Второй сон. Бестолковые
Звоню какой-то женщине, своей хорошей знакомой.
Она берет трубку. Прошу позвать ее мужа. Он тоже мой друг, и на самом-то деле я звоню ему. Она говорит:
"А мы развелись. Верней, я его выгнала, он бестолковый!" Я страшно удивляюсь, бросаю трубку и звоню в Америку одному своему приятелю. Натыкаюсь на его жену. "Привет, Таня! Сережу позови". Она отвечает:
"Я его выгнала, он бестолковый!"
Ужас. И главное, совершенно несправедливо. Я не знаю, кто был этот первый, которого выгнала жена. Потому что во сне я все-таки соображаю, что в первом случае это фантазии и сны, нет у меня такой знакомой пары, которая приснилась, а раз это только сон, то вполне может быть, что этот мужик на самом деле бестолковый, и жена его правильно выгнала.
Но во втором случае мне приснились реальные люди.
Я хорошо знаю эту семью. Я знаю, какой Сережа хороший человек, ну просто во всех отношениях: любящий, добрый, заботливый, преданный своей семье; работает на хорошей фирме, много зарабатывает – да и вообще, что угодно, только не бестолковый. Я спрашиваю:
"А ну, честно! Изменил? Или это ты другого полюбила?" Она смеется: "Да где уж в нашем-то возрасте! Я же говорю: бестолковый". Загадки.
Вода
Снилось море, просто море, гладкое и прохладное.
Люди медленно гуляют по пляжу.
Второй сон. Испытание
Снилось, как в палате мужчина лежит в коме, рядом женщина, и врач расписывает ужас положения. Бессильный, прикованный к постели, руки-ноги отнялись – он это показывает, колет иголкой в ногу, в руку больного, но тот не реагирует. Врач говорит:
– Может быть, со временем он восстановится, но это будет чудо, понимаете, чудо, вероятность меньше одной десятой процента… Нет, конечно, через год-другой он научится отвечать мимикой, узнавать вас и других близких. Возможно, к нему вернется речь.
В ограниченных масштабах, так, едва-едва. Возможно – но только в принципе возможно, он даже овладеет навыками самообслуживания. Сам будет в туалет ходить, и даже сам душ принимать. Но таким, как прежде – умным, сильным, талантливым человеком, – он все равно не будет. Хотя, конечно, бывают чудеса… Но можно ли жить, рассчитывая на чудо?
Женщина спрашивает:
– Зачем вы мне это рассказываете?
Врач объясняет, что это его долг – предупредить. Говорит, что тут есть отделение для таких, как ее муж. Очень хороший уход и сравнительно недорого.
– Значит, он не выкарабкается? – говорит она.
– Я так не говорил. Я сказал: "Если он выкарабкается, это будет чудо", – отвечает врач.
– Понятно, – говорит она. – Тогда я его не буду забирать. Пусть лежит в отделении для слабоумных инсультников.
– Это ваше окончательное решение? – строго спрашивает врач.
– Да, – говорит она. – Потому что я видела, как вы мне показывали иголку, а руки-ноги ему трогали мизинчиком!
Она вцепляется ногтями больному в ногу, он шипит от боли и отдергивается.
– Ты, сволочь такая, меня испытывал! – кричит она больному. – Верная ли я жена? Так не будет тебе никакой жены!
Выбегает из палаты, хлопнув дверью.
Озеро
Какая-то занудная беседа с экологами. Меня во время разговора зло берет от их воплей о загрязнении среды, о чистом воздухе, лесах, реках и прочем. Во сне я с трудом сдерживаюсь, чтоб не сказать что-то совсем уж грубое, хамское: "Заткнитесь, надоело!"
Потом выхожу на улицу. Вроде бы обычная московская окраина, панельные дома, розовые от утреннего солнца. А за домами – огромное, сколько глаз хватает, озеро. Другого берега не видно. Но почему-то ясно, что это озеро, а не море. Подхожу ближе. Сверкающая серебряная вода. По берегам – ржавые кузова автомобилей и еще какая-то дрянь, лом и мусор. Редкие кустики травы сквозь асфальт. Асфальт здесь вместо песка, вместо пляжа. Растрескавшийся асфальт уходит под воду. Дети плещутся в этом озере, среди железного и бетонного мусора. Но вода при этом – чистая и прозрачная.
