- Нет, - ответила Глория (в расшитых черных бархатных брюках, в приталенной шелковой рубашке). - Бросила на восьмой странице.
- Что так?
- Я из-за нее чувствую себя ребенком. Сплошная правда. Меня это пугает. То, что ей известно.
Уна, отходя от них, по-прежнему слушала вполуха, поэтому Кит сказал:
- Представляешь, она была моложе тебя, когда это написала. Полагают, что первые три романа она написала, когда ей еще и двадцати одного не сравнялось. Первый - в восемнадцать.
- Невероятно.
- С таким малым жизненным опытом. Зачем ты вот так вот щиплешь свои сиськи? - продолжал он. - В зеркале. Зачем ты это делаешь? Приятное ощущение возникает?
- Нет. Приятный вид возникает. Комната горничной, - сказала она будничным тоном. - Для нас вполне идеально подходит. Можно было бы туда проскользнуть, и я бы сделала ту штуку, о которой мы говорили. Когда их вместе сдвигаешь. Или ты меня боишься? И правильно делаешь.
- Да нет, не особенно.
- Да, так вот, с комнатой горничной только один замот. - Она улыбнулась. - В ней горничная. Мадонна. Так что считай, что тебе повезло. Представь себе, что ты Адриано, а я - Рита. Свой подарок ко дню рождения ты получил.
Он смотрел, как она уходит - в обтягивающем черном, на этот раз - туз пик. Только теперь туз был перевернут вверх ногами…
Многосерийная, на весь день вакханалия с Глорией не напомнила ему ни о чем из прошлого - за исключением того момента разрывности, в начале, в ванной, когда подступило головокружение("Смотри, что происходит, если пользоваться двумя пальцами") и он почувствовал, как вся его храбрость улетучивается. Всего на миг он оказался не в состоянии встретить то, что должно было наступить. Это напомнило ему об одном эпизоде, над которым он много размышлял, в другой ванной, в 62-м году, с некоей Лиззибу, чудесно-грешной дочерью одной из старших подруг его матери. Ему было тринадцать, а Лиззибу была тех же лет, что и начинающая Джейн Остин, звезда которой только восходила. И она заперла дверь изнутри и сказала, что собирается раздеть его догола перед душем. Малыш Кит плакал и хихикал, когда она накинулась на его пуговицы - похоже было, будто тебя хотят защекотать насмерть. Потом Лиззибу сунула ключ в V-образный вырез своего свитера и наклонилась к нему: "Если тебе так не терпится убежать, можешь залезть и взять его". Он посылал свою руку на задание - ее заданием было войти в будущее, - она же не шла. Рука его была рукой мима, когда та натыкается на стену невидимого стекла. Тогда ему было тринадцать; она пощадила его (ему было дозволено бежать). А теперь ему был двадцать один год.
- Тимми собирается произнести молитву, - сказала с порога Лили. - Смотри не пропусти.
Отношение Кита к религии как будто менялось. Теперь у него была причина благодарить Бога - благодарить религию. Ah, mille grazie, Dio. Aw, tantissime grazie, religione. Глория в своих фантазиях на разные темы неоднократно возвращалась к идее богохульства. "Через полчаса меня ведут в церковь, - декламировала она свой монолог, натягивая белое хлопковое платье. - Я выхожу замуж за человека старше меня. Какое счастье, что я все еще девственница. Только бы мне сейчас не расколоться. О, здрасте! А я и не видела, что ты здесь лежишь…" И потом еще раз, в самом конце, в ванной, перед зеркалом. Религия Глорию Бьютимэн возбуждала. А раз так, то разве можно с ней, религией, спорить?
По дороге в столовую он вспомнил еще кое-что про Лиззибу. Что, по-видимому, не имело никакого отношения ни к чему; хотя и было правдой. Она обладала особыми способностями, которые продемонстрировала раза три-четыре родственникам и прочим гостям, а однажды на вечеринке (студенты, университетская публика, профессора социологии и истории) - ко всеобщему восхищению и под аплодисменты. Сидя на ковре, сложив руки на уровне плеч, с поднятыми и согнутыми ногами, Лиззибу могла резво проскакать всю комнату на заду, используя лишь силу своих мышц. Все остальные девушки тоже пытались - ни одной из них не удалось даже оторваться от пола. У Лиззибу были другие взаимоотношения с тяготением - тяготением, желание которого - затащить тебя вниз, в центр Земли.
Покачивая головой (опыт жизни, жизнь!), Кит занял свое место за столом между Глорией и Кончитой, напротив Йоркиля, Лили и Адриано.
