что через двери в сад на него неотрывно глядит Лили. На лице ее читалась квинтэссенция того судебно-аналитического выражения, на которое он вдосталь насмотрелся прошлой ночью. По резкости ее движений, когда она открывала стеклянные двери, Кит понял, что она явилась к нему, вооружившись фактами, серьезно подкрепленными исследовательской работой. Он почувствовал объяснимый испуг; однако каким-то образом ему удалось прижать ее к себе, эту воздушную ясность конца света.
- Вид… у тебя… ужасный, - сказала она. - Значит, так. Не хватает двух. Я пересчитала свои таблетки - там не хватает двух. Это еще почему?
Он промолчал.
- Молчишь. Две. Ты одну на себе попробовал, да? И решил, что она безвкусная. Выкуриваешь по блоку французских сигарет в день, поэтому и решил, что она безвкусная. Ты попробовал ее на себе. А потом накачал меня, чтобы переспать с Шехерезадой.
Кит закурил "Диск бле". В солнечном сплетении у него был тугой шар, надутый газом - газом веселящим и газом слезоточивым; газ этот был сладковатым и бесцветным, от него Киту хотелось рыдать и хихикать. Ибо даже от него не укрылись тихий артистизм, приглушенное равновесие его судьбы: вот он, сидит, разбирается с последствиями плана переспать с Шехерезадой - не переспав с Шехерезадой. И потом (подумал он в изнеможении), есть ли оно, хоть какое-то, нет ли его никакого, не известного никому нечта: есть ли на свете какое-либо вознаграждение, какая-либо моральная компенсация за то, что он не переспал с Шехерезадой?
- Лили, я перепутал бокалы. Вот и все.
- Перепутал? Как ты мог их перепутать? Они были разные… Я спросила у Глории, она говорит, ты перед ужином пил пиво.
Он не ждал этого удара с нетерпением, однако он его предвидел - этот удар в самый пах своей защиты. Глория была права. Пиво, причем в массивном стакане, а не в бокале на тонкой ножке из закаленного стекла.
- Это позже было, - сказал он. - Сначала я выпил prosecco. Как и предыдущим вечером.
- Мне вроде бы помнится, ты сразу пошел и взял себе пива.
- Вроде бы помнится, Лили? Откуда тебе помнить? Тебя же накачали наркотиками. Извини, но тут ничего не попишешь.
- Да, накачали. Ради вашего с Шехерезадой свидания.
Кит выдохнул и подумал о мужском гневе: мужской гнев в качестве тактики. В голове у него уже была готова первая фраза. "Лили, да как ты смеешь" - и так далее… Неопытный, но наблюдательный Николас как-то дал ему совет: гнев так или иначе стоит попробовать; когда положение твое действительно тяжелое, мужской гнев так или иначе стоит попробовать - потому что некоторые женщины так или иначе инстинктивно боятся его, даже лучшие и смелейшие из них. Даже самые опытные террористы, сказал Николас, все равно не способны устоять против мужского гнева - потому что он напоминает им об их отцах. Кит в нынешнем своем состоянии: согбенная фигура на диванчике, под тундрой Лилиного взгляда - нет, Кит не собирался прибегать к мужскому гневу. Он был не способен к гневу - гневу, во власти которого лишь оттягивать события.
Лили сказала:
- Не свидание. Не ебля. Она не такая. Нету в ней этого… Нет. Ты подумал, что она с тобой заигрывает, и собирался что-то предпринять. Вот почему ты плескался в ванной полтора часа.
Кит пошевелился. Согласно Николасу, это, разумеется, было аксиомой - тебе следовало ухватиться за него, за тот момент, когда ведьминский радар впервые дал сбой в показаниях. Он сказал (чихнув, как невежа, отчего ладонь его втайне покрылась соплями):
- Да ладно тебе, Лили. Ты же так гордишься своей рациональностью. Подумай. Я провел - сколько? - двадцать вечеров наедине с Шехерезадой. Если бы я был вроде… Если бы я был из этих, я бы уже давно что-нибудь предпринял. Господи. Она мне нравится, она милая девушка, но это не мой тип. Мой тип, Лили, - это ты. Ты.
Она поизучала его.