Сквозь воду в дальней глубине видны затопленные многоэтажные дома.
Крым
Купание в коктебельских бухточках. Очень солнечно, очень ярко, жарко. Красное на зеленом. То, что безвкусно в одежде, красиво в жизни, в природе. Кусты красных роз. Красные майки и сарафаны на фоне зелени.
Второй сон. Покаяние
Во сне кто-то громко спрашивает:
– Ну, ладно, ну, хватит уже! Тоталитаризм, репрессии, нацизм, холокост – сколько можно каяться? Господи боже, сколько еще надо?
– Каяться, – отвечает ему Ангел Божий, – нужно всё время. Покаяние непрекращаемо. Как Божественную литургию нельзя изменить, так нельзя и прекратить каяться, – говорит Ангел Божий. – Хороши бы мы были, если бы решили: "Ну вот, Иисус Христос отмучился, воскрес, всё кончилось хорошо. Зачем же об этом все время повторять? О Его земных муках и страданиях, а также об Иуде, Понтии Пилате, о первосвященниках, о римских солдатах, о толпе, которая кричала "распни его!" – зачем об этом повторять каждый год, а то и каждый день? Ведь уже почти две тысячи лет прошло, может, хватит? Давайте теперь про хорошее!" Нет, – продолжал Ангел Божий, – все должны каяться, не переставая. Немцы, русские, и латыши тоже. Хотя их оккупировали сначала русские, а потом немцы, а потом снова русские. Но это не значит, что они ни в чем не виноваты. Пусть покаются за то, что помогали немцам уничтожать евреев во время Второй мировой войны.
Дерзнуть на евреев вообще, то есть не на отдельных нехороших евреев, а на еврейский народ как таковой, в целом, – сказал Ангел Божий ранним утром 10 августа 2010 года, – есть дерзнуть на Бога. В этом причина катастрофы Германии в сорок пятом году. А в безусловном покаянии – причина восстановления Германии.
Ассенизатор
На дачу приехал ассенизатор на своей машине-цистерне. Суровый мужчина, лысый и бровастый, похожий на одного портного из моей ранней юности.
Он недоволен тем, как я чищу колодцы, не одобряет то, как я намерен их перестраивать. Очень подробно снятся сами колодцы, машина-цистерна, толстая гофрированная труба, откачка, шум, хлюпанье, мокрые кирпичные стенки колодцев. Но запаха во сне я не чувствую.
Второй сон. Где Гасан?
Снился Гасан Гусейнов – вернее, разговор о Гасане.
Я спрашиваю: "Он сейчас в Москве?" Мне не отвечают.
Я еще раз спрашиваю, но мой собеседник как будто нарочно уходит от ответа.
Дом науки
Электричка – новенькая, чистая, рижского производства, с табличками "RVR" (Рижская вагонная фабрика), с ярко-желтыми лакированными деревянными скамейками. Сижу у окна справа по ходу поезда, смотрю вперед, мост через Лиелупе. Вижу красное здание пансионата Zinatnes Nams ("Дом науки"), где мы с Л. и маленькой Ирой были в восьмидесятом году, наверное. Вижу пристань с лодками, где мы тогда катались. Во сне вспоминаю, что в этот раз я еще не ездил в Ригу и из Риги на электричке.
Газета
Приснилось, что читаю статью в газете. О том, что вся интеллигенция – ученые всех специальностей, естественники и гуманитарии, а также художники, писатели, артисты – все они ушли из политики и из войны. То есть перестали работать в военных институтах и вообще на ВПК, прекратили работать на политические партии и на власть. И что какой-то богач "забрал свои деньги из военной промышленности". Такая вот статья.
Маляр
Кто-то перекрашивает стену, рисует на ней разноцветные квадраты, потом замазывает и рисует – вернее, закрашивает – по-новому.