3. Кабинка для переодевания
При всем своем загадочном равнодушии в отношении Фриды (а позже - в отношении людей вроде Шехерезады, Риты, Глории Бьютимэн), полиция всегда проявляла аномальный интерес к Д.-Г. Лоуренсу. Внимание их привлекала не только "Леди Чаттерли" - то же было и с "Радугой" (непристойность), то же и с "Женщинами в любви" (клевета). То же и с совсем поздней книгой стихов (вульгарной и непристойной, согласно министру внутренних дел; тошнотворной и отвратительной, согласно главному прокурору). Будучи в глубине души педерастом в степени достаточной, чтобы его бросили за решетку уже за одно это, Лоуренс тем не менее проигнорировал насмешки друзей и назвал свой сборник "Pansies" - как говорили, каламбур, основанный на созвучии с pensées. Существовало два издания "Pansies" - с купюрами и без; в полном были сохранены одиннадцать самых неприличных стихотворений.
Кит, разумеется, искал вариант без купюр - и нашел его в бесконечной библиотеке, на самом верху. Внизу, под ним, на диване сидела Кончита со своими книжками-раскрасками. Он оглядел ее: тугой черный пучок волос, круглые плечи, одна рука распластана по склону кожаной обивки, другая тянется к простой призме с цветными карандашами и мелками. Книжки-раскраски - морские побережья, бальные платья, цветы.
- Нашел… Как там в Берлине?
Пожав плечами, она сказала:
- Мы ходили к Стене.
Кончита, в отличие от всех остальных, за лето помолодела. Не по годам ранний блеск прошел, и теперь все это больше не выглядело странно - когда она торопилась к своим книжкам-раскраскам или когда, с улыбкой нежнейшей и милосерднейшей, занималась утенком и барашком, Патитой и Кордерито.
Он слез со словами:
- А в Копенгагене как? Я там был.
- Холодно. И недешево. Так она - так Прентисс сказала.
- Скажи еще раз "недешево".
- Недешево.
- Два месяца назад ты бы сказала "недесево". Скажи "журналы".
- Журналы.
- Ты изменилась. Стала американкой. И похудела. Тебе идет.
Пример апоплексической Додо, как ему представлялось, научил Кончитин аппетит осторожности (она больше не просила добавки за едой). Однако потеря веса, подумал он, означала еще и потерю забот, внутренней тяжести - она не носила больше траура; Кончита была в белом.
- Спасибо… Ты тоже изменился.
- Неужели? В лучшую сторону или в худшую? В худшую, да? В каком смысле?
Кивая головой, она улыбалась.
- У тебя глаза странные.
- Ах да. Кончита. Там, наверху, в башне. Шехерезада забывает иногда запереть дверь в ванную?
- Постоянно.
Вскоре Кит покинул библиотеку и вышел в сад. Пчел уже не было, и бабочек тоже почти не осталось. Лягушки не булькали больше в своем болоте. Овец на было, но лошади, проявив верность, остались. Кит приподнял бровь. За выгоном, на верхнем склоне, виднелась фигура Адриано, который шел медленно, согнув шею и соединив руки за поясницей.
- "Зачем, о рыцарь, бродишь ты…" - прошептал Кит.
Зачем, о рыцарь, бродишь ты
Печален, бледен, одинок?
Поник тростник, не слышно птиц,
И поздний лист поблек.
"Смотри: как лилия в росе // Твой влажен лоб, ты занемог". Лозы были голы, лимонные рощи опустошены. Беличьи закрома полны.
* * *
- Ничего в этом нет зловещего, - сказала Глория - Это все твоя одержимость.
- Нет, не одержимость. Я отметил это тогда и теперь говорю.
- У тебя какие-то заморочки на этот счет. Что с тобой?
- По-моему, у меня никаких заморочек на этот счет нет.
- Ага, а у меня, значит, есть? Господи, ну и зануда же ты… Много кто из девушек этим занимается.
- Мой ограниченный опыт подсказывает, - ответил Кит, с ужасом подумав о том, как восприняла бы подобный изыск, ну, скажем, Лили, - что этим занимается мало кто из девушек.
- Что ж, это, видимо, чистой воды невежество с их стороны. И если им об этом неизвестно, значит, они дуры. Дуры они. Ты этим одержим. Ладно. Эякулят, - сказала она, закатив глаза до предела, - содер…
- Погоди. Эякулят - это ты о чем?