- А таблетки? - Она еще поизучала его. - М-м. Твой рассказ звучал бы убедительнее, не будь у тебя такой суицидальный вид.
Тут Кит решил пойти на риск дважды - в обоих случаях это было необходимо (изучала ли она вчера ночью "Джейн Эйр"? как часто пересчитывала таблетки?). Он сказал - он продекламировал:
- Значит, ты заметила. Так слушай. Первую таблетку я принял после того, как прочел первое письмо от Николаса. Вторую таблетку я принял - вернее, попытался, - чтобы подготовиться к прочтению второго. О'кей?
- Ты на него даже не взглянул. Оно по-прежнему в "Джейн Эйр".
- Нет. - Он сунул руку в задний карман. - Оно было у меня при себе вчера вечером. Я прочел его вчера вечером. Потому-то и напился. У меня нет слов, Лили. Вайолет. Это правда не на шутку страшно, очень. Помоги мне. Мне нужна твоя помощь, Лили, чтобы все это обдумать. Помоги мне.
Она согласилась дать себя довести за руку до дивана-качалки, где он расправил письмо у нее на коленях.
Кит, дорогой мой малыш!
Что толку эту рухлядь ворошить! От боли сердце замереть готово // И разум на пороге забытья. Не беда, что голова не так лежит, лежала бы душа правильно.
- Йейтс, Китс, - пробормотал он. - И сэр Уолтер Рэйли. - Теперь Кит очутился в забавном положении - он надеялся, что новости о сестре будут правда не на шутку страшны, очень. - Это были последние слова Рэйли, - продолжал он. - В тот момент он клал голову на плаху.
Они начали. И Вайолет, не самая надежная из молодых женщин, не подвела своего брата.
* * *
Немного позже Лили появилась опять с чашкой кофе, предназначенной для него, и он поблагодарил ее и молча пил, пока она стояла, глядя в окно, со сцепленными руками и обновленным блеском в глазах.
- Ну ладно. Глория говорит, она не уверена насчет пива. Совсем не уверена. Так что я, наверное… Так, а это что еще такое? Нет, ты погляди, ну и видик.
Шехерезада с Глорией, одетые в угольно-серые костюмы с осиными талиями, рука об руку шли по террасе, направляясь к ступенькам, что вели к тропинке и в деревню.
- Церковь.
- Жалкое зрелище, правда? - сказал Кит. - Совершенно жалкое, черт побери. Глория ведь католичка, так? Шехерезада - нет. Какой веры Шехерезада?
Лили объяснила ему, что Тимми, по крайней мере, принадлежит к пятидесятникам, - надо признать, Кит по-прежнему считал, что эта информация ему необходима.
- Ну вот, - снова начал он. - Санта-Мария. Католическая. Не до жиру, черт побери. А?
- Что ты так заводишься по этому поводу? Слышал бы ты себя прошлой ночью. Как ты стонал и завывал во сне.
- Это все лицемерие.
- Визжал, как свинья, которой операцию делают.
- Лили, дело в принципе. Они верят в Деда Мороза. Почему? Потому что подарок, который он несет, - вечная жизнь.
- Что такое антиномианизм?
- Это когда делаешь все, что хочешь, в любое время дня и ночи, и шли бы они все. "К словам "нужно" и "должно" я никакого отношения не имею". - Почувствовав, что его тело расслабилось, Кит продолжал: - Это, Лили, означает "против закона". Странно, что ты этого не знала. Фрида такая же была. Немка, понимаешь. Нудизм и йогурты. Поклонение Эросу. Ницше. Отто Гросс. "Ничего не подавлять!"
- Ты есть не хочешь? - спросила Лили. - Просто мне показалось. Ты похудел. Всю неделю не ешь ничего.
- Ага, давай. Пока они там стоят на коленях, дуры набитые. Господи. На коленях. Не знаешь, смеяться или плакать.
Оставшись на секунду один, он подошел к стене и взглянул поверх нее. Там виднелись две затянутые, пышногрудые фигурки, передвигающиеся по булыжникам. Под ногами у них путались дети, однако ни у Глории в арьергарде, ни у Шехерезады впереди никакие молодые люди не образовывали вьющихся колец.