* * *
Неужели это произойдет на самом деле? Неужели в один прекрасный день он откроет свой экземпляр "Критического альманаха" и увидит статью, озаглавленную "Новый взгляд на "Гордость и предубеждение": Элизабет Беннет в роли петушка"; автор Глория Бьютимэн - и Кит Ниринг (или "совместно с", а возможно - "в беседе с"). Он понимал, что ее интерпретацию - хотя, разумеется, и противоречивую - нельзя просто так сбрасывать со счетов.
- Ты что, по-английски читать не умеешь? - спросила она его. - Послушай. Это за десять страниц до конца. Сосредоточься.
- Лиззи, - проговорил мистер Беннет, - я дал согласие. Он принадлежит к тем людям, которым я не осмеливаюсь отказывать, если они соизволят меня о чем-то просить. Теперь от тебя зависит - быть ли ему твоим мужем. Но позволь дать тебе совет - подумай об этом хорошенько. Я знаю твой характер, Лиззи. Я знаю, ты не сможешь быть счастливой, не сможешь себя уважать, если не будешь ценить своего мужа, - смотреть на него снизу вверх. Твое остроумие и жизнерадостность грозят тебе, в случае не равного брака, многими бедами. Едва ли при этом ты сможешь избежать разочарования и отчаянья.
- "Я знаю твой характер", - повторила Глория. - "Твое остроумие и жизнерадостность". "Разочарование и отчаянье". "Не сможешь быть счастливой, не сможешь себя уважать". Не уважать себя. Это, по-твоему, что означает? Я тебя еще раз спрашиваю. Ты что, по-английски читать не умеешь?
- Да. М-м. Во всех остальных ничего и близко похожего нет. Так мистер Беннет знает, что она петушок?
- Не совсем. Он знает, что она проявляет необычный интерес к сексу. Что она петушок, он не знает, но это он знает.
- Кажется, я понял.
- А когда она вызвала скандал - прошла три мили по полям, чтобы навестить мистера Бингли! Без сопровождения, между прочим. Прекрасные глаза, "пылающее от напряженной ходьбы лицо", с видом "растрепанным" и "едва ли не сумасбродным". И потом, забрызганные грязью чулки. А ее нижняя юбка "на шесть дюймов в грязи". Белье покрыто грязью… Черт побери, тебе ведь положено разбираться в таких вещах! В "символах" и всем прочем.
Кит лежал и слушал.
- А отличные зубы? Это - признак мужественности. Ты намой погляди… Итак, мы пришли к согласию. Элизабет - петушок. А тогда единственным способом справиться с этой ситуацией было выйти замуж по любви. За эмоциями должен был следовать полноценный секс. Не то что сейчас.
- Так что же, в их первую ночь?
- Я тебе покажу. Пойди, займись чем-нибудь интересным минут на десять. А я пока поищу какую-нибудь свадебную одежду.
По возвращении: белое хлопковое платье с импровизированным бюстом в стиле ампир, белый платок на плечах, шляпка, подвязанная белым шелковым шарфом.
- Умоляю вас, сэр, не забудьте, что мне не сравнялось еще и двадцати одного.
Спустя несколько минут, когда он, оказавшись у изножья кровати, пробирался через необычайной плотности слой юбок и белья, зажимов и крючков, она, приподнявшись на локтях, произнесла:
- Единственное, о чем мистеру Беннету точно известно: если она выйдет замуж по расчету, то наверняка будет гулять. Про петушка - это на самом деле всего лишь дополнительная деталь. Дело все в том, как ты выглядишь в обнаженном виде. Какова ты на вид.
Какова ты на ощупь (твердость внутри мягкости). И еще - какова ты в мыслях, подумал он и двинулся дальше.
- Просто дополнительная деталь. То, что ты петушок. Но это очень редко встречается.
Когда все кончилось, Кит откинулся на спину и представил себе будущее, которое почти заслонили собой неторопливые семинары по каждой героине и антигероине мировой литературы, начиная с "Одиссеи" (Цирцея, затем Калипсо). Он сказал охрипшим голосом:
- Я собираюсь подарить тебе "Чувства и чувственность".
- И как же ты собираешься это сделать? - спросила она с видом полной невинности, направив взор кверху, при этом разглаживая руками щеки и виски. - Заебешь меня насмерть, что ли?.. Если можно, не кури здесь. Это улика, и вообще - привычка отвратительная.
* * *
Тонкие облатки билетов сообщили им без обиняков: их лето подходит к концу. Лили сказала:
- А что потом будет? С нами с тобой? Наверное, разбежимся.