Человек оборачивается, видит меня.
– Это флагшифт, – говорит он.
Я догадываюсь, что это означает "смена флага". Хотя такого слова нет.
Валюта
В рижской электричке я играю в карты на деньги. Выигрываю довольно много. Выхожу на перрон. В деревянной стене старинного вокзала – небольшое окошко. Написано: "valutas maiņa", то есть "обмен валюты".
Я смотрю на пачки денег, которые держу в руках. Непонятные банкноты, не похоже на латвийские латы. Ну, неважно. Делаю шаг к обменному пункту. Ко мне подскакивает мальчик цыганского вида, говорит: "Дай! Дай!" Я не даю. Он говорит: "Это же просто бумажки, это не деньги, дай их мне!" Я говорю: "А если это бумажки, зачем они тебе? Зачем просишь?" Он кричит:
"Просто так, поиграть! Поиграть!" Я кричу: "А ну, кыш!"
Он убегает, я стою на жарком перроне, в руках у меня пачка неизвестно каких купюр.
Щелчок. Я оборачиваюсь. Окошко "valutas maiņa" закрывается.
Мама
Натягиваю на матрас простыню, разглаживаю на ней складки. Простыня вся в разноцветных квадратах, больших и маленьких. Асимметричный узор.
– Как бы так постелить, чтоб было красивее? – слышу рядом женский голос.
– Надо спросить у мамы, – говорю я.
Женщина смеется:
– Посмотри на себя, сколько тебе лет?!
Вздыхаю.
Крах
Старики режиссеры, в том числе Эльдар Рязанов (остальных не могу узнать, но точно знаю, что это знаменитые режиссеры) говорят о крахе кино.
У них у всех большие жалобные лица.
Второй сон. Кукель
Ира С. – точнее, совсем юная Ира С., ей двадцать лет, а мне – как сейчас, почти шестьдесят. То есть внучка Иры С., и я это прекрасно понимаю. Я ее обнимаю, раздеваю, целую, ласкаю по-всякому – а она не ничего чувствует, я это вижу. И я тоже ничего не чувствую. Как будто она кукла, и я кукла. Кукель, так сказать. Я во сне придумываю это слово, и смеюсь.
Кляксы
Кто-то говорит: "Почему людям богатым и влиятельным легко избежать судебного преследования, вообще избежать ответственности, а людям бедным и ничтожным – наоборот? Чужой собачке лапку отдавишь – и на тебе: полиция, суд, тюрьма. А богатого человека застигнешь, как он труп несет топить в болоте, по простоте своей побежишь в полицию, а полицейский скажет: "Какая чепуха! Лорд Тимблтон – уважаемый человек в нашем округе, как можно беспокоить его по каким-то пустякам! Где доказательства? Ах, вы сами видели? А кто вы такой, сэр? Констебль! Проверьте личность этого подозрительного господина!"".
< Очень банально, разумеется. Но весь этот разговор был в виде клякс. Да, да! Я слышал эти рассуждения, а на стене расплывались и переливались цветные кляксы. Человек богатый и влиятельный был фиолетовой кляксой. Человек бедный и ничтожный – желтой кляксой. >
Ульрих
Будто бы Миша Глобачев просил меня выправить мою собственную статью для какого-то журнала. Я вписываю туда вот такую идиотскую фразу: "Ульрих и Корнелий Тацит вспоминают о старых римских доблестях".
Отсылаю по электронной почте. Тут же спохватываюсь: какой, к чертовой матери, Ульрих? Старинный немецкий сатирик Ульрих фон Гуттен? Ничего подобного он вроде бы не вспоминал. Сталинский судья Ульрих? Да что я, с ума сошел? Ясно, что это безумная описка. Надо срочно исправить. Например, "Цицерон и Корнелий Тацит".
Звоню Мише, не могу дозвониться. Представляю себе, как это появится в журнале, как все будут смеяться. Потом думаю, что Миша всё-таки соображает, он сам поправит или мне позвонит, в крайнем случае. Спросит, что я имел в виду. Да, но вдруг он пропустит?