- Есть такое слово - эякулят спермы. Дурак ты. Меня со всех сторон одни дураки окружают…
Вполне вероятно, что это была правда. Впрочем, верно было одно: Глорию окружали итальянцы - причем итальянцы из провинциальной буржуазии. Кит был в Монтале, в casa signorile местного sindaco, иными словами - в особняке мэра. Давали обед на пятьдесят или шестьдесят персон. Уна уговорила их обеспечить явку (Прентисс и Йоркиль в паре находились на расстоянии примерно двадцати итальянцев от них). Они только что прослушали две длинные речи, одну произнес седовласый почетный гость (чей подбородок был размером с бороду средней длины), одну - толстый солдат в полной форме (чьи усы в форме бычьего ярма доходили до белков глаз). Голос Глории звучал страшно устало.
- Эякулят… содержит в себе многие из ингредиентов, которые есть в креме для лица. Причем я имею в виду дорогой крем для лица. Липиды, аминокислоты, белки, которые делают кожу более упругой. Увлажнитель это не самый лучший, поэтому я его смываю минут через десять-пятнадцать. Но как эксфолиант он очень хорош. А что означает "эксфолиант"?
- Точно не знаю. То, что снимает листы?
- Опять неправильно. Опять наш ходячий словарь ошибся. Эксфолиант - это то, что удаляет мертвые клетки. Эякуляция - секрет вечной юности.
- Пожалуй, в этом есть своя логика.
Она мстительно продолжала:
- Теперь-то ты удовлетворен? Ох, ты только посмотри! Ну зачем! Он рыбу заказал. - И она постучала ладонью по скатерти. - Я больше не могу. Этот мудак опять заказал рыбу!
Кит бросил взгляд через стол. На другом конце по диагонали Йорк, одобрительно потряхивая подбородком, наблюдал, как официант с помощью ложки и вилки кладет на его тарелку ломоть лосося.
- Сил никаких нет. Он же не слушает.
Чувствуя, как на лице у него образуется хмурая гримаса, Кит сказал:
- Рыба. А что?..
- Ты что, ничего не знаешь? От рыбы эякулят пахнет просто ужасно. Ну вот. Ты и этого не знал, да? Вот, пожалуйста.
- Господи. Вспомнил. "Я уверена, что рыба абсолютно свежая. Но мы с Китом вполне готовы удовольствоваться бараниной".
- Ну, и о чем ты теперь заладил?
- Ты и эту часть подстроила. В тот вечер накануне моего дня рождения. Ты все подстроила.
- Конечно подстроила. Иначе ты бы стал есть рыбу. Конечно, я это подстроила.
- Что ж, строить планы - вещь очень важная, - сказал он. - Ты мне это продемонстрировала.
- Естественно, все контролировать невозможно. - Голос ее звучал сонно (и еще менее эмоционально, чем обычно). - Считать по-другому было бы ошибкой. Знаешь, я выхожу из себя, просто выхожу из себя, когда иду на ужин, а там подают рыбу. И выбора никакого нет. Это означает, что все мужчины hors de combat. Практически. А сказать, конечно, ничего нельзя. Приходится просто сидеть и кипеть. Такая наглость - это поразительно. Тебе не кажется?
- Ты заставляешь меня взглянуть на это по-новому. Ты часто заставляешь меня смотреть на вещи по-новому.
- Господи Иисусе. Всеблагий и милосердный. Он добавку берет.
Кит допил бокал шампанского и сказал:
- Послушай, Глория, тебе обязательно надо попробовать капельку вот этого. Потом можно будет пойти вон в ту комнату.
- Да. Да, ты на верном пути. Ты на верном пути к тому, чтобы стать всесторонне отталкивающим молодчиком. И эти твои шипучие новые глаза.
- Ты тайный агент ЦРУ или КГБ?
- Нет.
- Ты тайный инопланетянин?
- Нет.
- Ты тайный мальчик?
- Нет. Я тайный петушок… В будущем все девушки будут как я. Я просто опережаю время.
- Каждая девушка будет петушком?
- О нет. Это дано очень немногим - быть петушком, - ответила она. - А теперь заткнись и ешь свое мясо.
- Кабинка для переодевания, - сказал он.
- Заткнись и ешь свое мясо.
Позже, за кофе, он обратился к ней:
- Это был лучший из подарков, какие я когда-либо получал на день рождения. - Проговорив минут пять, он закончил: - Это было незабываемо прекрасно. Спасибо тебе.
- А, наконец-то хоть намек на благодарность… Кабинка для переодевания, говоришь? М-м. Надо, чтобы дождь пошел.