Кит встретился с ней взглядом и вернулся к "Холодному дому". О господи, ну да - Лили и все такое. Он задался этим вопросом. "Расстаться - это опять будет в основном ее инициатива, - сказала Шехерезада. - После твоего друга Кенрика". Это было похоже на шахматную задачу: он (Кит) считает теперь, что он (Кенрик) проговорился, что он (Кит) хотел, чтобы он (Кенрик) переспал с ней (Лили) - не для того, чтобы он (Кит) мог переспать с Шехерезадой, но просто чтобы прибавить ей сексуальной уверенности в себе. Или что-то в этом роде. Это было похоже на шахматную задачу - затея, вполне отделимая от динамизма игры как таковой.
- В некотором смысле мысль об этом очень пугает, - сказал он.
- Пугает?
Он пожал плечами:
- Ох уж эта леди Застой. Гонория. Она великолепна. Гордая интриганка с неясным прошлым.
- Значит, теперь тебе леди Застой нравится.
- Приятное разнообразие после Эстер Саммерсон. Которая добродетельствует. И к тому же настоящая святая - она же, черт подери, гордится тем, что изуродована ветряной оспой. Ты только представь.
- А другая, которая тебе нравилась, кто была?
- Белла Уилфер. Белла - она почти как Бекки Шарп. Нет, но Йоркиль хорош.
- Йоркиль? Он не такой уж плохой парень.
- Нет, такой. Он - такой уж плохой парень. В смысле, кому какое дело? Всем плевать. А ему - нет.
Лето кончилось. Они собирались вернуться; а Йоркиль присутствием своим олицетворял слухи о том, к чему они собирались вернуться. В глазах Кита старина Йорк представлял собой жуткий реестр Верхней Англии, он был скачками в Аскоте, и крикетом на "Лордсе", и регатой в Хенли, он был повозками с сеном, и загородками для скота, и коровьими лепешками, и овечьими купаниями. И именно сейчас, наблюдая за Йоркилем эти несколько дней, Кит обнаружил нечто поразительное: глубочайшую, виртуозную, едва ли не уморительную мошенническую натуру Глории Бьютимэн. Она жутко способная, подумал он. Очень умная. И сумасшедшая.
* * *
Какой жанр я посетил в свой плотский день рождения? Ответа на этот вопрос он не знал. Какой род, какой тип, какой вид?
В ванной с Глорией не теми были не только цвета - сплошное флюоресцирование и музей восковых фигур. Акустика тоже была отвратительная. Как и непрерывность. Гром то казался не громче пластикового мусорного бачка, который волокут по двору, то, секунду спустя, наваливался на тебя, словно взрыв. А человеческие фигуры - он, она? У Глории это, естественно, получалось гораздо лучше, чем у него (она играла главную роль); однако он продолжал сомневаться насчет качества исполнения.
В спальне, позже, свет и атмосферные явления немного приблизились к нормальным: давящие желтые вспышки, потом темнота в полдень, потом интенсивный солнечный свет, потом библейский, всемирно-потопский дождь.
Он думал, снова и снова: в какой я категории? Своими роскошествами и неподвижными гранями все это часто напоминало ему страницы глянцевого журнала: мода, блеск. Но к какому типу драмы, нарратива это можно было отнести? Он был уверен, что не к романтическому. Каждые несколько минут ему приходило в голову, что это, быть может, научная фантастика. Или реклама. Или пропаганда. Но стоял 1970 год, и он не знал этого - не знал, что это такое.
Смысл в нем появлялся, только если наблюдать за ним в зеркало.
Что-то отделилось. Это он знал.
* * *
Йорк? "Не внешность же ее привлекает", - сказала тогда Шехерезада. Нет, не лицо (как у альбиноса, с воспаленными красными губами) и не тело (толстое, сильное, тяжелокостное). Да и ум его тут явно был ни при чем. По одной простой причине: чтобы общество Йоркиля возбуждало, тебе необходимо было обладать аномальным интересом к сыру. На его бескрайних поместьях в западной части страны производилось огромное количество сыра. И говорил он всегда только об одном - о сыре.
Днем он походил на неуклюжего фермера-джентльмена (твил, трилби, твид, трость для прогулок); вечером он походил на неуклюжего фермера-джентльмена в смокинге (его неизменный туалет для ужина). Кит ни разу не видел, чтобы он не ел и разговаривал одновременно; причем оба вида деятельности вызывали в Йоркиле своего рода оральное наводнение - слюнный потоп. С другой стороны, первое впечатление Кита от старины Йорка оказалось обманчивым. Разговоры он вел не только о дабл-глостере, керфилли, лаймсуолде - о торолоне, страккино, качьокавалло. У Йорка была вторая, неглавная тема - он оказался выразителем утомительно правых взглядов.