Просыпаюсь и понимаю, что это был сон. Снова засыпаю, и снова мучаюсь. И так раза три, пока окончательно не проснулся.
Кошки
Что-то мне мешает на пальцах ног. Просто невозможно ходить. Снимаю туфли – боже, там наросла какая-то задубевшая кожа по уголкам ногтей. Беру щипчики и состригаю. Бросаю на пол. Прибегают кошка и два котенка < вчера я видел в кафе вот эту кошку с этими котятами > и начинают грызть эти твердые кусочки кожи.
Я стригу кожу у себя с пальцев, они весело хватают и едят.
Бомба
Мы с какой-то женщиной собираем самодельную ядерную бомбу. Я во сне прекрасно понимаю, как она работает. Надо установить детонатор, он похож на кольцо, сделанное из бумажной ленты. Этой лентой надо обмотать, окружить капсулу, в которой – заряд.
Эта бомба – уже вторая. Первую мы уже взорвали где-то под Москвой, в старой промзоне. У взрыва есть какая-то цель, может быть, даже политическая, но я ее совсем не помню.
Я говорю женщине:
– Не было никакого первого взрыва. Нам это всё снится. Потому что по телевизору в новостях ничего не было.
Она говорит:
– Если бы снилось, то во сне в новостях было бы.
– А если это на самом деле, то почему нет в новостях? – говорю я.
– Они всё скрывают! – говорит она.
Очки
Я сдал в комиссионный магазин два свитера и очки.
Потом пошел получать деньги. Магазин с галереями и огромным пространством в середине. Как "Детский мир". Только галерейки очень узкие, не протиснешься.
Темно и неприбрано. Один свитер продался, другой – нет. Вижу на полу за прилавком мои очки, которые я тоже сдал продавать. Говорю: "Эй, а почему мои очки на полу валяются?"
Продавец показывает мне две пары квадратных наручных часов. Их браслеты пристегнуты друг к другу. Издалека кажется, что это очки.
Охранник
Оля идет со мной в больницу. Меня пускают, а ее нет.
Она достает из сумки белый халат и надевает его. Ее всё равно не хотят пропустить.
Тогда она говорит охраннику:
– Я в списке!
Он, не заглядывая ни в какой список, кивает и пропускает ее.
Ткань
Женщины вокруг меня что-то говорят, что-то делают, я не понимаю или не запомнил. Но запомнил их одежду.
Даже не одежду, а ткань: белая, сверкающая льняная рогожка.
Эстрадники
Приснился реальный случай. Как я возвращаюсь из Минска в 1978 году. Я там был на киностудии "Беларусьфильм". Еду в СВ (за счет студии, разумеется). В соседних купе едут знаменитые артисты разговорного жанра, конферансье и сатирики: Борис Брунов, Эмиль Радов, а также Борис Владимиров и Вадим Тонков (дуэт "Авдотья Никитична и Вероника Маврикьевна").
Брунова я видел на перроне, кивнули друг другу: он был нашим соседом по дому на Каретном. Вот поезд трогается, и тут же просовывается Брунов.
– Пойдем выпьем чарочку за память твоего папы, – говорит.
Пойдемте, конечно! А у него в купе уже вся компания.
Водка, сардины в консервной банке. Борис Сергеевич сказал что-то трогательное (моего папу и вправду многие любили). Выпили. Потом за меня выпили, за мои будущие успехи. Потом за Брунова, за Радова, за Никитичну и Маврикьевну. Шутки, анекдоты. Брунов курил сигары. Мы очень шумели, нам даже сделали замечание – через проводника.
Я ужасно напился. В купе со мной ехал пожилой минский профессор-медик. Читал "Журнал невропатологии и психиатрии". Когда я вернулся, он уже спал. Во сне я спрашивал его, кто же он такой – невропатолог или психиатр. Во сне тогда! Тогда мне, пьяному, снилось, что я разбудил его, чтобы спросить, – и я просыпался, стыдясь собственного хамства и пьянства.
Но сейчас посмотрел этот сон с удовольствием. Ощущая водку и сардинки, сигарный дым и стук колес.