* * *
Множество вещей, которыми страдала Додо (Додо представляла собой хороший пример), вряд ли включало в себя нарциссизм, размышлял Кит, сидя у женского фонтана с "Pansies" на коленях. За всю свою сознательную жизнь Лоуренс ни разу не вздохнул без боли, его легкие задушили его насмерть в возрасте сорока четырех лет (последние слова: "Смотрите, это он - там, на кровати!"). Поздние стихи в сборнике "Pansies" были о противоположности нарциссизма, о конце нарциссизма - его человеческом завершении. О саморастворении и о чувстве, что собственная его плоть перестала быть достойной того, чтобы ее касались.
Некогда Лоуренс был красив. Некогда Лоуренс был молод. Но скольким из нас дана способность стоять нагишом перед зеркалом и говорить пылко: "Ох, какая же я. Ох, как я себя люблю" - скольким?
Теперь Лили спрашивала, можно ли ей снять форму (к тому же ей пришелся не по душе свет, в полную силу горевший над головой). Форма - платье французской горничной - во многих отношениях оказалась хорошей идеей. Однако в чем-то она оставляла желать лучшего. В чем? Вот в чем. В новом мире не важно было, любит ли Лили Кита Ниринга. Важно было, любит ли Лили саму Лили. А она ее не любила - по крайней мере, недостаточно.
- Ну ладно, валяй, - сказал он.
- Ты, как я погляжу, решил себя не утруждать, - заметила Лили, отбрасывая пушистую метелку для пыли и теребя бантик своего белого передника. - Не стал переодеваться в дворецкого или лакея.
- Нет, - согласился он. - Я нормальный.
Что хорошего в форме?
Две вещи, - сказала Глория. - В ней чувствуешь себя менее индивидуально. Я не Глория Бьютимэн. Я стюардесса. Я медсестра. Лучше всего монахини, но на это уходит много сил, и потом, без туфель с пряжками и платка ничего не выйдет.
- Лили. Давай я расскажу тебе про Пэнси. Суди сама, нормально такое или нет. Мне нужно твое мнение как юриста. - Пэнси с купюрами или без купюр? Там видно будет. - А в ответ, - продолжал он, - ты мне можешь рассказать про то, как перешла на клевые трусы. Чье это было предложение? Гарри? Тома?
А еще чем хороша форма?
Понимаешь, она же должна заниматься своим делом. Она и так уже провинилась - тем, что с тобой разговаривает. Ты отвлекаешь ее от работы.
- Ничье, - произнесла Лили в темноте. - Я сама решила.
- Значит, ты просто подумала, ага, знаю - перейду-ка я на клевые трусы.
Во время полового акта Лили (в своей подтянутой кверху черной юбке, в своих черных чулках) немного повздыхала. Не высокие вздохи, не низкие вздохи - вздохи на уровне земли. Теперь же она вздыхала на уровне подвального этажа. Она сказала:
- Ну, знаешь, если уж ложиться в постель просто так, черт знает с кем… Если уж вести себя как мужчина. Надо показать, что все продумано. Трусы подают некий сигнал.
- И сигнал этот: мы снимаемся, - подхватил он. - Не снимаются только неклевые трусы. - Но это, как он теперь понимал, было не совсем верно. Сама Глория познакомила его с новой техникой - отказ от устранения поясного нижнего белья во время полноценного акта. И Пэнси (в версии без купюр) тоже нарушала это правило. - Бывает еще склонность баловать себя, - сказал он. - Сигнал любви к себе. Это хорошо.
- Смешно, - заметила Лили, - что Шехерезаде пришлось рассказать про клевые трусы.
- Что она не просто взяла и приняла мудрое решение их носить. Как сделала ты, Лили. И Пэнси, наверное, тоже пришлось рассказать про клевые трусы. Это сделала Рита.
- Она симпатичная была, Пэнси?
- В традиционном смысле нет. Но милая. Длинные каштановые волосы и милое лицо. Похожа на лесное существо. - И мощное тело, Лили. С длинными коричневыми ногами в невероятно коротких платьях и мини-юбках, утвержденных Ритой. - И знаешь, Лили, это был самый поразительный момент. Во всей этой… - Он имел в виду революцию или перемену ветра. - Во всей этой штуке это был самый поразительный момент из всех.
Лили вздохнула:
- Ладно, давай рассказывай.
- Так вот. Арн привел меня к ним домой. И во время третьего свидания, Лили, я помог Пэнси раздеться. И вот, когда я стягивал с нее трусы - она выгнула спину, а я их стянул, и знаешь что?
- Я так и знала. Это у нее никогда не было волос на лобке.