Ранние послеобеденные часы были его любимым временем для ухода наверх с Глорией. Засовывая в рот последний вонючий кус пармезана или дорсет-блю, он не прекращал своей слюнявой обличительной речи о налоге на имущество или о подъеме трейд-юнионов; затем он протягивал руку, повернутую ладонью вниз, и Глория шла с ним в бальную залу, к находившейся там круговой лестнице, с выражением раскаяния и деловитости.
В этот момент Лили с Шехерезадой всегда смотрели друг на дружку, приподняв подбородок.
Вернулся Адриано. Вернулся с тренировок перед открытием сезона в составе "Фуриози". По левой щеке у него, от уха до подбородка, тянулся фиолетовый синяк, несомненно обладавший подлинным сходством с отпечатком регбийной бутсы (можно было пересчитать шипы). На следующий день он прошел. Консолата, нынешняя спутница Адриано, была, кстати говоря, того же роста, что Глория Бьютимэн.
- О чем ты говоришь? У него не капает слюна. Просто он ест с аппетитом.
Лили уже приступила к первой, пробной стадии пакования: джемперы сложены в антимольные полиэтиленовые пакеты, туфли спят в своей оберточной бумаге… Диалог лениво прокручивался на скорости шестнадцать оборотов в минуту.
- С аппетитом? - Кит перевернул страницу. - Да ему только покажи булочку с чеддером, и дальше все как в этом фильме про подводную лодку. "Полярная станция Зебра" - помнишь?
- Рок Хадсон.
- Ага. Помнишь самый лучший момент? Мужик открывает этот торпедный отсек, и все, пиздец - половина Северного Ледовитого океана заливается в трюм. Стоит показать Йоркилю плавленый сырок, - и будет то же самое.
- Просто он любит поесть… Знаешь, что теперь делает Адриано? Изображает, что все ништяк.
- Еще раз тебя спрашиваю: как четыре фута десять дюймов может изображать, что все ништяк? Что - все?
- Ну, он как будто нравится всем этим девушкам. А когда они гладят его по бедрам или завивают ему локон на лбу, он поворачивается к Шехерезаде с особым выражением.
- С каким выражением? Покажи. (Она показала.) Господи… Ресницы у Йоркиля…
- Ресницы? А что в них такого?
- Это не ресницы - это просто два ряда угрей на лице. Каждый пронзен щетинкой. И потом, он фашист. Он за Хита голосовал.
- Он голосовал за либералов. Так он говорил.
- За либералов… А его пошлые шуточки. Когда он ведет ее наверх. "Что-то меня Гондурас беспокоит. Пора наведаться в Персидский залив".
- Это просто жаргон - означает "поспать". "Персидский залив" - это армейский жаргон. Считается, что на Востоке все очень ленивые… Слушай, ты что, будто не знаешь. Девушки голосуют за богатых мужчин. Медицинский факт, вот и все.
- Согласен. Только с какой стати, - медленно спросил он, - ты заступаешься за этого толстого невежу?
- Он даже и не толстый. Не особенно. Просто большой. А некоторым девушкам нравятся большие мужчины. Они с ними чувствуют себя в безопасности. Ты просто потаскушка беспризорная. Вот и все.
- Дело в эстетике, - сказал Кит. - Она - темная и маленькая. Он - как огромная буханка белого хлеба. Я в том смысле, что кому какое дело, но разве тебя не пробирает мороз по коже, когда представишь, как они лежат вместе?
- Наверное, ее просто не очень интересует секс. Знаешь ли, не все такие. Тебе кажется, что все, а это не так. Ты посмотри на ее воспитание. Девушкам это нравиться не должно. Так что она просто лежит и думает об Англии.
- О Шотландии.
- И вообще, он говорит не только о сыре.
Тем вечером за ужином Кит пристально наблюдал за ним - деревенским дурачком в вечернем костюме. И Киту показалось, что да, Йорк действительно все время говорит о сыре (когда не выражает утомительно правых взглядов), к тому же он нелепо толст с виду, и едва не тонет в собственной слюне, и… Подобное впечатление, пусть искаженное, было искажено не завистью или собственническими чувствами. Ему в каком-то смысле было жаль, что это не так, но это было не так. Каким-то мистическим образом искажение оставалось иным. Глядя на Йоркилевы губы, натертые, ободранные, облезающие, он видел и ощущал эти губы в процессе поцелуя. И Киту думалось: он не Глорию целует. Он целует меня.
* * *
- Тебе получше? Наконец-то ты на улицу стала выходить.
- Спасибо, уже совсем выздоровела.