< Ну, конечно, я же в поезде ехал! Мы с Олей возвращались из Риги в Москву. >
Спор
С ребятами из "Клуба 2015" спорю по поводу нашего проекта "Сценарии для России" и по поводу самих сценариев. Говорим про Институт национального проекта и почему-то про мой журнал "Космополис". Среди собеседников – Андрей Арофикин и его жена Лена Титова.
Не помню, о чем спор. Но я все время возражаю. Чем сильнее и резче я возражаю, тем лучше я себя чувствую – свободнее, легче, увереннее.
– Но разве мы виноваты? – спрашивает кто-то.
– Да! – отвечаю я.
Театр
Много людей в синих костюмах (мужчины) и темно-серых платьях (женщины). Похоже на Русский театр в Риге.
Дача
Мы хотим снять дачу у Аллы Нагибиной. Подробно осматриваем еще ту, старую дачу, с великолепно обставленными комнатами, с верандой, где стекла в пол, с камином в столовой, с кабинетом покойного писателя, и всё такое. Потом переговоры о цене. Потом вдруг выясняется, что речь идет о маленьком домике, в сущности, не домике даже, а о комнате над гаражом. Потому что тот старый, поразительно красивый дом уже продан и сломан.
Второй сон. Бензин и масло
Незнакомые люди – отец и сын – собираются куда-то отвезти меня на машине. Они всё время рассуждают, хватит ли им бензина доехать до заправки, достаточно ли в двигателе масла, тосола и прочего, всё время открывают капот и предлагают мне заглянуть. В конце концов, я залезаю на заднее сиденье, склоняю голову на чемодан, который стоит рядом, и засыпаю. Во сне чувствую, как машина трогается.
Третий сон. Семейный альбом
Мои папа и мама как будто живы.
Я ухожу из дома на целый день. Иду в библиотеку. Эта библиотека – как очень большая квартира. Много людей и много книг. Там еще есть комната, где человек десять или даже двадцать, сидя в креслах – рядами, – слушают аудиокниги. Из их наушников доносятся довольно громкие голоса. Разные голоса, которые вслух читают разные книги. Мне надоело торчать в этой библиотеке, мне очень хочется домой.
Вдруг оказывается, что кабинет моего отца примыкает к этой библиотеке. Я захожу, таким образом, в нашу квартиру, иду в ванную, принимаю душ. В тяжелом махровом отцовском халате иду обратно в его кабинет, сбрасываю халат на пол, одеваюсь. Вижу на паркете свои мокрые следы.
Иду в другую комнату, которая очень похожа на мою.
Беру со стола альбом с фотографиями, сажусь на кровать, рассматриваю снимки, засыпаю.
Меня будит мама:
– Почему ты во сне стонал, плакал?
– Не знаю.
– Ты смотрел альбом?
– Да, – говорю. – Там очень хорошие фотографии.
– От хороших фотографий только тяжелее, – говорит она.
Не помню, что это были за фотографии. Папу в этом сне я не вижу. Но точно знаю, что он еще жив.
Забор
Мы с Эриком Ш. идем по нашему дачному поселку. Залезаем на сугроб, на плотный желтоватый снег, чтобы заглянуть за чей-то забор. Там стройка. Внутри участка рабочие ставят другие заборы, пониже.
Архипелаг
Гид красиво рассказывает:
– Раньше никто из островитян, которых завезли сюда в XVIII веке, не покидал этого, главного острова. Они со страхом взирали на окружающее море и на островки, которые виднелись вдали. Но по прошествии двухсот лет они расселились по остальным островкам и освоили весь архипелаг.
Второй сон. Не успел выпить
Юра Гинзбург пришел ко мне в гости.
Вошел в комнату, сел. Улыбается. Достает из портфеля бутылку.
Вот, думаю, выпьем.
Тут сон и кончился.
Солнце насквозь
Кисейное платье. Тонкое, прозрачное.
Женщина стоит между мной и солнечным светом.
Она молчит, и я молчу. Кажется, она даже не смотрит на меня.