- Некоторые из нас сильно волновались за тебя первое время.
- Да. Признаю, это было на грани фола.
- Господи, ну и пугало же он.
Кит поймал Глорию в одиночестве, с ее лоскутным покрывалом (квадратики и треугольники плотной бумаги, обрезки атласа и бархата), на южной террасе. Она подняла глаза и сказала в манере, совершенно лишенной интимности (наблюдатель по ту сторону ведущих в сад дверей мог бы решить, что она говорит об утренней погоде - которая была свежей и блестящей - или о ценах на пряжу):
- Да, действительно. Чу-до-вищное. Эти губы. Эти ресницы. Как ряд прыщиков.
Кит осторожно уселся на диван-качалку.
- Значит, мы смотрим на Йорка совершенно одинаковыми глазами, - произнес он. Неужели происходит именно это? Неужели он смотрит на Йорка глазами Глории? - И слюни.
- И слюни. И сыр… Я, разумеется, потому и продлила свое… э-э… заболевание. Чтобы не ложиться под него еще день-другой. Но еще немного - и переборщила бы. Его послушать, так я болею уже не первый месяц.
- Не первый месяц?
- С тех пор как выпила тот бокал шампанского. Помнишь? И была застукана за шашнями с ватерполистом-профессионалом. - Она покачала головой, медленно и серьезно. - Никогда себе этого не прощу. Никогда. Это было до того на меня не похоже.
- Шашни с ватерполистом-профессионалом?
- Нет. То, что застукали. То есть просто неслыханное дело.
Кит продолжал раскачиваться на диване-качалке. Казалось, не было причин не спросить (потому что теперь все было дозволено):
- И как он? Там, наверху, в апартаментах?
Глория потянулась за очередной фигурной деталью, очередным обрезком бархата.
- Так же, как и везде. Йорк - зануда. А зануды не слушают… Хотела было сказать, что он не так уж и плох в постели, когда крепко спит. Но он храпит, конечно. Он как большой белый кит. И все подушки от него промокают.
- И все-таки. Ладно тебе. Что это, свидание вслепую, что ли? И потом, вы вроде жениться собираетесь? В общем, мне кажется, у старины Йорка есть свои привлекательные стороны.
- Слушай, ты, идиот, - сказала она тихо. - Переехать в Лондон стоит денег - а у меня их нет, идиот ты этакий. Невыносимый идиот.
- Хорошо. Слышал. Слушаю.
В этот момент по ту сторону стекла образовалось лицо Йорка (что-то жующее). Глория пошевелила пальцами в его направлении и, улыбнувшись ему фальшивой, вызывающей дрожь улыбкой, продолжала:
- Ну, поначалу я думала, заставлю его жениться на мне, а потом как можно скорее начну развод, сразу после медового месяца. Но у меня предчувствие, что я просто не смогу на такое пойти… Тут уже замешан другой человек.
- Кто?
- Ты… - Так она, кажется, сказала.
Кажется, она так и сказала, но Кит недослушал. Однако недоразумение быстро разъяснилось. Давайте на время оставим его тут, в этот революционный момент… У мужчин два сердца - верхнее и нижнее; по условленным представлениям, когда все хорошо, они действуют согласованно. Но здесь два сердца откликнулись диаметрально противоположным образом. Верхнее сердце Кита упало, оробело, заныло или же боязливо осело в будущее определенного рода. Поэзия вошла как раз в его подсердце: оно не разрывалось, как, говорят, бывает с сердцами, но полнилось, вздымалось, болело.
- Я? - переспросил он.
- Ты? Да нет. Я сказала Хью.
- Хью.
- Хью. Он валлиец. У него тоже есть замок. Какое совпадение, а? Понимаешь, фокус в том, чтобы найти кого-нибудь богатого и одновременно симпатичного. И такого, чтобы слушал.
- Я на секунду решил было, что ты меня имеешь в виду.
- Тебя? Ну да, ты, пожалуй, слушаешь… Ты же еще студент.
- Ты тоже.
- Знаю, но я девушка.
Йорк начал грохотать дверной ручкой. Глория сказала:
- Этот козел что, задвижку не видит?
- Там сложно. Надо сначала потянуть на себя, потом от себя. Это тест - проверка интеллекта.
- Значит, он его завалил. Господи, да помогите же кто-нибудь этому козлу. - Она махнула рукой в сторону озадаченной фигуры Йорка - тычущей, тянущей, пихающей. - А я тут следи, чтобы он был всем доволен. По мере сил. А иначе Уна на меня смотрит как горгона Медуза. Уны я до смерти боюсь. Иногда у меня возникает ужасное чувство, будто она знает, какая я на самом деле.